Она торопливо застегивала сандалии.
С плеча ее то и дело сползал длинный витой шнурок небольшой кожаной сумочки, которую он видел впервые.
— Вот что, — невнятно проговорила Лина, — я ухожу. Сиди дома и жди меня. Обед в холодильнике, Алексей Петрович будет в девять вечера, однако, Иван, если мне удастся купить билет, мы сегодня же уедем в Москву…
— Мама, я хочу выйти немного погулять.
— Нет. — Лина на него даже не взглянула. — Будь готов к отъезду. Возьми спортивную сумку, сложи в нее вещи: футболку, что-нибудь в поезд, зубную щетку, куртку. Сиди и жди. Наберись терпения. Я очень нервничаю, и ты не должен досаждать мне глупыми просьбами. Погуляешь в Москве. К телефону не подходи, дверь никому не открывай… — С этими словами она вышла, забыв на столике в прихожей свой «Честерфилд», зажигалку и ключи.
Иван взял одну сигарету, щелкнул огоньком и отправился на балкон. Там, в протертом старом кресле, открыв пыльную фрамугу балконного остекления, он медленно выкурил сигарету, глядя, как по небу движутся подсвеченные солнцем, будто нарисованные белые облака, и слушая голоса и лай собак во дворе. Затем, вздохнув, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, он долго возился с цветами, которые Лина выставила на балкон да так и забыла, — ковырял засохшую землю вилкой, поливал, обрывал мертвые, пахнущие лекарством листья и побеги. Затем убрал свою комнату и сложил сумку, добавив к перечисленному Линой маленькие дорожные шахматы, старые-престарые, которые выменял у Карена на баскетбольный мяч Коробова; подумав, положил еще тренировочный костюм и комнатные тапочки.
Пообедав, он, без особого, впрочем, желания, выкурил еще одну сигарету.
В этот долгий, долгий день он впервые ни о чем не думал и ни о чем не вспоминал. Незнакомое волнение росло в нем вместе с приближением Лины; он понял, с каким нетерпением, оказывается, ждет мать лишь по тому, что ее звонок в дверь подбросил его, словно давно сжатая пружина.
Лина стояла на пороге, глядя на сына и позабыв спросить, почему он открыл, не выясняя — кому. Она улыбалась, держа в руках три белые розы и бутылку «Букета Абхазии». Сумочка болталась на ее плече, и из нее высовывался какой-то сверток. Мальчик посторонился, когда мать вошла в прихожую, щелкнула выключателем и выложила на столик этот сверток, а из задних карманов джинсов — смятые купюры.
— У нас чуть больше двух часов, — сказала Лина, направляясь к себе в комнату, — поезд в шесть. Я сейчас быстро соберусь, а ты сделай мне бутерброд и чаю и чего-нибудь еще в дорогу. Возьми вот здесь шоколад и яблоки в холодильнике… Я истратила прорву денег, но черт с ними!
Мальчик молча сделал все, что она сказала, и, пока Лина в халатике пила чай, сложил в чистый пакет дорожную еду.
— Это я суну к себе, — сказала Лина, выбивая из пачки сигарету. — Все, едем. Боже мой, ну почему я так нервничаю?
— Вот именно: почему? — спросил мальчик, и Лина быстро взглянула на него.
Она что-то сделала со своим лицом и волосами, что-то настолько непривычное, что ему захотелось сказать: «Не волнуйся. Ты самая красивая!» Он заметил свежий жемчужно-розовый лак на ее ногтях, и Лина, перехватив его взгляд, засмеялась.
— Знаешь, что я сделала, прежде чем поехать покупать билеты? Не поверишь… Я отправилась в косметический салон. Там почти никого не было, и эти дамочки на мне отвели душу. Это, скажу тебе, весьма дорогое удовольствие.
Но что-то в этом роде мне и было нужно — смотреть на себя в зеркало я уже не могла.
— Ну что ты, мама, — неловко воскликнул Иван, — ты очень… ты прекрасно выглядишь!
— Теперь — да! — живо воскликнула Лина. — Боже мой, как немного нужно женщине, чтобы почувствовать себя уверенней… Так мы все-таки едем, Ванька!
— Да, — сказал мальчик.
Он убрал в кухне и переоделся. Лина поставила на кухонном столе цветы, бутылку вина и начеркала на клочке бумаги: "Алеша, мы уехали. Я позвоню. Целую.
Лина", затем еще раз придирчиво оглядела себя напоследок, заставила сына надеть легкую куртку, и они вышли из дому…
Только в поезде мальчик как бы вырвался из поля ее возбужденного нетерпения и наконец-то смог остаться сам по себе. Он сразу же взобрался на свою верхнюю полку, лег на живот, подмяв под себя подушку, и стал глядеть в окно. Поезд плелся мимо пригородных пейзажей, в которых убегали бесчисленные дачки, еще жидковатая зелень садов и черные квадраты вскопанных огородов.
Солнце словно замерло над горизонтом, но пропало минут через двадцать, когда они встали на станции Казачья Лопань. Поезд было затих в полудремоте, но вскоре захлопали двери, донеслись голоса: шел таможенный досмотр — первый на украинской границе.
Их купе было третьим от проводника.
— Долго стоять? — спросила Лина у грузной женщины, которая внизу, под мальчиком, только начала раскладывать вещи, потому что другая, ее спутница, совсем недавно появилась в купе, волоча с собой сумки из соседнего вагона.
— Когда как. Может, кого ссаживать будут. Хохлы этот поезд шмонают не особо — все уже всех знают, всем заплачено. А не заплачено, так заплатят, — ответила женщина и неожиданно обратилась к Лине:
— Послушайте, девушка, я вижу вы без вещей. Возьмите у нас одну сумочку… Ладненько?
— А что там? — спросила Лина.
— Та не важно. Все равно не будут смотреть.
— Ваня, — сказала Лина — я пойду в тамбур покурить если без меня придут и будут спрашивать о вещах — позови.
Но этого не понадобилось, потому что, когда в купе постучали, грузная женщина сразу же воскликнула:
— Доброго здоровья, пан Остапенко! В ответ рассмеялись, и молодой голос, слегка грассируя, произнес:
— А, это вы… Что-то сегодня у вас многовато…
— Так мы ж не одни тут! — живо воскликнула женщина. — Мальчик, позови быстренько маму!
— Да ладно, — произнес голос, и тут же застучали в дверь соседнего купе.
Иван смотрел в окно, пока не вернулась Лина. Женщины, закончив утрамбовывать свои сумки, вышли, как он понял, к знакомым в плацкартный вагон.
Когда поезд тронулся, он спрыгнул к матери вниз.
— Есть хочешь? — спросила она.
— После, — ответил мальчик. — Мама, а где вы с Манечкой жили в Москве?
— В Измайлове, — сказала Лина, — есть такая станция метро — «Измайловский парк».
— Мы съездим туда?
— Зачем? — сказала Лина.
Во время следующей остановки, в Долбине, их спутницы так и не появились. Поезд остановился у низкой платформы, возле которой не имелось никакого станционного здания. Стемнело, в вагоне зажегся свет и сейчас же почему-то погас. В кромешной тьме снаружи доносились крики торговок жареными курами и пивом. Потом возмущенно заорал проводник, божась, что в Харькове никакого негра не сажал. В проходе за полуоткрытой дверью заметались лучи фонарей, и весь вагон принялся ловить негра который, как оказалось, должен ехать по особому какому-то билету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
С плеча ее то и дело сползал длинный витой шнурок небольшой кожаной сумочки, которую он видел впервые.
— Вот что, — невнятно проговорила Лина, — я ухожу. Сиди дома и жди меня. Обед в холодильнике, Алексей Петрович будет в девять вечера, однако, Иван, если мне удастся купить билет, мы сегодня же уедем в Москву…
— Мама, я хочу выйти немного погулять.
— Нет. — Лина на него даже не взглянула. — Будь готов к отъезду. Возьми спортивную сумку, сложи в нее вещи: футболку, что-нибудь в поезд, зубную щетку, куртку. Сиди и жди. Наберись терпения. Я очень нервничаю, и ты не должен досаждать мне глупыми просьбами. Погуляешь в Москве. К телефону не подходи, дверь никому не открывай… — С этими словами она вышла, забыв на столике в прихожей свой «Честерфилд», зажигалку и ключи.
Иван взял одну сигарету, щелкнул огоньком и отправился на балкон. Там, в протертом старом кресле, открыв пыльную фрамугу балконного остекления, он медленно выкурил сигарету, глядя, как по небу движутся подсвеченные солнцем, будто нарисованные белые облака, и слушая голоса и лай собак во дворе. Затем, вздохнув, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, он долго возился с цветами, которые Лина выставила на балкон да так и забыла, — ковырял засохшую землю вилкой, поливал, обрывал мертвые, пахнущие лекарством листья и побеги. Затем убрал свою комнату и сложил сумку, добавив к перечисленному Линой маленькие дорожные шахматы, старые-престарые, которые выменял у Карена на баскетбольный мяч Коробова; подумав, положил еще тренировочный костюм и комнатные тапочки.
Пообедав, он, без особого, впрочем, желания, выкурил еще одну сигарету.
В этот долгий, долгий день он впервые ни о чем не думал и ни о чем не вспоминал. Незнакомое волнение росло в нем вместе с приближением Лины; он понял, с каким нетерпением, оказывается, ждет мать лишь по тому, что ее звонок в дверь подбросил его, словно давно сжатая пружина.
Лина стояла на пороге, глядя на сына и позабыв спросить, почему он открыл, не выясняя — кому. Она улыбалась, держа в руках три белые розы и бутылку «Букета Абхазии». Сумочка болталась на ее плече, и из нее высовывался какой-то сверток. Мальчик посторонился, когда мать вошла в прихожую, щелкнула выключателем и выложила на столик этот сверток, а из задних карманов джинсов — смятые купюры.
— У нас чуть больше двух часов, — сказала Лина, направляясь к себе в комнату, — поезд в шесть. Я сейчас быстро соберусь, а ты сделай мне бутерброд и чаю и чего-нибудь еще в дорогу. Возьми вот здесь шоколад и яблоки в холодильнике… Я истратила прорву денег, но черт с ними!
Мальчик молча сделал все, что она сказала, и, пока Лина в халатике пила чай, сложил в чистый пакет дорожную еду.
— Это я суну к себе, — сказала Лина, выбивая из пачки сигарету. — Все, едем. Боже мой, ну почему я так нервничаю?
— Вот именно: почему? — спросил мальчик, и Лина быстро взглянула на него.
Она что-то сделала со своим лицом и волосами, что-то настолько непривычное, что ему захотелось сказать: «Не волнуйся. Ты самая красивая!» Он заметил свежий жемчужно-розовый лак на ее ногтях, и Лина, перехватив его взгляд, засмеялась.
— Знаешь, что я сделала, прежде чем поехать покупать билеты? Не поверишь… Я отправилась в косметический салон. Там почти никого не было, и эти дамочки на мне отвели душу. Это, скажу тебе, весьма дорогое удовольствие.
Но что-то в этом роде мне и было нужно — смотреть на себя в зеркало я уже не могла.
— Ну что ты, мама, — неловко воскликнул Иван, — ты очень… ты прекрасно выглядишь!
— Теперь — да! — живо воскликнула Лина. — Боже мой, как немного нужно женщине, чтобы почувствовать себя уверенней… Так мы все-таки едем, Ванька!
— Да, — сказал мальчик.
Он убрал в кухне и переоделся. Лина поставила на кухонном столе цветы, бутылку вина и начеркала на клочке бумаги: "Алеша, мы уехали. Я позвоню. Целую.
Лина", затем еще раз придирчиво оглядела себя напоследок, заставила сына надеть легкую куртку, и они вышли из дому…
Только в поезде мальчик как бы вырвался из поля ее возбужденного нетерпения и наконец-то смог остаться сам по себе. Он сразу же взобрался на свою верхнюю полку, лег на живот, подмяв под себя подушку, и стал глядеть в окно. Поезд плелся мимо пригородных пейзажей, в которых убегали бесчисленные дачки, еще жидковатая зелень садов и черные квадраты вскопанных огородов.
Солнце словно замерло над горизонтом, но пропало минут через двадцать, когда они встали на станции Казачья Лопань. Поезд было затих в полудремоте, но вскоре захлопали двери, донеслись голоса: шел таможенный досмотр — первый на украинской границе.
Их купе было третьим от проводника.
— Долго стоять? — спросила Лина у грузной женщины, которая внизу, под мальчиком, только начала раскладывать вещи, потому что другая, ее спутница, совсем недавно появилась в купе, волоча с собой сумки из соседнего вагона.
— Когда как. Может, кого ссаживать будут. Хохлы этот поезд шмонают не особо — все уже всех знают, всем заплачено. А не заплачено, так заплатят, — ответила женщина и неожиданно обратилась к Лине:
— Послушайте, девушка, я вижу вы без вещей. Возьмите у нас одну сумочку… Ладненько?
— А что там? — спросила Лина.
— Та не важно. Все равно не будут смотреть.
— Ваня, — сказала Лина — я пойду в тамбур покурить если без меня придут и будут спрашивать о вещах — позови.
Но этого не понадобилось, потому что, когда в купе постучали, грузная женщина сразу же воскликнула:
— Доброго здоровья, пан Остапенко! В ответ рассмеялись, и молодой голос, слегка грассируя, произнес:
— А, это вы… Что-то сегодня у вас многовато…
— Так мы ж не одни тут! — живо воскликнула женщина. — Мальчик, позови быстренько маму!
— Да ладно, — произнес голос, и тут же застучали в дверь соседнего купе.
Иван смотрел в окно, пока не вернулась Лина. Женщины, закончив утрамбовывать свои сумки, вышли, как он понял, к знакомым в плацкартный вагон.
Когда поезд тронулся, он спрыгнул к матери вниз.
— Есть хочешь? — спросила она.
— После, — ответил мальчик. — Мама, а где вы с Манечкой жили в Москве?
— В Измайлове, — сказала Лина, — есть такая станция метро — «Измайловский парк».
— Мы съездим туда?
— Зачем? — сказала Лина.
Во время следующей остановки, в Долбине, их спутницы так и не появились. Поезд остановился у низкой платформы, возле которой не имелось никакого станционного здания. Стемнело, в вагоне зажегся свет и сейчас же почему-то погас. В кромешной тьме снаружи доносились крики торговок жареными курами и пивом. Потом возмущенно заорал проводник, божась, что в Харькове никакого негра не сажал. В проходе за полуоткрытой дверью заметались лучи фонарей, и весь вагон принялся ловить негра который, как оказалось, должен ехать по особому какому-то билету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102