Рассказы –

OCR Busya
«Уильям Сароян «Ученик брадобрея»»: Азбука-классика; СПб.; 2004
Аннотация
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».
В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других. И во всех них Сароян пытался воплотить заявленную им самим еще в молодости программу – «понять и показать человека как брата», говорить с людьми и о людях на «всеобщем языке – языке человеческого сердца, который вечен и одинаков для всех на свете», «снабдить пустившееся в странствие человечество хорошо разработанной, надежной картой, показывающей ему путь к самому себе».
Уильям Сароян
Баня
В доме на Сан-Бенито-авеню все удобства выходили на задний двор, там были ванная и туалет с дощатым полом. Старый пол был весь в щелях, и зимой сквозь них веяло холодом. Горячей воды в кране не было, потому что не было бака для горячей воды. Воду согревали на кухонной плите. Купались мы по-старому, как когда-то на родине. Эту привычку сохранила бабушка Люси, она одно время была банщицей. Пока мы с братом еще, так сказать, не возмужали, Люси купала нас, если оказывалась у нас дома, а дома у нас она бывала часто, потому что любила маму больше, чем двух других своих дочерей. Во всяком случае ей нравилось с ней поболтать, посплетничать, пошутить и посмеяться, спеть что-нибудь, поделиться воспоминаниями, поиздеваться над чьей-нибудь глупостью и высокомерием. Когда же мы, наконец, возмужали и Люси это вдруг узрела, она сказала: «Ну вот, еще один мужчина, и все у него на своем месте. А теперь, пожалуйста, будь добр, наклонись, чтобы я не видела этого срама, я натру тебе спину».
Терла спину она колючей, жесткой тряпкой с едким хозяйственным мылом «Фелс-Напта». А когда мы вышли в большой мир, у нас появилось мыло получше – «Белый Король», так оно называлось. Ну и когда началось окончательное наше разложение, мы стали пользоваться мылом «Палмолив».
Банный день устраивался у нас не чаще, чем раз в неделю. Объяснялось это тем, что подогревать воду – дело довольно хлопотное. Также считалось, что частые купания вредны для здоровья. Душе нужно время, чтобы воссоединиться с телом, а если, скажем, купаешься каждый день, то душа не успевает возвращаться на свое место.
В ванной стояла маленькая деревянная табуретка, некогда ею пользовались в бане, на старой родине. На этой табуретке полагалось сидеть банщику. Перед ним стоял оцинкованный таз с горячей водой, его ставили под кран с холодной водой. Старая Люси иногда забывала добавить холодной воды или не считала это нужным – вода оказывалась несколько горячее, чем можно выдержать – я с воплем вскакивал. Но на самом деле вода, наверное, была теплая и казалась кипятком, потому что я мерз. В таких случаях Люси хватала меня за загривок, усаживала на место и ворчала при этом, что ни за что не поверит, что я когда-нибудь разбогатею. В ковшик, привезенный со старой родины, она набирала горячей воды из таза. (Ковшик этот мы называли mac). И снова поливала меня горячей водой. На этот раз вода уже не казалась такой горячей, а может, я просто привык к бабушкиному ворчанию. Перво-наперво, намыливали голову, причем не волосы, которых у меня всегда было много, а лицо, глаза, уши, нос и шею. У бабушки были сильные, мозолистые, проворные руки. Она без умолку говорила что-то сердитым голосом о мире, о том, что делают в нем разные люди, мудрые и глупцы.
Волосы дважды намыливали и дважды прополаскивали, потом принимались за спину. Бабушка не успокоится, пока не натрет ее докрасна. Затем она переключается на руки и, натирая, приговаривает: «Кожа да кости, худющий, как палка. Такуи, почему на нем совсем нет мяса?» Она, конечно, не надеялась услышать ответ на вопрос, потому что мама в это время грела воду на кухне. На дне ванны собиралось много грязи. А если ее было мало, то бабушка огорчалась: ей, наверное, казалось, что ее хватка лучшей в мире банщицы ослабевает. Когда же грязи в ванне скапливалось много, она с гордостью говорила: «Видишь, видишь, сколько грязи! Хватит на маленький виноградник, где разводят сорт аликанте». Когда ее сын Арам рассказывал о своих делах, она перенимала у него некоторые слова и употребляла, где могла. Ей особенно нравилось, как звучит аликанте. Это слово, или вариант, в котором оно произносилось бабушкой, хорошо уживалось с армянскими словами. Такие слова со всеми неточностями, искажениями и новообразованиями были неповторимы. Когда Люси была чем-то раздражена, она изобретала слова, а иногда и целые фразы. Когда самая тяжелая работа оставалась позади, бабушка бросала мне мокрую мыльную тряпку и говорила: «А хозяйство свое давай сам». Она отворачивалась или смотрела в другую сторону, мурлыча себе что-то под нос по настроению. Например, какой-нибудь «глупый протестантский гимн», как говаривала она. Или какую-нибудь патриотическую армянскую песню, либо свой вариант песни «Пусть не гаснет в доме очаг». Это было представление, спектакль, если хотите, который разыгрывался ради собственного удовольствия или чтобы доставить удовольствие кому-то, когда это встречало отклик, конечно. Но прежде всего это делалось ради дорогого ей человека, о котором она заботилась. «Ля-ля-ля, ля-ля-ля, а теперь потри хорошенько ноги, тебе приходится много ходить». Наконец наступала очередь последнего обливания. Бабушка медленно выливала мне на голову воду из ковша: «Ox-хай». «Ох-хай» – это совсем не то, что «а-ах». «А-ах» на десяти разных языках выражает сожаление, скорбь. «Ох-хай» же значит: «Хорошо, здорово, лучше быть не может!» И так далее. Потом подавалось большое теплое полотенце, которым я начинал лихорадочно вытираться, а бабушка мне помогала. И я мчался на кухню по веранде, продуваемой всеми ветрами.
Я вбегал на кухню, а там меня уже поджидал стакан холодной воды с тремя чайными ложками сахару. Не было напитка вкуснее. Мы называли его шарбат, очевидно, это слово произошло от слова «шербет», а может, наоборот. Эту традицию я сохранил и в своей семье для своих детей, когда они были еще маленькими. И если кто-то об этом забывал, то мой сын или дочурка напоминали:
1 2