консервы, лекарства, стройматериалы и презренную квашеную капусту.
У одного кочегара, с которым подружился Гальченко — звали его Павел, — был патефон, которым он очень дорожил. Из пластинок уцелела только одна. Остальные, к сожалению, разбились в прошлый рейс, когда «Сибирякова» прихватило у Вайгача десятибалльным штормом. Павел иногда разрешал новичку прокручивать эту пластинку.
Называлась она, если не ошибаюсь, «Шаленка», старинный цыганский романс. Были там слова, которые очень подходили к тогдашнему настроению Гальченко:
Моя серая лошадка, Она рысью не бежит.
Черноглазая девчонка На душе моей лежит!
Никакая черноглазая или сероглазая еще не лежала на его душе. Однако «Сибиряков» на самом деле не бежал «рысью», а плелся едва-едва, словно бы прихрамывая при бортовой качке. Сравнение с «серой лошадкой» напрашивалось.
Кто лучше Гальченко мог понять сибиряковцев, обреченных развозить по Арктике зимовщиков, связистов и капусту! Ведь и он стремился воевать по-настоящему. Но — тоже не повезло: направлен в глубокий тыл, в какое-то никому не ведомое арктическое захолустье!
С командой «Сибирякова» у Гальченко сложились очень хорошие отношения, особенно с сигнальщиками-наблюдателями.
Без устали готов был он любоваться их пестрыми сигнальными флагами, красными семафорными флажками, а также фонарем-прожектором со шторками-планками, которые то открывались, то закрывались. В общем, фонарь хлопал ими, как кокетливые девушки ресницами. Нет, сравнение не подходит. Девушки проделывают это бесшумно. Здесь же беспрерывно раздавались шелест и грохот жести.
Когда «Сибиряков» проходил мимо береговых постов или навстречу ему двигались корабли, сигнальщик давал опознавательный сигнал и принимал ответ. Поразительно быстро, словно бы играючи, похлопывал он по планкам, и прерывистые проблески — точки-тире-точки — стремглав уносились из-под его ладони вдаль. Гальченко завистливо вздыхал. На мостике тоже работали знатоки своего дела, виртуозы.
Хотя полярный день тянулся бесконечно, но проблески прожектора хорошо принимались на большом расстоянии. Сигнальщики объяснили Гальченко, что корабль — свой он или чужой — важно опознать именно на большом расстоянии. Ошибешься, промедлишь — и запросто схлопочешь торпеду или снаряд в борт!
Должен сделать один упрек в адрес Гальченко. Увлекшись обозрением «Сибирякова», новичок непростительно мало интересовался командой своего поста.
Больше остальных товарищей, пожалуй, понравился ему толстощекий веселый моторист Галушка. Они были земляки. Роменский район входил когда-то в Полтавскую область, а Галушка был из Полтавы. «Не просто галушка, понимаешь ли ты, — говорил он, поднимая указательный палец, — а ще и полтавська галушка, о! — и смешно надувал щеки.
Калиновский, командир отделения сигнальщиков, как-то мимоходом спросил у Гальченко, играет ли он в шахматы. Гальченко ответил, что играет, но плохо. «Давай сыграем?» — предложил Калиновский и вытащил из своего сундучка доску и фигуры. Гальченко не оправдал его надежд и почти мгновенно получил мат, даже, кажется, киндермат. «Да, ты плохо играешь», — сказал спокойно Калиновский и, не вступая в дальнейшие объяснения, спрятал шахматы в сундучок. Это показалось шестому связисту Потаенной очень обидным.
О будущем его начальнике, мичмане Конопицыне, Гальченко было известно, что ранее он служил боцманом на тральщике — и только! Земляк знаменитого киноартиста не знал, что первый конопицынский тральщик подорвался на мине и затонул, но боцман спасся — выплыл. Его в той же должности перевели на другой тральщик, однако — только на войне случаются подобные удивительные совпадения, — наскочив на мину, затонул и второй тральщик. И Конопицын опять выплыл! Тут уж мертвой хваткой вцепился в «непотопляемого боцмана» я, занятый в то время как раз формировавшем команды поста-Потаенной. Помилуйте! Боцман, да еще дважды тонувший, это же клад для вновь организуемого поста, тем более в такой заполярной глуши!
Однако Гальченко до поры до времени воспринимал связистов Потаенной чисто внешне, не утруждая себя изучением их характеров и привычек.
Мичман Конопицын? Невысокого росточка, крепко сбитый, очень быстрый в движениях, горластый. Калиновский? Широкоплечий, высоченный — под потолок, силищи, надо полагать, неимоверной. Краснофлотец Галушка? Флегматичен, улыбчив, добродушен. Краснофлотец Тюрин? С виду обыкновенный парень из какой-нибудь плотницкой артели, только наспех переодетый во фланелевку и бушлат. Старшина первой статьи Тимохин? И по наружности придира и брюзга.
Возраст связистов колебался между двадцатью тремя и тридцатью годами. Это Тимохину было тридцать, хотя, ворчливый и насупленный, он выглядел даже старше.
Отчасти напоминает перечень действующих лиц, предпосылаемый пьесе? Именно так. По-настоящему Гальченко узнал своих товарищей позже — на берегу Потаенной, уже в действии.
Вот вам еще факт, иллюстрирующий крайнюю его тогдашнюю наивность. То ли в суматохе спешных сборов, то ли по чьей-то оплошности связистов забыли снабдить в Архангельске библиотечкой. Узнав об этом, Гальченко чрезвычайно огорчился. Не мог себе вечера свободного представить без книжки. Как же он теперь?..
— А когда читать-то? — неожиданно сказал малоразговорчивый Тюрин. — Вахта круглосуточная — это раз! Кухарить, дрова пилить-рубить, траншеи в снегу прорывать — это два! Плавник собирать — это три! А знаешь, как неаккуратно плавник на берегу лежит? Глянь-ка!
Он вытащил из кармана спичечный коробок и вывалил его содержимое на стол. Спички легли вразброс, одна на другую.
— Видал? Только там каждая «спичка» будет потяжельше в сотни тысяч раз. Попробуй развороши такую кучу, да еще в мороз или в пургу!
Присутствовавший при разговоре Галушка сладко зевнул и так потянулся, что хрустнули кости:
— Это правильно Тюрин тебе разъясняет. Минуток двести соснешь за сутки, то ще и будэ добрэ! А сон на войне — роскошная вещь, друг Валентин! Ты еще пока молодой, не понимаешь…
А «Сибиряков» тем временем неспешным, шестиузловым ходом подвигался к цели.
Море буграми вскипало по носу и по бортам, как и положено ему вскипать. За кормой тянулась пенящаяся полоса — след от винтов. Чайки по обыкновению оплакивали свою участь, летя неотлучно за пароходом и выпрашивая подаяние. Небо было серым, пасмурным. Солнце проглянуло, кажется, три или четыре раза, не больше. И тогда на горизонте взблескивали отдельные плавучие льдины.
Но для подростка, никогда в жизни не видавшего моря, все это было, конечно, диво дивное. Тени Нансена, Седова, Визе, Ушакова теснились вокруг него.
Наконец справа по борту открылся долгожданный гидрографический знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
У одного кочегара, с которым подружился Гальченко — звали его Павел, — был патефон, которым он очень дорожил. Из пластинок уцелела только одна. Остальные, к сожалению, разбились в прошлый рейс, когда «Сибирякова» прихватило у Вайгача десятибалльным штормом. Павел иногда разрешал новичку прокручивать эту пластинку.
Называлась она, если не ошибаюсь, «Шаленка», старинный цыганский романс. Были там слова, которые очень подходили к тогдашнему настроению Гальченко:
Моя серая лошадка, Она рысью не бежит.
Черноглазая девчонка На душе моей лежит!
Никакая черноглазая или сероглазая еще не лежала на его душе. Однако «Сибиряков» на самом деле не бежал «рысью», а плелся едва-едва, словно бы прихрамывая при бортовой качке. Сравнение с «серой лошадкой» напрашивалось.
Кто лучше Гальченко мог понять сибиряковцев, обреченных развозить по Арктике зимовщиков, связистов и капусту! Ведь и он стремился воевать по-настоящему. Но — тоже не повезло: направлен в глубокий тыл, в какое-то никому не ведомое арктическое захолустье!
С командой «Сибирякова» у Гальченко сложились очень хорошие отношения, особенно с сигнальщиками-наблюдателями.
Без устали готов был он любоваться их пестрыми сигнальными флагами, красными семафорными флажками, а также фонарем-прожектором со шторками-планками, которые то открывались, то закрывались. В общем, фонарь хлопал ими, как кокетливые девушки ресницами. Нет, сравнение не подходит. Девушки проделывают это бесшумно. Здесь же беспрерывно раздавались шелест и грохот жести.
Когда «Сибиряков» проходил мимо береговых постов или навстречу ему двигались корабли, сигнальщик давал опознавательный сигнал и принимал ответ. Поразительно быстро, словно бы играючи, похлопывал он по планкам, и прерывистые проблески — точки-тире-точки — стремглав уносились из-под его ладони вдаль. Гальченко завистливо вздыхал. На мостике тоже работали знатоки своего дела, виртуозы.
Хотя полярный день тянулся бесконечно, но проблески прожектора хорошо принимались на большом расстоянии. Сигнальщики объяснили Гальченко, что корабль — свой он или чужой — важно опознать именно на большом расстоянии. Ошибешься, промедлишь — и запросто схлопочешь торпеду или снаряд в борт!
Должен сделать один упрек в адрес Гальченко. Увлекшись обозрением «Сибирякова», новичок непростительно мало интересовался командой своего поста.
Больше остальных товарищей, пожалуй, понравился ему толстощекий веселый моторист Галушка. Они были земляки. Роменский район входил когда-то в Полтавскую область, а Галушка был из Полтавы. «Не просто галушка, понимаешь ли ты, — говорил он, поднимая указательный палец, — а ще и полтавська галушка, о! — и смешно надувал щеки.
Калиновский, командир отделения сигнальщиков, как-то мимоходом спросил у Гальченко, играет ли он в шахматы. Гальченко ответил, что играет, но плохо. «Давай сыграем?» — предложил Калиновский и вытащил из своего сундучка доску и фигуры. Гальченко не оправдал его надежд и почти мгновенно получил мат, даже, кажется, киндермат. «Да, ты плохо играешь», — сказал спокойно Калиновский и, не вступая в дальнейшие объяснения, спрятал шахматы в сундучок. Это показалось шестому связисту Потаенной очень обидным.
О будущем его начальнике, мичмане Конопицыне, Гальченко было известно, что ранее он служил боцманом на тральщике — и только! Земляк знаменитого киноартиста не знал, что первый конопицынский тральщик подорвался на мине и затонул, но боцман спасся — выплыл. Его в той же должности перевели на другой тральщик, однако — только на войне случаются подобные удивительные совпадения, — наскочив на мину, затонул и второй тральщик. И Конопицын опять выплыл! Тут уж мертвой хваткой вцепился в «непотопляемого боцмана» я, занятый в то время как раз формировавшем команды поста-Потаенной. Помилуйте! Боцман, да еще дважды тонувший, это же клад для вновь организуемого поста, тем более в такой заполярной глуши!
Однако Гальченко до поры до времени воспринимал связистов Потаенной чисто внешне, не утруждая себя изучением их характеров и привычек.
Мичман Конопицын? Невысокого росточка, крепко сбитый, очень быстрый в движениях, горластый. Калиновский? Широкоплечий, высоченный — под потолок, силищи, надо полагать, неимоверной. Краснофлотец Галушка? Флегматичен, улыбчив, добродушен. Краснофлотец Тюрин? С виду обыкновенный парень из какой-нибудь плотницкой артели, только наспех переодетый во фланелевку и бушлат. Старшина первой статьи Тимохин? И по наружности придира и брюзга.
Возраст связистов колебался между двадцатью тремя и тридцатью годами. Это Тимохину было тридцать, хотя, ворчливый и насупленный, он выглядел даже старше.
Отчасти напоминает перечень действующих лиц, предпосылаемый пьесе? Именно так. По-настоящему Гальченко узнал своих товарищей позже — на берегу Потаенной, уже в действии.
Вот вам еще факт, иллюстрирующий крайнюю его тогдашнюю наивность. То ли в суматохе спешных сборов, то ли по чьей-то оплошности связистов забыли снабдить в Архангельске библиотечкой. Узнав об этом, Гальченко чрезвычайно огорчился. Не мог себе вечера свободного представить без книжки. Как же он теперь?..
— А когда читать-то? — неожиданно сказал малоразговорчивый Тюрин. — Вахта круглосуточная — это раз! Кухарить, дрова пилить-рубить, траншеи в снегу прорывать — это два! Плавник собирать — это три! А знаешь, как неаккуратно плавник на берегу лежит? Глянь-ка!
Он вытащил из кармана спичечный коробок и вывалил его содержимое на стол. Спички легли вразброс, одна на другую.
— Видал? Только там каждая «спичка» будет потяжельше в сотни тысяч раз. Попробуй развороши такую кучу, да еще в мороз или в пургу!
Присутствовавший при разговоре Галушка сладко зевнул и так потянулся, что хрустнули кости:
— Это правильно Тюрин тебе разъясняет. Минуток двести соснешь за сутки, то ще и будэ добрэ! А сон на войне — роскошная вещь, друг Валентин! Ты еще пока молодой, не понимаешь…
А «Сибиряков» тем временем неспешным, шестиузловым ходом подвигался к цели.
Море буграми вскипало по носу и по бортам, как и положено ему вскипать. За кормой тянулась пенящаяся полоса — след от винтов. Чайки по обыкновению оплакивали свою участь, летя неотлучно за пароходом и выпрашивая подаяние. Небо было серым, пасмурным. Солнце проглянуло, кажется, три или четыре раза, не больше. И тогда на горизонте взблескивали отдельные плавучие льдины.
Но для подростка, никогда в жизни не видавшего моря, все это было, конечно, диво дивное. Тени Нансена, Седова, Визе, Ушакова теснились вокруг него.
Наконец справа по борту открылся долгожданный гидрографический знак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43