— Слыхал я об «индульгенциях», но вижу впервые! — сказал Ник. — Однако мне непонятно: если амнистия объявлена для всех, почему ваши приятели до сих пор в кандалах?
— Находятся люди, — произнес Сильвер назидательно, — которым недостает ума воспользоваться милостью Его Величества и начать новую жизнь. А вот я, сами видите, распростился с прошлым и занялся честным промыслом, как записано на этом клочке бумаги.
— А капитану Айртону известно об этом? — спросил Ник.
— Нет, сэр, — отчеканил Сильвер. — Я решил, что ему это незачем. И давайте договоримся сей же час, что все будет шито-крыто. Там внизу сидят двое добрых моряков, которые пригодятся мне, когда я обзаведусь кораблем.
— Но ведь вы можете просто купить их, — заметил Ник.
— Нет, сэр, не могу, — возразил Джон. — Шкипер сказал, что все каторжники на корабле уже расписаны по плантаторам Северной и Южной Каролины.
— Что же вы намерены сделать? — спросил Ник.
— Помочь им сняться с якоря, когда мы зайдем за провиантом в Порт-Ройял, — ответил Сильвер прямо. — Они мне нужны, и я добьюсь своего — это мой долг перед друзьями!
— Вы, видно, очень доверчивый человек, что делитесь со мной своими планами, — медленно произнес Ник.
— Нет, сэр, вы ошибаетесь, — Сильвер осклабился. — Вы извините меня, но мне сдается, что с вами можно поладить. Двадцать гиней за молчание!
Ник расхохотался.
— А если я пообещаю вам молчать совершенно бесплатно? — предложил он.
Глаза Сильвера сузились.
— Одно из двух, мистер Аллардайс. — Либо вы на редкость великодушный джентльмен, либо знаете сами, почем фунт лиха! Итак, по рукам, сэр?
— Только эти двое? — спросил Ник.
— Только двое, провалиться мне на этом месте! — воскликнул Сильвер.
Отсюда все и началось: у меня на глазах Ник Аллардайс, сын приходского священника, и Джон Сильвер, пират и работорговец, ударили по рукам и стали, так сказать, птицами одного полета…
После той ночи они с Сильвером редко разлучались.
…Но вот настал долгожданный день, когда мы услышали крик впередсмотрящего:
— Земля!
Мы подошли к первому из множества островов, протянувшихся вдоль горизонта, словно изумруды по краю огромной синей чаши. А вслед за тем показался ослепительно белый Порт-Ройял, и мы бросили якорь на рейде, окруженные кораблями всех размеров и всех наций.
Плоскодонные лодки с командой из чернокожих негров или бронзоволицых метисов, а в лодках целые горы дынь, апельсинов, гранатов, при виде которых текут слюнки… В обширном полукруге залива огромные корабли под английским, французским, голландским или испанским флагом, с зарифленными парусами… Шхуны, люгеры, шнявы, барки, бриги, ялики… Неиссякаемый поток людей, перекликающихся на дюжине различных языков. А краски, Джим! Ярко-красные мундиры морской пехоты, золотистый песок за полосой прибоя, слепящая глаз белизна правительственных зданий вдоль пристани, серебряные блики на оружии часовых на крепостном валу и на металлических пуговицах нарядно одетых мужчин. Добавьте к этому огненно-красные и желтые юбки мулаток с корзинами на голове. А в громоздящемся за набережной городе, дома которого точно расталкивали друг друга, спеша спуститься к прохладному берегу, — дьявольский разгул…
Но подлинное лицо города открылось мне лишь потом, а в то утро я переживал, быть может, самые счастливые часы моей грешной жизни.
Сильвер был моим первым проводником по городу. Он был в ударе, весь излучал дружелюбие и охотно рассказывал обо всем, что нам попадалось навстречу. Так мы бродили час или два; вдруг откуда-то вынырнул рослый негр и сунул Сильверу клочок бумаги, а сам замер на месте, словно ожидая ответа.
Сильвер прочел записку, прищурился, затем хлопнул меня по плечу и попросил обождать его на молу, около которого стоял наш корабль.
— У меня срочное дело, — объяснил он торопливо. — Речь идет о судне, которое я могу приобрести очень дешево, только надо не мешкать.
Он пересек набережную и исчез в кабачке, меньше чем в кабельтове от того места, где его остановил негр. Вряд ли я стал бы задумываться о случившемся, если бы не заметил, как Сильвер на секунду замер у входа в кабачок и воровато осмотрелся по сторонам. Он был весь какой-то подобравшийся и напряженный, точно охотничий пес перед норой.
Странное поведение Джона заставило меня насторожиться. Я сказал себе, что в этой записке речь шла скорее о двух висельниках с пушечной палубы «Моржа», чем о будущем судне господина Сильвера. Иначе зачем бы ему проверять, что никто из нашей команды не видит, как он идет заключать сделку?
И я решил последить за Сильвером — выждал минуту-другую, потом направился к улице Форт-Кос, чтобы подойти к кабачку с другой стороны.
Совершив обходной маневр, я очутился возле нагретой солнцем задней стены кабака. Между грубо обтесанными бревнами зияли широкие щели, в которые могла бы пролезть крыса. Людей у этой стены было немного, и я уселся подле стены, время от времени заглядывая в щель. Я не боялся вызвать подозрений — здесь на каждом шагу сидели бездельники.
Не могу сказать, чтобы увиденное и услышанное в тот раз подтвердило мои догадки.
Сильвер сидел за столиком у дальней стены, и вместе с ним еще двое, моряки с виду. Такой зловещей парочки мне никогда не приходилось встречать. Зная кое-что о прошлом Сильвера, я без труда догадался, что это флибустьеры, и притом главари, судя по одеянию одного из них.
Именно он в первую очередь привлек мое внимание. Бросались в глаза его могучее сложение и высокий рост; широкие плечи и узкие бедра обличали человека, умеющего не только нанести мощный удар, но и ловко уйти от ответного выпада. На нем был выгоревший красный камзол, вроде тех, что носят кавалеристы, и поношенные, но еще прочные флотские сапоги, плотно облегающие икры. Поверх шелкового кушака с длинными кистями он затянул широкий пояс с пряжкой и четырьмя зажимами, в которые были вставлены пистолеты. Голубая батистовая рубаха с открытым воротом потемнела от пота. Завершался весь этот несколько поблекший наряд простым шерстяным колпаком, который плотно облегал череп флибустьера, наводя на мысль, что он лысый и обычно носит парик.
Однако больше всего меня поразила не одежда, а лицо этого человека. Продолговатое, по-лисьему коварное, оно все было усеяно темными точечками.
Разумеется, он не родился с таким лицом; говорили, что Флинта изуродовало взрывом, который едва не отправил его на тот свет и испещрил порошинками все лицо от лба до шеи.
Мне всегда казалось самым страшным во Флинте не лицо, не голос и даже не жуткое хладнокровие, а его смех. Когда Флинт смеялся, наступал час вспомнить про катехизис и перебрать в памяти все свои прегрешения, потому что смеялся он редко, а если смеялся, то это означало, что кто-то из окружающих может не спеша собираться в путь на тот свет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37