Повести и рассказы –
OCR Busya
«Б. Нушич. Избранные сочинения в четырех томах. Том 4»: Нолит; Белград; 1968
Бранислав Нушич
Дела кикандонские
Сердце радовалось, глядя на то, как хорошо все шло в Майдан-пеке до недавнего времени. Как у райских дверей, собрались тут все народы: и итальянец с острой бородкой и гармоникой за пазухой, и влах с большой головой и украденной краюшкой в котомке, и немец с голубыми глазами и молитвенником подмышкой, и словак со вздернутым носом и бутылкой ракии в кармане, и кого-кого только тут не было! И все жили весело и хорошо, словно дети одной матери.
А с чего бы им и ссориться? О вере они не спорили, а политика даже не заглядывала в окна Майдан-пека. Они не знали, что делается в Сербии, не получали газет и никого не выбирали – ни депутата в Скупщину, ни старосту общины, да и общины-то у них не было. Из-за чего же в таком случае ссориться?
Да и вообще это прекрасные и добропорядочные люди; целыми днями они сидят у своих окон и трудятся, как кроты, а ночи напролет пьют, как рыбы. Что же касается отцов города, то, положа руку на сердце, можно сказать, что и отцы города у них прекрасные люди.
Вот взять хотя бы отца Перу! Правда, у него несколько другие привычки: он весь день пьет, как рыба, а всю ночь роется в перине, как крот, но тем не менее все жители Майдан-пека уважают и любят его, как брата, ибо о вере он всегда говорит: «Что француз, что итальянец, что серб – все одно. Бог один для всех. А если итальянец, прости господи, носит острую бородку, а серб ее не носит, так что ж тут особенного? Все равно он такой же человек, как и все».
Что касается начальника полиции, то можно также сказать, что и он был прекрасный человек. А уж какой добрый! Если иной раз и рассердится и вспомнит чью-нибудь мать, то это так, к слову, а если и проявит строгость и арестует кого-нибудь, то разве лишь для удовлетворения закона. Случится иногда, чтобы руки размять, залепит кому-нибудь пощечину, но после сам же и раскаивается, да так, знаете, искренне, как только может каяться человек с добрым сердцем. «Уж если, говорит, бог дал мне такое доброе сердце, то вовсе незачем было ему мне давать такие добрые кулаки».
И понятно, что такие хорошие люди и между собою должны были жить хорошо. Редко где что-нибудь произойдет, и то уж не бог знает что. Например, полгода назад вот что вышло: пили люди, пили, да и подрались. Подрался серб и влах, а убитым оказался какой-то немец, то ли Фердинанд, то ли Роберт – не знаю, только знаю, что его убили. Правда, это ведь не бог весть что. Ну, пошутили люди – мало ли что бывает. Вскоре после этого выбили одному итальянцу глаз, ну и немного голову размозжили. Может быть, он и выздоровел бы, да часа три спустя умер естественной смертью, наверное, от какой-нибудь внутренней болезни.
Так вот и шло, но, сохрани бог, чтоб это как-то повлияло на установившийся строй жизни или вызвало раздоры и неприязнь. Уж если и случится какая-нибудь серьезная ссора, то так и знай – женщины повздорили. И ведь было бы о чем, а то так – сплетни одни.
Один итальянец (тот покойник, которому вышибли глаз) сказал однажды отцу Пере: «Неправда, будто бог выгнал Еву из рая за то, что она откусила от яблока, точно богу жаль одного яблока! Нет, он выгнал ее за то, что она начала про него сплетничать».
Но и женские ссоры не могли подорвать общего согласия и любви, потому что женщины поссорятся, разругаются, наплюют друг другу в глаза, а потом опять помирятся. Полиция никогда и не вмешивается в эти женские дела. Только раз начальник полиции попытался было вмешаться в дела одной очаровательной итальянки, когда ее мужа не было дома, но она его так отчитала, словно он был ее законным мужем Чуть кипятком не обварила; но он ничего, притворился, будто ничего не знает, и она сделала вид, что ничего не знает. И опять наступил мир, словно начальник полиции никогда и не пытался вмешаться в дела очаровательной итальянки.
Что же касается отца Перы и окружного начальника, то они тоже хорошо жили. За все четыре года братской жизни только раз и подрались, да и то, разумеется, не на улице на глазах у всех, а как образованные люди – в канцелярии. Можно сказать, что и здесь не было никакой причины для ссоры. Просто однажды на торжественную службу по случаю славы батюшка принес револьвер, так как в церкви не было прангии. И вот, когда пришло время провозглашать здравицу, батюшка пропел перед алтарем первую строфу, а потом отбежал к окну, положил пистолет на руку и – «бум!» После праздника окружной начальник возьми да упрекни батюшку: не следовало, мол, из церкви стрелять. И ведь упрекнул-то по-человечески, благопристойно: «Батюшка, говорит, ты все ж свинья, разве из церкви стреляют?»
А батюшка обиделся и какими только именами не назвал окружного начальника! Тогда и окружной начальник вскипел и сказал батюшке что-то еще более обидное, видно, обругал и славу отца Перы и попадью.
А батюшка – человек разумный – понял, чем все это может кончиться и, чтоб как-нибудь замять ссору, говорит: «Ну, бог дал, будет, будет, разошелся. Ну, ругаешь мою попадью, так у меня ее и нет. Но славу мою ты зачем трогаешь, осел ты этакий…» Ну, и еще что-то в том же духе. Тогда окружной начальник схватил батюшку за бороду, а батюшка схватил чернильницу да на окружного. Запутались оба в батюшкиной рясе, рухнули на пол, но, как образованные люди, не стали доводить дело до крайности и разошлись по-хорошему. Так все и кончилось. У батюшки только слегка поредела борода с левой стороны, а у окружного начальника один зуб начал шататься.
Вот как это было. И все прошло, как будто ничего и не было. И живут они сейчас очень хорошо, в полном согласии, дружно.
Все бы было великолепно и дальше, и никто бы никому на мозоль не наступал, если бы доброго начальника полиции не перевели в другой округ. Все очень жалели, когда он уходил, да и ему, по правде сказать, жаль было расставаться.
Через некоторое время приехал новый начальник полиции, молодой человек с редкой бородкой и толстыми губами. Пожалуй, и о нем нельзя сказать ничего плохого, но у него каждое третье слово – «закон», и Есе ему не так да не этак. Кричать не кричит, а все твердит о каком-то «порядке». А уж лучшего порядка, что он застал, кажется, и желать нельзя. Часто и в канцелярию стал вызывать. «А это что такое, а это зачем?» Изобьют кого-нибудь, так, шутки ради, просто чтоб поразмяться, а он сейчас же садится составлять громадные протоколы, следствие ведет, допрашивает и все записывает и на каждую бумажку номер ставит. Чуть ли не из-за каждой мелочи заводит номер и вызывает по ней человека.
Однажды даже отца Перу вызвал. Но отец Пера – человек ученый, у него на каждый вопрос готовый ответ под языком лежит. Начальник говорит: «Слушай, батюшка, я не хочу оппозиции».
1 2 3 4 5