По схеме тезис-антитезис-синтез справедливость восстанавливается.
Но в бессмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
За день до отъезда меняю американскую мелочь. «Вот восемнадцать долларов. — Ты ошибся, тут не восемнадцать, тут двадцать три доллара». Забираю пятерку: «Большое спасибо, вот я балбес». Меняла печально качает головой: «Почему балбес? Ты не балбес. Ты просто ошибся. Не надо так — балбес. Ты не балбес. Почему балбес?» Ухожу в горести, сжимая в горсти свои девяносто тысяч манат, они же девять ширван, вслед доносится: «Почему балбес?..»
ХАСАВЮРТСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ
В большой комнате районного отделения милиции в Хасавюрте — офицеры: майор, два капитана, старший лейтенант, лейтенант. Время к двум ночи, мы с ними сидим тут уже четыре с лишним часа. Мы — это пестрая и, действительно, подозрительная компания. Нанятый мной в Пятигорске шофер Саша, хорошо говорящий по-русски арабский тележурналист ливанец Ахмед, его московский оператор Игорь, чеченская девушка Мария и я. Мы встретились в Махачкале, разговорились, выяснилось, что всем надо в восточную Чечню, куда вроде бы легче попасть из Дагестана. Ничего подобного: на границе нас задержали и четыре часа мучают монотонными вопросами: куда и зачем?
Руки Марии обследовали все пять офицеров, мозолей от спускового крючка не нашли, но чеченка есть чеченка, и на нее из всех чувств расходуется только осязание. Водитель и оператор — люди, во-первых, подчиненные, во-вторых, российские. Терзают двоих, Ахмеда и меня.
Как иностранных подданных, нас уже оштрафовали за нарушение паспортного режима на какую-то немыслимую сумму, у майора даже голос задрожал, когда он произнес цифры, — вышло долларов по сорок с носа. Майор был, похоже, уверен, что мы не сможем столько заплатить, но мы смогли, и разговор пошел о доходах и расходах. Сколько стоит двухкомнатная в Нью-Йорке, почем кило мяса на американском рынке («Как нет мясного рынка? Да что вы про магазин, разве в магазине свежее? Я тебе говорю, они там все мороженое едят»), какая зарплата.
Вопроса о зарплате я ждал с ужасом. Ясно, что надо врать, но как именно? Настоящей сумме не поверят ни за что и сочтут презренным хвастуном, но и слишком занизить опасно: это же Восток, уважать не будут. Пока еще уважают, что видно по разным признакам, так что есть шанс отсюда поскорее выбраться — не вперед уже, так хоть назад, в Махачкалу, поесть и поспать бы.
Только что дал досадную промашку Ахмед и чуть все не испортил. Он вообще симпатичный и стойкий. С ним, единственным из нашей компании, я был знаком прежде. Мы как-то вместе ночевали в гостинице грозненского аэропорта «Северный», он же имени Шейха Мансура, где были выбиты все стекла, и мы закладывали окна матрацами, как огневую точку, только без бойниц. Одеяла давно украли, и накрывались мы тоже матрацами — вполне чаплинский номер. В мартовскую ночь спасал только коньяк из разбомбленного винзавода, который повсеместно продавался за гроши. Ахмед, правоверный мусульманин, пить даже в этих условиях не стал, тихо простонал всю ночь и на следующий день разогнулся только к полудню. В хасавюртском ОВД он держался разумно и тактически правильно: доверительно вставлял арабские цитаты из священных текстов, невзначай доставал из кармана и задумчиво перелистывал Коран. Дагестанские милиционеры, знающие ислам в пересказе, затихали и переглядывались. Но на исходе третьего часа Ахмед вдруг стал рваться к телефону с криками: «Дайте позвонить Расулу Гамзатову, он мой друг, я у него жил в гостях!» Это чистая правда, Ахмед знает Гамзатова много лет, но никто и не подумал взять в руки его записную книжку, никто не засмеялся, не возмутился, даже не оскорбил Ахмеда. Его молча обдали гадливыми взглядами: до какой же лживой низости может дойти в отчаянии человек. «Ты бы еще пророку Мухаммеду предложил позвонить», — укорил я Ахмеда по-английски. Два капитана строго спросили хором; «Что вы ему сказали?» Говорю «Да что не надо по пустякам большого человека беспокоить». Два капитана махнули рукой.
Наша репутация сдвинулась к нулю, но тут явилась тема зарплаты. «Сколько у вас выходи в месяц на руки?» Господи, что же сказать? «Тысяча долларов». Майор кивнул старлею: «Посчитай», но тот уже сам выписывал столбики на обороте старых протоколов. «Выходит больше, чем все наше отделение», — доложил старлей. Лейтенант громко вздохнул. Два капитана встали и закурили. Ситуация закачалась на гамзатовской грани, но тут негромко и веско выступил майор. «Хорошая у вас зарплата, — сказал он. — Вы, наверное, высшее образование получили?»
Что да, то да, Московский полиграфический, редакторский факультет, очень ценится в Штатах. «У вас семья большая?» — с надеждой спросил лейтенант. Через полчаса нас собрались отпускать: «Вы можете ехать, а гражданку задержим до выяснения». Удивительно, но на хрестоматийную красавицу Марию, с белой матовой кожей и огромными карими глазами, милиционеры смотрели сквозь. Она была, возможно, не снайпер, но и не женщина. Мы с Ахмедом поднялись разом, как два капитана: «Неужели кавказские мужчины могут подумать, что мы оставим девушку, которая нам доверилась и села к нам в машину?» Офицеры сдвинулись в кучку, пошептались, слышалось не то «зарплата», не то «Гамзатов», потом нас всех повели гурьбой на двор, и в половине четвертого ночи мы уже жадно ели поджаренную на жутком комбижире яичницу, взобравшись без лифта на одиннадцатый этаж махачкалинской гостиницы «Ленинград».
ВИНО КАХЕТИИ
Осенью 1975 года я проехал Грузию с востока на запад. Когда снова оказался там через четверть века, изменилось многое. Пришла независимость, прошла война, пошла нищета, и еще вернее звучали давние пастернаковские строки:
Мы были в Грузии. Помножим
Нужду на нежность, ад на рай,
Теплицу льдам возьмем подножьем,
И мы получим этот край.
С восхищением узнавался тот же город, деревянные дома старого Тбилиси, где-нибудь в районе храма Метехи, на фоне древней крепости Нарикала: мало есть городских видов такого обаяния. Но и такой тревоги: сколько еще продержатся между небом и землей рассохшиеся ветхие балконы и галереи, свисающие со склонов гор, — чинить дома не на что.
При всех переменах безошибочно узнавались те же люди. Зашел в кафе на улице Бараташвили, у площади Свободы, бывшей Ленина, от которой начинается проспект Руставели. Женщина средних лет подметала пол. «Вы еще не открыты? — А что вы хотели? — Кофе. — Я вам сварю». Отставила метлу и сделала изумительный кофе: в Тбилиси, в Грузии везде удивительно вкусно, в любом подвальчике, у любого придорожного мангала. Выпил кофе, похвалил, спросил, сколько должен, и услышал то, что можно услышать только туг: «Ничего не надо, мне приятно было вас угостить».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Но в бессмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
За день до отъезда меняю американскую мелочь. «Вот восемнадцать долларов. — Ты ошибся, тут не восемнадцать, тут двадцать три доллара». Забираю пятерку: «Большое спасибо, вот я балбес». Меняла печально качает головой: «Почему балбес? Ты не балбес. Ты просто ошибся. Не надо так — балбес. Ты не балбес. Почему балбес?» Ухожу в горести, сжимая в горсти свои девяносто тысяч манат, они же девять ширван, вслед доносится: «Почему балбес?..»
ХАСАВЮРТСКОЕ СОГЛАШЕНИЕ
В большой комнате районного отделения милиции в Хасавюрте — офицеры: майор, два капитана, старший лейтенант, лейтенант. Время к двум ночи, мы с ними сидим тут уже четыре с лишним часа. Мы — это пестрая и, действительно, подозрительная компания. Нанятый мной в Пятигорске шофер Саша, хорошо говорящий по-русски арабский тележурналист ливанец Ахмед, его московский оператор Игорь, чеченская девушка Мария и я. Мы встретились в Махачкале, разговорились, выяснилось, что всем надо в восточную Чечню, куда вроде бы легче попасть из Дагестана. Ничего подобного: на границе нас задержали и четыре часа мучают монотонными вопросами: куда и зачем?
Руки Марии обследовали все пять офицеров, мозолей от спускового крючка не нашли, но чеченка есть чеченка, и на нее из всех чувств расходуется только осязание. Водитель и оператор — люди, во-первых, подчиненные, во-вторых, российские. Терзают двоих, Ахмеда и меня.
Как иностранных подданных, нас уже оштрафовали за нарушение паспортного режима на какую-то немыслимую сумму, у майора даже голос задрожал, когда он произнес цифры, — вышло долларов по сорок с носа. Майор был, похоже, уверен, что мы не сможем столько заплатить, но мы смогли, и разговор пошел о доходах и расходах. Сколько стоит двухкомнатная в Нью-Йорке, почем кило мяса на американском рынке («Как нет мясного рынка? Да что вы про магазин, разве в магазине свежее? Я тебе говорю, они там все мороженое едят»), какая зарплата.
Вопроса о зарплате я ждал с ужасом. Ясно, что надо врать, но как именно? Настоящей сумме не поверят ни за что и сочтут презренным хвастуном, но и слишком занизить опасно: это же Восток, уважать не будут. Пока еще уважают, что видно по разным признакам, так что есть шанс отсюда поскорее выбраться — не вперед уже, так хоть назад, в Махачкалу, поесть и поспать бы.
Только что дал досадную промашку Ахмед и чуть все не испортил. Он вообще симпатичный и стойкий. С ним, единственным из нашей компании, я был знаком прежде. Мы как-то вместе ночевали в гостинице грозненского аэропорта «Северный», он же имени Шейха Мансура, где были выбиты все стекла, и мы закладывали окна матрацами, как огневую точку, только без бойниц. Одеяла давно украли, и накрывались мы тоже матрацами — вполне чаплинский номер. В мартовскую ночь спасал только коньяк из разбомбленного винзавода, который повсеместно продавался за гроши. Ахмед, правоверный мусульманин, пить даже в этих условиях не стал, тихо простонал всю ночь и на следующий день разогнулся только к полудню. В хасавюртском ОВД он держался разумно и тактически правильно: доверительно вставлял арабские цитаты из священных текстов, невзначай доставал из кармана и задумчиво перелистывал Коран. Дагестанские милиционеры, знающие ислам в пересказе, затихали и переглядывались. Но на исходе третьего часа Ахмед вдруг стал рваться к телефону с криками: «Дайте позвонить Расулу Гамзатову, он мой друг, я у него жил в гостях!» Это чистая правда, Ахмед знает Гамзатова много лет, но никто и не подумал взять в руки его записную книжку, никто не засмеялся, не возмутился, даже не оскорбил Ахмеда. Его молча обдали гадливыми взглядами: до какой же лживой низости может дойти в отчаянии человек. «Ты бы еще пророку Мухаммеду предложил позвонить», — укорил я Ахмеда по-английски. Два капитана строго спросили хором; «Что вы ему сказали?» Говорю «Да что не надо по пустякам большого человека беспокоить». Два капитана махнули рукой.
Наша репутация сдвинулась к нулю, но тут явилась тема зарплаты. «Сколько у вас выходи в месяц на руки?» Господи, что же сказать? «Тысяча долларов». Майор кивнул старлею: «Посчитай», но тот уже сам выписывал столбики на обороте старых протоколов. «Выходит больше, чем все наше отделение», — доложил старлей. Лейтенант громко вздохнул. Два капитана встали и закурили. Ситуация закачалась на гамзатовской грани, но тут негромко и веско выступил майор. «Хорошая у вас зарплата, — сказал он. — Вы, наверное, высшее образование получили?»
Что да, то да, Московский полиграфический, редакторский факультет, очень ценится в Штатах. «У вас семья большая?» — с надеждой спросил лейтенант. Через полчаса нас собрались отпускать: «Вы можете ехать, а гражданку задержим до выяснения». Удивительно, но на хрестоматийную красавицу Марию, с белой матовой кожей и огромными карими глазами, милиционеры смотрели сквозь. Она была, возможно, не снайпер, но и не женщина. Мы с Ахмедом поднялись разом, как два капитана: «Неужели кавказские мужчины могут подумать, что мы оставим девушку, которая нам доверилась и села к нам в машину?» Офицеры сдвинулись в кучку, пошептались, слышалось не то «зарплата», не то «Гамзатов», потом нас всех повели гурьбой на двор, и в половине четвертого ночи мы уже жадно ели поджаренную на жутком комбижире яичницу, взобравшись без лифта на одиннадцатый этаж махачкалинской гостиницы «Ленинград».
ВИНО КАХЕТИИ
Осенью 1975 года я проехал Грузию с востока на запад. Когда снова оказался там через четверть века, изменилось многое. Пришла независимость, прошла война, пошла нищета, и еще вернее звучали давние пастернаковские строки:
Мы были в Грузии. Помножим
Нужду на нежность, ад на рай,
Теплицу льдам возьмем подножьем,
И мы получим этот край.
С восхищением узнавался тот же город, деревянные дома старого Тбилиси, где-нибудь в районе храма Метехи, на фоне древней крепости Нарикала: мало есть городских видов такого обаяния. Но и такой тревоги: сколько еще продержатся между небом и землей рассохшиеся ветхие балконы и галереи, свисающие со склонов гор, — чинить дома не на что.
При всех переменах безошибочно узнавались те же люди. Зашел в кафе на улице Бараташвили, у площади Свободы, бывшей Ленина, от которой начинается проспект Руставели. Женщина средних лет подметала пол. «Вы еще не открыты? — А что вы хотели? — Кофе. — Я вам сварю». Отставила метлу и сделала изумительный кофе: в Тбилиси, в Грузии везде удивительно вкусно, в любом подвальчике, у любого придорожного мангала. Выпил кофе, похвалил, спросил, сколько должен, и услышал то, что можно услышать только туг: «Ничего не надо, мне приятно было вас угостить».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99