Но в их беседе никогда не было ничего нежного, сердечного, личного. Хотя Каролине уже случилось как-то в прошлом пожалеть о своей доверчивости, она, может быть, и готова была допустить более непринужденные отношения, но Жорж Клер и в разговорах, и во всем своем обращении с нею был всегда чрезвычайно сдержан; он никогда не нарушал чисто интеллектуального характера беседы и оставался в области общих тем, впрочем высказываясь обо всем с самой резкой откровенностью.
Он часто заводил речь об устройстве общества и условиях труда.
— Богатство, — говорил он, — только одно из средств к счастливой жизни, а они превратили его в единственную цель существования.
И обоим такое положение вещей казалось чудовищным.
Они беспрестанно обращались и к некоторым научным проблемам, связанным с их постоянными интересами.
На этот раз они обменивались мыслями об эволюции химических знаний.
— С тех пор как было открыто превращение радия в гелий, — сказал Клер, — перестали утверждать, что элементы неизменяемы; таким образом, были упразднены эти старые законы — простых отношений и сохранения материи.
— А химические законы все же существуют, — сказала она, потому что, как женщина, чувствовала потребность во что-нибудь верить.
Он заметил небрежным тоном:
— Теперь, когда можно добывать радий в достаточном количестве, наука получила в свое распоряжение несравненные способы анализа; отныне в так называемых элементах угадываются богатейшие соединения и в материи обнаруживается энергия, как будто возрастающая именно в связи с ничтожно малым объемом.
Разговаривая, они бросали птицам крошки хлеба; вокруг играли дети.
Клер перешел на другую тему.
— В четвертичный период, — сказал он, — на этом холме жили дикие кони. В прошлом году, когда рыли землю для водопровода, здесь откопали толстый слой из костей гемионов.
Она спросила, существовал ли уже человек в ту отдаленную эпоху.
Он объяснил, что человек охотился тогда на гемионов, еще не пытаясь приручать их.
— Человек был вначале охотником, — добавил он, — потом стал пастухом, пахарем, промышленником… И эти разные виды цивилизации следовали один за другим сквозь такую толщу времен, которую наш разум не в состоянии себе представить.
Он вынул часы.
Каролина осведомилась, не пора ли возвращаться на работу.
Он ответил, что еще рано, — еще только половина первого.
На земле возле их скамейки девочка делала из песка пирожки; мальчик лет семи-восьми вприпрыжку пробежал мимо. На соседней скамейке сидела его мать с шитьем, а он играл один, изображая, как вырвалась на свободу лошадь, и, с той способностью отдаваться игре, какая свойственна детям, — одновременно воображал себя и лошадью, и теми, кто ее ловит, и теми, кто в ужасе бежит от нее. Он бесновался и кричал: «Ловите ее! Го-го! Это страшная лошадь! Она закусила удила!»
Каролина спросила Клера:
— Как вы думаете, были счастливы люди прежде?
Ее собеседник ответил:
— Когда человечество было моложе, оно меньше страдало. Люди были похожи на этого мальчика: они играли — играли в искусство, в добродетели, в пороки, в героизм, в верования, в сладострастие; у них были иллюзии, которые их развлекали. Люди шумели, забавлялись. А теперь…
Не окончив фразы, он опять посмотрел на часы. Мальчик споткнулся о ведерко девочки и растянулся на песке. Минуту он лежал неподвижно, потом приподнялся на руках; на лбу у него вскочила шишка; он надул губы и громко заплакал. Прибежала мать, но Каролина уже успела поднять его и вытирала ему глаза и рот своим носовым платком. Малыш все рыдал; Клер обнял его.
— Ну, ну, не плачь, детка. Я расскажу тебе сказку. «Один рыбак забросил в море невод и вытащил медный горшочек, закрытый крышкой. Он открыл его ножом. И оттуда вышел дым и поднялся до самых облаков, а потом стал густеть, густеть и превратился в великана, и великан чихнул так сильно, так сильно, что весь мир рассыпался в прах…»
Вдруг Клер замолчал и с сухим смешком передал ребенка матери. Опять вынул часы и, став коленями на скамью, облокотившись на спинку, принялся глядеть на город.
Далеко, насколько хватал глаз, виднелось множество домов, огромных, но казавшихся совсем крошечными.
Каролина стала смотреть в ту же сторону.
— Какая погода прекрасная! — сказала она. — Солнце сияет, и дым на горизонте кажется совсем золотым. Все-таки самое ужасное в цивилизации — то, что она лишила нас дневного света.
Он не отвечал; взгляд его был устремлен на какое-то место в городе.
Несколько секунд прошло в молчании, и вдруг они увидели, что приблизительно в трех километрах от них, по ту сторону реки, в самом богатом районе города, поднимается странный, зловещий туман. Через мгновенье послышался взрыв, и к ясному небу гигантским деревом вознесся столб дыма. И мало-помалу весь воздух наполнился чуть слышным гулом, в котором слились крики нескольких тысяч людей. Совсем близко, в саду, тоже кричали.
— Что это взорвалось?
Всех охватило смятение; хотя несчастные случаи происходили теперь очень часто, но такого сильного взрыва еще не бывало, и с ужасом каждый отметил это.
Начали определять, где разразилась катастрофа; называли кварталы, улицы, разные здания — клубы, театры, магазины. Топографические данные становились все подробнее и точнее.
— Это взорвался стальной трест!
Клер спрятал часы в кармашек.
Каролина пристально смотрела на него, и в глазах ее было изумление.
Наконец она шепнула ему на ухо:
— Вы знали? Ждали?.. Так это вы?..
Он ответил просто:
— Город должен быть разрушен.
Она промолвила задумчиво и мягко:
— Я тоже так думаю.
И оба спокойно пошли — каждый к себе на работу.
§ 3
С этого дня анархисты устраивали взрывы непрерывно в течение целой недели. Было множество человеческих жертв — почти все из неимущих классов. Эти злодейства вызвали общественное негодование. Больше всего возмущались обыватели — хозяева гостиниц, мелкие чиновники и те мелкие торговцы, которых еще не успели вытеснить тресты. В рабочих кварталах женщины громко требовали небывалых казней для динамитчиков (это прежнее название еще сохранялось, хоть и устарело, так как неизвестные химики считали динамит слишком уж невинным средством, пригодным разве для уничтожения муравейников, и им казалось детской забавой взрывать нитроглицерин при помощи гремучей ртути). Деловая жизнь сразу остановилась, причем первыми пострадали от этого наименее обеспеченные. Они заговорили о том, как бы самим расправиться с анархистами. Вообще заводские рабочие относились к действию насилием враждебно или же безразлично. Спад деловой жизни грозил безработицей или даже локаутом во всех отраслях производства, и, когда объединение профессиональных союзов поставило вопрос о всеобщей забастовке как наилучшем способе воздействовать на хозяев и оказать существенную помощь революционерам, рабочие всех специальностей, кроме золотильщиков, отказались прекратить работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Он часто заводил речь об устройстве общества и условиях труда.
— Богатство, — говорил он, — только одно из средств к счастливой жизни, а они превратили его в единственную цель существования.
И обоим такое положение вещей казалось чудовищным.
Они беспрестанно обращались и к некоторым научным проблемам, связанным с их постоянными интересами.
На этот раз они обменивались мыслями об эволюции химических знаний.
— С тех пор как было открыто превращение радия в гелий, — сказал Клер, — перестали утверждать, что элементы неизменяемы; таким образом, были упразднены эти старые законы — простых отношений и сохранения материи.
— А химические законы все же существуют, — сказала она, потому что, как женщина, чувствовала потребность во что-нибудь верить.
Он заметил небрежным тоном:
— Теперь, когда можно добывать радий в достаточном количестве, наука получила в свое распоряжение несравненные способы анализа; отныне в так называемых элементах угадываются богатейшие соединения и в материи обнаруживается энергия, как будто возрастающая именно в связи с ничтожно малым объемом.
Разговаривая, они бросали птицам крошки хлеба; вокруг играли дети.
Клер перешел на другую тему.
— В четвертичный период, — сказал он, — на этом холме жили дикие кони. В прошлом году, когда рыли землю для водопровода, здесь откопали толстый слой из костей гемионов.
Она спросила, существовал ли уже человек в ту отдаленную эпоху.
Он объяснил, что человек охотился тогда на гемионов, еще не пытаясь приручать их.
— Человек был вначале охотником, — добавил он, — потом стал пастухом, пахарем, промышленником… И эти разные виды цивилизации следовали один за другим сквозь такую толщу времен, которую наш разум не в состоянии себе представить.
Он вынул часы.
Каролина осведомилась, не пора ли возвращаться на работу.
Он ответил, что еще рано, — еще только половина первого.
На земле возле их скамейки девочка делала из песка пирожки; мальчик лет семи-восьми вприпрыжку пробежал мимо. На соседней скамейке сидела его мать с шитьем, а он играл один, изображая, как вырвалась на свободу лошадь, и, с той способностью отдаваться игре, какая свойственна детям, — одновременно воображал себя и лошадью, и теми, кто ее ловит, и теми, кто в ужасе бежит от нее. Он бесновался и кричал: «Ловите ее! Го-го! Это страшная лошадь! Она закусила удила!»
Каролина спросила Клера:
— Как вы думаете, были счастливы люди прежде?
Ее собеседник ответил:
— Когда человечество было моложе, оно меньше страдало. Люди были похожи на этого мальчика: они играли — играли в искусство, в добродетели, в пороки, в героизм, в верования, в сладострастие; у них были иллюзии, которые их развлекали. Люди шумели, забавлялись. А теперь…
Не окончив фразы, он опять посмотрел на часы. Мальчик споткнулся о ведерко девочки и растянулся на песке. Минуту он лежал неподвижно, потом приподнялся на руках; на лбу у него вскочила шишка; он надул губы и громко заплакал. Прибежала мать, но Каролина уже успела поднять его и вытирала ему глаза и рот своим носовым платком. Малыш все рыдал; Клер обнял его.
— Ну, ну, не плачь, детка. Я расскажу тебе сказку. «Один рыбак забросил в море невод и вытащил медный горшочек, закрытый крышкой. Он открыл его ножом. И оттуда вышел дым и поднялся до самых облаков, а потом стал густеть, густеть и превратился в великана, и великан чихнул так сильно, так сильно, что весь мир рассыпался в прах…»
Вдруг Клер замолчал и с сухим смешком передал ребенка матери. Опять вынул часы и, став коленями на скамью, облокотившись на спинку, принялся глядеть на город.
Далеко, насколько хватал глаз, виднелось множество домов, огромных, но казавшихся совсем крошечными.
Каролина стала смотреть в ту же сторону.
— Какая погода прекрасная! — сказала она. — Солнце сияет, и дым на горизонте кажется совсем золотым. Все-таки самое ужасное в цивилизации — то, что она лишила нас дневного света.
Он не отвечал; взгляд его был устремлен на какое-то место в городе.
Несколько секунд прошло в молчании, и вдруг они увидели, что приблизительно в трех километрах от них, по ту сторону реки, в самом богатом районе города, поднимается странный, зловещий туман. Через мгновенье послышался взрыв, и к ясному небу гигантским деревом вознесся столб дыма. И мало-помалу весь воздух наполнился чуть слышным гулом, в котором слились крики нескольких тысяч людей. Совсем близко, в саду, тоже кричали.
— Что это взорвалось?
Всех охватило смятение; хотя несчастные случаи происходили теперь очень часто, но такого сильного взрыва еще не бывало, и с ужасом каждый отметил это.
Начали определять, где разразилась катастрофа; называли кварталы, улицы, разные здания — клубы, театры, магазины. Топографические данные становились все подробнее и точнее.
— Это взорвался стальной трест!
Клер спрятал часы в кармашек.
Каролина пристально смотрела на него, и в глазах ее было изумление.
Наконец она шепнула ему на ухо:
— Вы знали? Ждали?.. Так это вы?..
Он ответил просто:
— Город должен быть разрушен.
Она промолвила задумчиво и мягко:
— Я тоже так думаю.
И оба спокойно пошли — каждый к себе на работу.
§ 3
С этого дня анархисты устраивали взрывы непрерывно в течение целой недели. Было множество человеческих жертв — почти все из неимущих классов. Эти злодейства вызвали общественное негодование. Больше всего возмущались обыватели — хозяева гостиниц, мелкие чиновники и те мелкие торговцы, которых еще не успели вытеснить тресты. В рабочих кварталах женщины громко требовали небывалых казней для динамитчиков (это прежнее название еще сохранялось, хоть и устарело, так как неизвестные химики считали динамит слишком уж невинным средством, пригодным разве для уничтожения муравейников, и им казалось детской забавой взрывать нитроглицерин при помощи гремучей ртути). Деловая жизнь сразу остановилась, причем первыми пострадали от этого наименее обеспеченные. Они заговорили о том, как бы самим расправиться с анархистами. Вообще заводские рабочие относились к действию насилием враждебно или же безразлично. Спад деловой жизни грозил безработицей или даже локаутом во всех отраслях производства, и, когда объединение профессиональных союзов поставило вопрос о всеобщей забастовке как наилучшем способе воздействовать на хозяев и оказать существенную помощь революционерам, рабочие всех специальностей, кроме золотильщиков, отказались прекратить работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75