Не знаю.
Можно, конечно, понимать его как метафору Запада, который всегда преподносит себя как некий прекрасный подарок, а затем всасывает в себя все прочие подарки… Но Прожорливый Торт себя метафорой не считал. Душа его была печальной и немного раздраженной. Прожорливый Торт презирал людей за то, что они, по его мнению, слишком много едят. В целом он считал, что люди – это вампиры-обжоры, уничтожать их он не хотел, а вот проучить чуть-чуть был не прочь. Впрочем, все это догадки.
Есть еще версия одной группы медиумов – это был инопланетный агент, посланный на Землю с важным заданием, но на Земле он сошел с ума и стал заниматься вот такими вот глупостями. За это его через некоторое время отозвали в родную галактику, судили там, но оправдали, сочтя душевнобольным.
«Люди слишком много едят!», – все твердил этот упрямец на суде.
Дальнейшая судьба его неизвестна. Наказывать его, конечно, не стали – все же он был так красив: воздушный, белый с золотом.
Поезд мой мчится по Белоруссии, ночь, хочется спать. Полная золотая луна в вагонном окне…
Поезд Брюссель – Москва 18 сентября 2005
ВОЙНА ПОЛОВ
Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici, Pleraque differat et praesens in tempus omittat.*
* Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня, Прочее все отложить и сказать в подходящее время.
Гораций
Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici, Pleraque differat et praesens in tempus omittat.*
* Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня, Прочее все отложить и сказать в подходящее время.
Гораций
«Бывают, как известно, осенние дни – столь кристальные, что их прозрачность граничит с болью. А ювелирная выделка лучей в эти дни делает эту боль сладкой, мучительно сладкой и холодной, такой сладостно-охлаждающей, какой бывает трезвость, приходящая после долгого, буйного пьянства. Наконец-то ушла пьяная от любви весна, ушло возомнившее о себе лето, и скоро белой шубейкой зима накроет нас с головой. Пока же нам дан проблеск ясности – короткий, позолоченный. Зачем это промытое окошко? Затем, чтобы вспомнить то чистокровное детское любопытство, которым дышит Покой».
Так думал молодой повеса… впрочем, не то чтобы повеса, а просто молодой человек, вполне современный, даже модный, разве что немного ленивый для современности. В наши трудолюбивые времена деятельность пронизывает людей, что называется, «до корней волос», как раньше пробирала только жуть, и даже Россия, кажется, позабыла про святую лень – а сколько стонали, сколько жаловались на эту лень, как на тяжкую болезнь, и вот этой лени нет больше, пациент излечился – а жаль, Господи, как жаль нашу лень!
Вернуть бы ее, это утраченное сокровище, вдохнуть полной грудью! Сколько в ней было свободы, как расширялось пространство, как раздвигалось время! Но мы не ценили этот дар и потому его потеряли.
И вместе с ним потеряли себя. Тошнотворная деловитость и ответственная, исполнительная, дисциплинированная юркость воцарились везде… Блядь, как же от этого тошно! – так, опять же, думал наш молодой повеса, бредя по осеннему парку, шурша модными ботинками в хрустящей палой листве, похожей на corn-flakes: пока что еще несладкий вариант кукурузных хлопьев Dr. Kellog, но скоро первые заморозки сделают эти хлопья визуально-сладкими, присыпав подобием сахарных пудр. Молодому человеку было тошно на душе, потому что даже в осеннем парке он оказался по делу, а хотелось просто побродить…
Но, к сожалению, в отличие от счастливого Онегина, всевышние боги не сделали его наследником никаких родных, не было у него богатых дядь и теть, будь то честных или нечестных правил, и поэтому приходилось думать ему о пропитании.
Это, может, и к лучшему, а то бы бесился с жиру как Онегин, который настолько оборзел, что стал запросто валить студентов и чуть ли не в глаза плевать мечтательным девушкам. Но герой наш не был аристократическим говном, как Онегин, он никого не убивал, кроме комаров, происходил из интеллигенции (родители его, в прошлом музыковеды, почему-то уехали навсегда в Амстердам и открыли там убитое джазовое кафе), жил один в неряшливой квартире в Хрущевом переулке на Сретенке.
«Почему это Онегин сегодня в голову лезет?» – думал наш герой, и сразу вспомнил, почему – вчера вечером, выкурив свой good-night joint, он увидел по телевизору кусок английского фильма «Onegin», где русского денди играл какой-то анг лийский длинноносый мудак, зато роль Татьяны исполняла Лив Тайлер, чье лицо внезапно показалось нашему герою прекрасным: увидев беззащитные, словно немного припухшие со сна глаза, немного оленистое лицо…
«Оленье», – мысленно поправился юноша, – «Олень. Олени. Мысли о лени. Мысли о Лене (о Лене Шведовой он, впрочем, не думал сегодня целое утро). Убийство Ленского. Убийство лени. Ленивое убийство. Русские северные водоемы – Онега, Лена, Печора. Выныривающие из этих холодных вод литературные персонажи-дуэлянты – Онегин, Ленский, Печорин. Оттуда же, из этих вод, вынырнул и Ленин. Ленивый Ленин. Все он ленится в своем Мавзолее, валяется там как в сказочной горке с хрустальными вазочками, недаром жил в Горках, вот и дрыхнет теперь в хрустальном гробу, как Обломов на своем диване. А ведь как громил Володя обломовщину, как осуждал! А вышел тотальный облом. Обломов оказался тотально прав, лучше бы все лежали по диванам. Лежали бы тихо по хрустальным гробам, и не ебли бы мозг, румяные, уснувшие, но не тем, в пизду, холодным сном могилы, а таким волшебным, живым сном зачарованных принцесс, белоснежек, барбаросс, – сном Мерлина, наконец! Сном самого великого Мерлина, глубоким, кудесническим.
А нынешний то Володя, президент Путин, вчера по телевизору говорил, что к власти должны прийти "молодые, энергичные управленцы". Как будто сам он недостаточно молод и энергичен!
Как тошно жить под властью энергичных управленцев, под властью хозяйственников, под властью хозяйчиков… Долой хозяев! Пусть к власти придут гости – гости из будущего, например. Гости из параллельных миров. Гости из перпендикулярных миров. Россией должен управлять величественный старец, а не молодые энергичные управ ленцы! В пизду эту суетливую юркость, эту готовность обоссаться от восторга от одного лишь слова «бабло», эту склонность разрушать все древнее и прекрасное, облагороженное течением времен, и заменять это виповым новостроечным говном – заменять с такой довольной, с такой озабоченногордой миной, как у толстозадой хозяюшки, деловито меняющей в кухне старинный бабушкин буфетик на новенький, свежекупленный, чуть ли не никелированный… Вот она с гордостью оглаживает ручонками никелированные стенки нового чудовища, замышляя при этом дальнейшие перестанови, замены, облицовки, ремонты, приобретения, усовершенствования…
И каждое из этих обновлений – во зло. Ей, хозяюшке, и ее хозяину – им невдомек, что в старинном буфете с его затхлостью, исцарапанностью, с его нелепыми резными листьями плюща – в этом темном ларчике, который они изгнали на помойку, хранилось будущее здоровье и счастье их детишек и внуков, теперь же, без буфетика, им вскоре заменят головы на никелированные скороварки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Можно, конечно, понимать его как метафору Запада, который всегда преподносит себя как некий прекрасный подарок, а затем всасывает в себя все прочие подарки… Но Прожорливый Торт себя метафорой не считал. Душа его была печальной и немного раздраженной. Прожорливый Торт презирал людей за то, что они, по его мнению, слишком много едят. В целом он считал, что люди – это вампиры-обжоры, уничтожать их он не хотел, а вот проучить чуть-чуть был не прочь. Впрочем, все это догадки.
Есть еще версия одной группы медиумов – это был инопланетный агент, посланный на Землю с важным заданием, но на Земле он сошел с ума и стал заниматься вот такими вот глупостями. За это его через некоторое время отозвали в родную галактику, судили там, но оправдали, сочтя душевнобольным.
«Люди слишком много едят!», – все твердил этот упрямец на суде.
Дальнейшая судьба его неизвестна. Наказывать его, конечно, не стали – все же он был так красив: воздушный, белый с золотом.
Поезд мой мчится по Белоруссии, ночь, хочется спать. Полная золотая луна в вагонном окне…
Поезд Брюссель – Москва 18 сентября 2005
ВОЙНА ПОЛОВ
Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici, Pleraque differat et praesens in tempus omittat.*
* Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня, Прочее все отложить и сказать в подходящее время.
Гораций
Ut jam nunc dicat jam nunc debentia dici, Pleraque differat et praesens in tempus omittat.*
* Надо сегодня сказать лишь то, что уместно сегодня, Прочее все отложить и сказать в подходящее время.
Гораций
«Бывают, как известно, осенние дни – столь кристальные, что их прозрачность граничит с болью. А ювелирная выделка лучей в эти дни делает эту боль сладкой, мучительно сладкой и холодной, такой сладостно-охлаждающей, какой бывает трезвость, приходящая после долгого, буйного пьянства. Наконец-то ушла пьяная от любви весна, ушло возомнившее о себе лето, и скоро белой шубейкой зима накроет нас с головой. Пока же нам дан проблеск ясности – короткий, позолоченный. Зачем это промытое окошко? Затем, чтобы вспомнить то чистокровное детское любопытство, которым дышит Покой».
Так думал молодой повеса… впрочем, не то чтобы повеса, а просто молодой человек, вполне современный, даже модный, разве что немного ленивый для современности. В наши трудолюбивые времена деятельность пронизывает людей, что называется, «до корней волос», как раньше пробирала только жуть, и даже Россия, кажется, позабыла про святую лень – а сколько стонали, сколько жаловались на эту лень, как на тяжкую болезнь, и вот этой лени нет больше, пациент излечился – а жаль, Господи, как жаль нашу лень!
Вернуть бы ее, это утраченное сокровище, вдохнуть полной грудью! Сколько в ней было свободы, как расширялось пространство, как раздвигалось время! Но мы не ценили этот дар и потому его потеряли.
И вместе с ним потеряли себя. Тошнотворная деловитость и ответственная, исполнительная, дисциплинированная юркость воцарились везде… Блядь, как же от этого тошно! – так, опять же, думал наш молодой повеса, бредя по осеннему парку, шурша модными ботинками в хрустящей палой листве, похожей на corn-flakes: пока что еще несладкий вариант кукурузных хлопьев Dr. Kellog, но скоро первые заморозки сделают эти хлопья визуально-сладкими, присыпав подобием сахарных пудр. Молодому человеку было тошно на душе, потому что даже в осеннем парке он оказался по делу, а хотелось просто побродить…
Но, к сожалению, в отличие от счастливого Онегина, всевышние боги не сделали его наследником никаких родных, не было у него богатых дядь и теть, будь то честных или нечестных правил, и поэтому приходилось думать ему о пропитании.
Это, может, и к лучшему, а то бы бесился с жиру как Онегин, который настолько оборзел, что стал запросто валить студентов и чуть ли не в глаза плевать мечтательным девушкам. Но герой наш не был аристократическим говном, как Онегин, он никого не убивал, кроме комаров, происходил из интеллигенции (родители его, в прошлом музыковеды, почему-то уехали навсегда в Амстердам и открыли там убитое джазовое кафе), жил один в неряшливой квартире в Хрущевом переулке на Сретенке.
«Почему это Онегин сегодня в голову лезет?» – думал наш герой, и сразу вспомнил, почему – вчера вечером, выкурив свой good-night joint, он увидел по телевизору кусок английского фильма «Onegin», где русского денди играл какой-то анг лийский длинноносый мудак, зато роль Татьяны исполняла Лив Тайлер, чье лицо внезапно показалось нашему герою прекрасным: увидев беззащитные, словно немного припухшие со сна глаза, немного оленистое лицо…
«Оленье», – мысленно поправился юноша, – «Олень. Олени. Мысли о лени. Мысли о Лене (о Лене Шведовой он, впрочем, не думал сегодня целое утро). Убийство Ленского. Убийство лени. Ленивое убийство. Русские северные водоемы – Онега, Лена, Печора. Выныривающие из этих холодных вод литературные персонажи-дуэлянты – Онегин, Ленский, Печорин. Оттуда же, из этих вод, вынырнул и Ленин. Ленивый Ленин. Все он ленится в своем Мавзолее, валяется там как в сказочной горке с хрустальными вазочками, недаром жил в Горках, вот и дрыхнет теперь в хрустальном гробу, как Обломов на своем диване. А ведь как громил Володя обломовщину, как осуждал! А вышел тотальный облом. Обломов оказался тотально прав, лучше бы все лежали по диванам. Лежали бы тихо по хрустальным гробам, и не ебли бы мозг, румяные, уснувшие, но не тем, в пизду, холодным сном могилы, а таким волшебным, живым сном зачарованных принцесс, белоснежек, барбаросс, – сном Мерлина, наконец! Сном самого великого Мерлина, глубоким, кудесническим.
А нынешний то Володя, президент Путин, вчера по телевизору говорил, что к власти должны прийти "молодые, энергичные управленцы". Как будто сам он недостаточно молод и энергичен!
Как тошно жить под властью энергичных управленцев, под властью хозяйственников, под властью хозяйчиков… Долой хозяев! Пусть к власти придут гости – гости из будущего, например. Гости из параллельных миров. Гости из перпендикулярных миров. Россией должен управлять величественный старец, а не молодые энергичные управ ленцы! В пизду эту суетливую юркость, эту готовность обоссаться от восторга от одного лишь слова «бабло», эту склонность разрушать все древнее и прекрасное, облагороженное течением времен, и заменять это виповым новостроечным говном – заменять с такой довольной, с такой озабоченногордой миной, как у толстозадой хозяюшки, деловито меняющей в кухне старинный бабушкин буфетик на новенький, свежекупленный, чуть ли не никелированный… Вот она с гордостью оглаживает ручонками никелированные стенки нового чудовища, замышляя при этом дальнейшие перестанови, замены, облицовки, ремонты, приобретения, усовершенствования…
И каждое из этих обновлений – во зло. Ей, хозяюшке, и ее хозяину – им невдомек, что в старинном буфете с его затхлостью, исцарапанностью, с его нелепыми резными листьями плюща – в этом темном ларчике, который они изгнали на помойку, хранилось будущее здоровье и счастье их детишек и внуков, теперь же, без буфетика, им вскоре заменят головы на никелированные скороварки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53