На пути Ножа рано или поздно придется участвовать в реальной схватке. Иного варианта нет.
— Допустим, так рисковать я бы пока не стал. Не сочти это малодушием.
— При чем тут малодушие! Каждый из путей Искусства опасен не меньше, чем путь Ножа. Ты просто еще не почувствовал этого.
— Какие же опасности на пути Человека?
— Какие угодно. Например, он может вынудить тебя встать на путь Ножа.
— Я плохо тебя понимаю, — отчего-то мне стало боязно.
— Всякий путь требует беззаветности. Становясь на него, ты забываешь о том, кем ты был в прошлом, делаешься другим. Путь заставит тебя принять это. Сейчас ты привык к миру, который построил вокруг себя, к привычным клише. Но изменяясь, ты входишь в другую систему координат. Там может быть все совсем по-другому, — очень серьезно закончил Халид.
— А если на каком-то этапе я почувствую, что мне это не нужно или испугаюсь?
— Представь себе, что ты забрел высоко в горы. Рад ты этому или нет, но слева от тебя пропасть и справа — пропасть. Ты можешь думать о чем угодно, но вокруг
— объективная реальность, которая требует конкретных решений. Не ты создал эти горы, но ты пришел туда.
— Допустим, это так и есть. Но какова в этом твоя роль? Зачем ты решил быть моим учителем?
— Я и не думал становиться чьим-то учителем. Твое намерение учиться, твоя готовность выбрали меня — здесь и сейчас. А я, в свою очередь, выбрал помочь тебе. На пути Искусства нет гуру, потому что научить Искусству невозможно.
Допустим, я могу передать тебе кое-какие знания, но это будут реальные, практические вещи. Никто из людей Искусства не будет учить тебя жить, принимать решения вместо тебя.
— Ты делаешь это бесплатно — в прямом и переносном смысле?
— Конечно нет! Самая худшая вещь на свете — стремление причинять добро или пользу. Я помогаю тебе только для того, чтобы вырасти самому.
— Чистейшей воды эгоизм!
— Так оно и есть. И это лучший из мотивов; все остальное — ложь. Я помогаю сам себе — если при этом тебе что-то перепадает, я счастлив вдвойне.
ГЛАВА 10. ПУСТОЕ ЛИЦО
В жизни я успел перепробовать множество вещей, большинство из которых можно назвать близкими мистицизму. Все началось с кришнаитов. Они научили меня своей знаменитой мантре, но их полусказочные концепции и стремление походить на индусов отбили у меня охоту к учению Кришны. Возвращаясь к кришнаитам теперь, я сознаю, что неудовлетворен, в основном, был мой ум — он требовал учения более изощренного.
Дальше был буддизм в изложении Оле Нидала — датчанина или голландца, который ездил в Непал за марихуаной, а нашел там ламу Кармапа, который преподал ему учение тибетского буддизма. Оле Нидал был вполне доходчив, но, вникнув, я обнаружил в ваджраяне массу тонкостей и остыл — не в моих правилах было копать слишком глубоко. Кроме того, местные (как, впрочем, и любые другие) буддисты имели склонность объединяться в секту; я же принципиально не желал входить в какое-либо сообщество. Еще одним шагом в сторону буддизма были занятия тибетским боевым искусством школы Лунг-Жонг-Па. Здесь до метафизики я добраться не успел:
тренировки были до того изнурительны, что я оставил Лунг-Жонг-Па после нескольких месяцев усилий. В ту пору я мечтал уехать в буддийский монастырь где-нибудь в Бурятии, но силы небесные удержали меня.
Через некоторое время началось увлечение Раджнешем, которому весьма благодарен и по сей день. После Раджнеша бал дзен, Гурджиев и масса других вещей. Однако где-то внутри я не был удовлетворен ни одним из путей, по которым пытался идти.
По-моему, ни один из них не был «путем сердца», о котором говорил Кастанеде Дон Хуан. При этом я не отличался терпением и всегда «задним умом» испытывал недоверие ко всему, к чему прикасался.
Не могу сказать, что Искусство, о котором говорил Халид, слишком привлекало меня. Оно было запутанным, непонятным, противоречивым, без начала и конца. Тем не менее, я начал чувствовать в себе перемены. Когда я только начал приступать к мистицизму, я ощущал, что меня отделяет от мира как бы стеклянная стена: оно — рядом, но достичь его невозможно. Через некоторое время чувство «стены» исчезло.
На смену ему пришло ощущение, что сердце заперто крышкой, как подвал. Вокруг хозяйничает ум, а там, в подвале, бурлит своя, скрытая жизнь — бурлит, но не может выплеснуться наружу. Мучительные попытки открыть «подвал» сверху, из головы приводили лишь к тому, что крышка запиралась еще больше. Я сознавал, что открыть ее можно лишь изнутри, разрешив сердцу открыться.
Пока мы общались с Халидом, происходило нечто странное. Похоже, крышка действительно отворилась, и что-то живое выплеснулось наружу. Я стал гораздо чувствительнее к миру, не стремился подавлять эмоции и даже наслаждался их течением, чего не мог позволить себе раньше. Исчезла внутренняя скованность, и даже тело ощутило себя гораздо лучше. Не могу сказать, что перестал болеть, но теперь я ясно видел взаимосвязь болезней и психических явлений. Часто возникали проблемы с желудком — Халид считал, что это происходит оттого, что я не могу «переварить» новую для меня информацию. Вероятно, так оно и было.
Теперь я чувствовал себя как бы «на крючке» у мира: мог трепыхаться и быть собой, но крючок сидел глубоко, и леса не думала рваться. Главной метафорой я для себя избрал «соскочить с крючка».
Халид настаивал, чтобы я пользовался для работы материалом сновидений. Он придавал им особое значение, хотя и говорил, что мне рано вникать в сновидения слишком глубоко. Кстати, сны изменились радикальным образом: они стали ярче и событийнее. Нередко в снах я находил новые для себя состояния. Одно из них Халид назвал необыкновенно важным.
Если опустить подробности, то сон этот сводился к следующему. Мне нужно было проникнуть в некий запретный сад, огороженный высокими стенами домов. Путь лежал через ворота, но ворота охранялись молчаливыми черными стражами. Я твердо знал, что им велено не пропускать чужих, и обмануть стражей не удастся. Внезапно во сне я понял, что есть только один выход: стать невидимым. Приняв такое решение, я начал действовать так, как если бы давно умел становиться невидимкой. Я внутренне собрался, опустил голову, и внутри появилось специфическое чувство, которое и делало меня невидимым стражам. Медленно и молча я двинулся к воротам, миновав охрану, и вошел внутрь. Когда я проснулся, это чувство сохранялось в дремоте еще некоторое время, а потом угасло.
Халид подробно расспрашивал меня о подробностях сновидения, а затем остановился на невидимости.
— Видит Бог, судьба благосклонна к тебе, засранцу! Такие подарки приходят нечасто, и ты должен немедленно им воспользоваться. Только не спрашивай меня, зачем это нужно в реальной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Допустим, так рисковать я бы пока не стал. Не сочти это малодушием.
— При чем тут малодушие! Каждый из путей Искусства опасен не меньше, чем путь Ножа. Ты просто еще не почувствовал этого.
— Какие же опасности на пути Человека?
— Какие угодно. Например, он может вынудить тебя встать на путь Ножа.
— Я плохо тебя понимаю, — отчего-то мне стало боязно.
— Всякий путь требует беззаветности. Становясь на него, ты забываешь о том, кем ты был в прошлом, делаешься другим. Путь заставит тебя принять это. Сейчас ты привык к миру, который построил вокруг себя, к привычным клише. Но изменяясь, ты входишь в другую систему координат. Там может быть все совсем по-другому, — очень серьезно закончил Халид.
— А если на каком-то этапе я почувствую, что мне это не нужно или испугаюсь?
— Представь себе, что ты забрел высоко в горы. Рад ты этому или нет, но слева от тебя пропасть и справа — пропасть. Ты можешь думать о чем угодно, но вокруг
— объективная реальность, которая требует конкретных решений. Не ты создал эти горы, но ты пришел туда.
— Допустим, это так и есть. Но какова в этом твоя роль? Зачем ты решил быть моим учителем?
— Я и не думал становиться чьим-то учителем. Твое намерение учиться, твоя готовность выбрали меня — здесь и сейчас. А я, в свою очередь, выбрал помочь тебе. На пути Искусства нет гуру, потому что научить Искусству невозможно.
Допустим, я могу передать тебе кое-какие знания, но это будут реальные, практические вещи. Никто из людей Искусства не будет учить тебя жить, принимать решения вместо тебя.
— Ты делаешь это бесплатно — в прямом и переносном смысле?
— Конечно нет! Самая худшая вещь на свете — стремление причинять добро или пользу. Я помогаю тебе только для того, чтобы вырасти самому.
— Чистейшей воды эгоизм!
— Так оно и есть. И это лучший из мотивов; все остальное — ложь. Я помогаю сам себе — если при этом тебе что-то перепадает, я счастлив вдвойне.
ГЛАВА 10. ПУСТОЕ ЛИЦО
В жизни я успел перепробовать множество вещей, большинство из которых можно назвать близкими мистицизму. Все началось с кришнаитов. Они научили меня своей знаменитой мантре, но их полусказочные концепции и стремление походить на индусов отбили у меня охоту к учению Кришны. Возвращаясь к кришнаитам теперь, я сознаю, что неудовлетворен, в основном, был мой ум — он требовал учения более изощренного.
Дальше был буддизм в изложении Оле Нидала — датчанина или голландца, который ездил в Непал за марихуаной, а нашел там ламу Кармапа, который преподал ему учение тибетского буддизма. Оле Нидал был вполне доходчив, но, вникнув, я обнаружил в ваджраяне массу тонкостей и остыл — не в моих правилах было копать слишком глубоко. Кроме того, местные (как, впрочем, и любые другие) буддисты имели склонность объединяться в секту; я же принципиально не желал входить в какое-либо сообщество. Еще одним шагом в сторону буддизма были занятия тибетским боевым искусством школы Лунг-Жонг-Па. Здесь до метафизики я добраться не успел:
тренировки были до того изнурительны, что я оставил Лунг-Жонг-Па после нескольких месяцев усилий. В ту пору я мечтал уехать в буддийский монастырь где-нибудь в Бурятии, но силы небесные удержали меня.
Через некоторое время началось увлечение Раджнешем, которому весьма благодарен и по сей день. После Раджнеша бал дзен, Гурджиев и масса других вещей. Однако где-то внутри я не был удовлетворен ни одним из путей, по которым пытался идти.
По-моему, ни один из них не был «путем сердца», о котором говорил Кастанеде Дон Хуан. При этом я не отличался терпением и всегда «задним умом» испытывал недоверие ко всему, к чему прикасался.
Не могу сказать, что Искусство, о котором говорил Халид, слишком привлекало меня. Оно было запутанным, непонятным, противоречивым, без начала и конца. Тем не менее, я начал чувствовать в себе перемены. Когда я только начал приступать к мистицизму, я ощущал, что меня отделяет от мира как бы стеклянная стена: оно — рядом, но достичь его невозможно. Через некоторое время чувство «стены» исчезло.
На смену ему пришло ощущение, что сердце заперто крышкой, как подвал. Вокруг хозяйничает ум, а там, в подвале, бурлит своя, скрытая жизнь — бурлит, но не может выплеснуться наружу. Мучительные попытки открыть «подвал» сверху, из головы приводили лишь к тому, что крышка запиралась еще больше. Я сознавал, что открыть ее можно лишь изнутри, разрешив сердцу открыться.
Пока мы общались с Халидом, происходило нечто странное. Похоже, крышка действительно отворилась, и что-то живое выплеснулось наружу. Я стал гораздо чувствительнее к миру, не стремился подавлять эмоции и даже наслаждался их течением, чего не мог позволить себе раньше. Исчезла внутренняя скованность, и даже тело ощутило себя гораздо лучше. Не могу сказать, что перестал болеть, но теперь я ясно видел взаимосвязь болезней и психических явлений. Часто возникали проблемы с желудком — Халид считал, что это происходит оттого, что я не могу «переварить» новую для меня информацию. Вероятно, так оно и было.
Теперь я чувствовал себя как бы «на крючке» у мира: мог трепыхаться и быть собой, но крючок сидел глубоко, и леса не думала рваться. Главной метафорой я для себя избрал «соскочить с крючка».
Халид настаивал, чтобы я пользовался для работы материалом сновидений. Он придавал им особое значение, хотя и говорил, что мне рано вникать в сновидения слишком глубоко. Кстати, сны изменились радикальным образом: они стали ярче и событийнее. Нередко в снах я находил новые для себя состояния. Одно из них Халид назвал необыкновенно важным.
Если опустить подробности, то сон этот сводился к следующему. Мне нужно было проникнуть в некий запретный сад, огороженный высокими стенами домов. Путь лежал через ворота, но ворота охранялись молчаливыми черными стражами. Я твердо знал, что им велено не пропускать чужих, и обмануть стражей не удастся. Внезапно во сне я понял, что есть только один выход: стать невидимым. Приняв такое решение, я начал действовать так, как если бы давно умел становиться невидимкой. Я внутренне собрался, опустил голову, и внутри появилось специфическое чувство, которое и делало меня невидимым стражам. Медленно и молча я двинулся к воротам, миновав охрану, и вошел внутрь. Когда я проснулся, это чувство сохранялось в дремоте еще некоторое время, а потом угасло.
Халид подробно расспрашивал меня о подробностях сновидения, а затем остановился на невидимости.
— Видит Бог, судьба благосклонна к тебе, засранцу! Такие подарки приходят нечасто, и ты должен немедленно им воспользоваться. Только не спрашивай меня, зачем это нужно в реальной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30