Прекрасный юрист, уверяю тебя!
Танасие. Лучше всего было бы объявить покойного Мату сумасшедшим. В самом деле, надо совершенно лишиться рассудка, чтобы оставить мне пять тысяч динаров. Подумать только, пять тысяч!
Вида. Как будто мы нищие!
Танасие. Пять тысяч динаров! Эка невидаль, пять тысяч динаров! Знал бы он, что, когда я передавал ключи в коммерческий суд, мои долги составляли четыреста шестьдесят тысяч. Вот суммы, с которыми я имел дело, а не пять тысяч динаров!
Трифун. Можно подумать, что завещание диктовал Агатон!
Симка. Не греши, кум Трифун! Если бы он диктовал завещание, то надиктовал бы себе что-нибудь побольше, чем пять тысяч динаров.
Танасие. Хватит Агатону и этого.
Симка. Э, почему ему хватит, а тебе нет?
Танасие. Одно дело – Агатон, а другое – я.
Симка. Ишь какой!
Танасие. Для меня это наследство было единственной надеждой. Это карта, от которой зависела вся моя судьба.
Трифун. Никогда не следует ставить все на одну карту.
Танасие. Я надеялся, что выпутаюсь из банкротства, и просил своих кредиторов подождать, пока умрет Мата. А он… пять тысяч динаров!..
Прока. Все же это кругленькая сумма!
Танасие. Какая там кругленькая сумма; пять тысяч – круглая сумма!
Прока. Круглая! А мне, подумай, всего три тысячи, три тысячи! Это ужасно!
Гина. Это только на то, чтобы поставить ему свечу!
Мича. Что же тогда мне сказать? Две тысячи динаров! Этого не хватит, чтобы дать на чай судебным служителям. Я рассматриваю это просто как оскорбление.
Симка. И кому все оставил?! Кому?… Этой… не знаю даже, как выразиться…
Гина. Выразись, сестра, выразись!
Симка. Завещал этой внебрачной девице…
Трифун. Он оставил также на церковь и на просвещение!
Симка. Оставил кое-что, так только, для приличия, чтобы скрыть свой позор, а остальное ей: дом, виноградники, лавки, акции, наличные деньги, все, все ей.
Гина. Все ей!
Вида. Разве закон дозволяет, кум Прока, все завещать внебрачному ребенку?
Прока. Видишь, и тут покойный нас надул. Без разрешения родни завел себе внебрачную дочку!
Симка. Как только ему было не стыдно открыто сказать в завещании, что у него есть внебрачная дочь!
Гина. Теперь вы видите, как эта девчонка притворялась перед нами.
Танасие. Э, нет, тут нечего брать грех на душу, она ничего не знала. Разве вы не видели, она даже упала в обморок.
Гина. Подумаешь, и я упала бы в обморок, если бы получила такое наследство.
Mича. Я совершенно уверен, что она ничего не знала.
Вида. Боже мой, как ловко он все это скрывал!
Симка. Думаю, что мы можем опротестовать это завещание, так как она незаконная дочь, а мы законные родственники.
Вида. Так и должно быть, если существует бог и правда божья!
Танасие. Бог с ней, дочка она ему, как говорится, какая есть, такая есть; но зачем оставлять на церковь и на просвещение столько денег? Разве не было бы лучше, если бы я выпутался из банкротства? Церковь и просвещение ведь не банкроты.
Гина. Так-то оно так, кум Танасие, но я снова скажу: лучше на церковь и на просвещение, чем какой-то незаконной девице.
Mича. Если говорить серьезно, то у меня в голове никак не умещается, что эта девчонка, впрочем, очень хорошенькая, сделалась вдруг богатой наследницей, а я получил только две тысячи динаров.
Вида. Не говорила ли я вам, что девушка похожа на покойного Мату, а вы все накинулись на меня, словно я бог знает что сказала. А Гина даже расплакалась, что я оскорбляю покойного.
Гина. Похожа, конечно, похожа. Я заметила это сразу, но не хотела говорить об этом из уважения к покойному.
Прока. Вот тебе твое уважение! Оставил он тебе из уважения три тысячи динаров, словно нищей!
Гина. Пусть они останутся ему на панихиды; этой суммы как раз хватит, чтобы оплатить трех священников, а не одного, как это сделал его душеприказчик.
Симка. Как, неужели ты не хочешь брать эти три тысячи?
Гина. Возьму; не то что я не хочу взят, а не хочу благодарить его; не пойду больше на панихиды и царства небесного ему не пожелаю.
Вида. Я тоже!
Гина. В конце концов, я не очень-то и сержусь; ведь я ему не близкая родня, чтобы жалеть его.
Трифун. Как не родня?
Гина. Да так, родня ему первая жена Проки, а не я!
Симка. Почему же ты столько плакала?
Гина. Ради Проки.
Трифун. Ну, хорошо, Прока. А ствол, а ветви?
Прока. Видишь ли, это дерево рисовал один русский чертежник в податной конторе, а он правнук князя Беляева, так я взял его родословное дерево, стер князя Беляева и написал покойного Мату; а там, где повис я, висел внук князя Беляева.
Трифун. Так тебе и надо, коли ты висишь на чужой ветке!
Прока. Не помогло мне все это!
Трифун. Знаешь, как, вероятно, решил покойный? Хватит этому князю Проке Беляеву и трех тысяч! Столько тебе и выделил.
Явление второе
Те же и Сарка.
Сарка (одета в кричащее красное или пестрое платье, в шляпе, отделанной цветами или лентами). Добрый день, опечаленная родня! Добрый день! Как поживаете, что поделываете?
Симка, Вида, Гина. Ю-у, Сарка?!
Вида. Что с тобой?
Сарка. Как, что со мной? Пусть тетка носит траур, а не я. За две тысячи динаров я восемь дней носила траур – хватит с него!
Гина. Ей-богу, Сарка, ты верно говоришь! Не знаю, зачем и я оделась во все черное, неужели за ничтожные его три тысячи динаров? С ума я сошла, что ли? (Сбрасывает черный платок, который был у нее на шее, встает, достает цветок из вазы и прикалывает к волосам). Правильно говорит Сарка, пусть тетка о нем печалится!
Трифун. Эй, женщины, не слишком ли рано? А если сейчас придет Агатон и сообщит нам, что адвокат согласился опротестовать завещание?!
Сарка. Разве трудно добежать до дома и снова надеть траур?
Трифун. А ты, Гина, снимешь цветок и снова ударишься в слезы?
Гина. Конечно!
Сарка (женщинам). По правде сказать, сестры, для меня траур – чистый убыток. Все думают, что я в отчаянии, и глядят на меня с каким-то уважением. А зачем мне их уважение, очень нужно мне их уважение!
Вида. Ну да!
Сарка. Помню, когда я в первый раз овдовела, вертелся около меня какой-то учитель, а я в трауре. Он мне говорит: «Хотелось бы мне, госп-а Сарка, сказать вам кое-что, но не могу, потому что уважаю вашу печаль». А какого дьявола мне нужно, чтобы он уважал мою печаль, пусть лучше скажет, что ему надо. Подумаешь, воспитанный человек: уважает печаль!
Явление третье
Те же и Агатон.
Агатон входит с улицы.
Все (с любопытством окружают его, задают вопросы все сразу). Ну? Был там? Что он сказал?
Агатон. Сейчас, сейчас расскажу вам!
Все. Говори скорее!
Агатон. Так вот, все пропало!
Все (разочарованно). Что?!!
Агатон. То, что я вам говорю!
Прока. Мы проиграли?
Агатон. Проиграли!
Все (глубоко разочарованные). Ах!!!
Mича. Как проиграли? Почему проиграли?
Агатон. Мы не можем опротестовать завещание.
Прока. Не понимаю, почему не можем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Танасие. Лучше всего было бы объявить покойного Мату сумасшедшим. В самом деле, надо совершенно лишиться рассудка, чтобы оставить мне пять тысяч динаров. Подумать только, пять тысяч!
Вида. Как будто мы нищие!
Танасие. Пять тысяч динаров! Эка невидаль, пять тысяч динаров! Знал бы он, что, когда я передавал ключи в коммерческий суд, мои долги составляли четыреста шестьдесят тысяч. Вот суммы, с которыми я имел дело, а не пять тысяч динаров!
Трифун. Можно подумать, что завещание диктовал Агатон!
Симка. Не греши, кум Трифун! Если бы он диктовал завещание, то надиктовал бы себе что-нибудь побольше, чем пять тысяч динаров.
Танасие. Хватит Агатону и этого.
Симка. Э, почему ему хватит, а тебе нет?
Танасие. Одно дело – Агатон, а другое – я.
Симка. Ишь какой!
Танасие. Для меня это наследство было единственной надеждой. Это карта, от которой зависела вся моя судьба.
Трифун. Никогда не следует ставить все на одну карту.
Танасие. Я надеялся, что выпутаюсь из банкротства, и просил своих кредиторов подождать, пока умрет Мата. А он… пять тысяч динаров!..
Прока. Все же это кругленькая сумма!
Танасие. Какая там кругленькая сумма; пять тысяч – круглая сумма!
Прока. Круглая! А мне, подумай, всего три тысячи, три тысячи! Это ужасно!
Гина. Это только на то, чтобы поставить ему свечу!
Мича. Что же тогда мне сказать? Две тысячи динаров! Этого не хватит, чтобы дать на чай судебным служителям. Я рассматриваю это просто как оскорбление.
Симка. И кому все оставил?! Кому?… Этой… не знаю даже, как выразиться…
Гина. Выразись, сестра, выразись!
Симка. Завещал этой внебрачной девице…
Трифун. Он оставил также на церковь и на просвещение!
Симка. Оставил кое-что, так только, для приличия, чтобы скрыть свой позор, а остальное ей: дом, виноградники, лавки, акции, наличные деньги, все, все ей.
Гина. Все ей!
Вида. Разве закон дозволяет, кум Прока, все завещать внебрачному ребенку?
Прока. Видишь, и тут покойный нас надул. Без разрешения родни завел себе внебрачную дочку!
Симка. Как только ему было не стыдно открыто сказать в завещании, что у него есть внебрачная дочь!
Гина. Теперь вы видите, как эта девчонка притворялась перед нами.
Танасие. Э, нет, тут нечего брать грех на душу, она ничего не знала. Разве вы не видели, она даже упала в обморок.
Гина. Подумаешь, и я упала бы в обморок, если бы получила такое наследство.
Mича. Я совершенно уверен, что она ничего не знала.
Вида. Боже мой, как ловко он все это скрывал!
Симка. Думаю, что мы можем опротестовать это завещание, так как она незаконная дочь, а мы законные родственники.
Вида. Так и должно быть, если существует бог и правда божья!
Танасие. Бог с ней, дочка она ему, как говорится, какая есть, такая есть; но зачем оставлять на церковь и на просвещение столько денег? Разве не было бы лучше, если бы я выпутался из банкротства? Церковь и просвещение ведь не банкроты.
Гина. Так-то оно так, кум Танасие, но я снова скажу: лучше на церковь и на просвещение, чем какой-то незаконной девице.
Mича. Если говорить серьезно, то у меня в голове никак не умещается, что эта девчонка, впрочем, очень хорошенькая, сделалась вдруг богатой наследницей, а я получил только две тысячи динаров.
Вида. Не говорила ли я вам, что девушка похожа на покойного Мату, а вы все накинулись на меня, словно я бог знает что сказала. А Гина даже расплакалась, что я оскорбляю покойного.
Гина. Похожа, конечно, похожа. Я заметила это сразу, но не хотела говорить об этом из уважения к покойному.
Прока. Вот тебе твое уважение! Оставил он тебе из уважения три тысячи динаров, словно нищей!
Гина. Пусть они останутся ему на панихиды; этой суммы как раз хватит, чтобы оплатить трех священников, а не одного, как это сделал его душеприказчик.
Симка. Как, неужели ты не хочешь брать эти три тысячи?
Гина. Возьму; не то что я не хочу взят, а не хочу благодарить его; не пойду больше на панихиды и царства небесного ему не пожелаю.
Вида. Я тоже!
Гина. В конце концов, я не очень-то и сержусь; ведь я ему не близкая родня, чтобы жалеть его.
Трифун. Как не родня?
Гина. Да так, родня ему первая жена Проки, а не я!
Симка. Почему же ты столько плакала?
Гина. Ради Проки.
Трифун. Ну, хорошо, Прока. А ствол, а ветви?
Прока. Видишь ли, это дерево рисовал один русский чертежник в податной конторе, а он правнук князя Беляева, так я взял его родословное дерево, стер князя Беляева и написал покойного Мату; а там, где повис я, висел внук князя Беляева.
Трифун. Так тебе и надо, коли ты висишь на чужой ветке!
Прока. Не помогло мне все это!
Трифун. Знаешь, как, вероятно, решил покойный? Хватит этому князю Проке Беляеву и трех тысяч! Столько тебе и выделил.
Явление второе
Те же и Сарка.
Сарка (одета в кричащее красное или пестрое платье, в шляпе, отделанной цветами или лентами). Добрый день, опечаленная родня! Добрый день! Как поживаете, что поделываете?
Симка, Вида, Гина. Ю-у, Сарка?!
Вида. Что с тобой?
Сарка. Как, что со мной? Пусть тетка носит траур, а не я. За две тысячи динаров я восемь дней носила траур – хватит с него!
Гина. Ей-богу, Сарка, ты верно говоришь! Не знаю, зачем и я оделась во все черное, неужели за ничтожные его три тысячи динаров? С ума я сошла, что ли? (Сбрасывает черный платок, который был у нее на шее, встает, достает цветок из вазы и прикалывает к волосам). Правильно говорит Сарка, пусть тетка о нем печалится!
Трифун. Эй, женщины, не слишком ли рано? А если сейчас придет Агатон и сообщит нам, что адвокат согласился опротестовать завещание?!
Сарка. Разве трудно добежать до дома и снова надеть траур?
Трифун. А ты, Гина, снимешь цветок и снова ударишься в слезы?
Гина. Конечно!
Сарка (женщинам). По правде сказать, сестры, для меня траур – чистый убыток. Все думают, что я в отчаянии, и глядят на меня с каким-то уважением. А зачем мне их уважение, очень нужно мне их уважение!
Вида. Ну да!
Сарка. Помню, когда я в первый раз овдовела, вертелся около меня какой-то учитель, а я в трауре. Он мне говорит: «Хотелось бы мне, госп-а Сарка, сказать вам кое-что, но не могу, потому что уважаю вашу печаль». А какого дьявола мне нужно, чтобы он уважал мою печаль, пусть лучше скажет, что ему надо. Подумаешь, воспитанный человек: уважает печаль!
Явление третье
Те же и Агатон.
Агатон входит с улицы.
Все (с любопытством окружают его, задают вопросы все сразу). Ну? Был там? Что он сказал?
Агатон. Сейчас, сейчас расскажу вам!
Все. Говори скорее!
Агатон. Так вот, все пропало!
Все (разочарованно). Что?!!
Агатон. То, что я вам говорю!
Прока. Мы проиграли?
Агатон. Проиграли!
Все (глубоко разочарованные). Ах!!!
Mича. Как проиграли? Почему проиграли?
Агатон. Мы не можем опротестовать завещание.
Прока. Не понимаю, почему не можем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19