Зато матери Тонио, его черноволосой красавице матери, носившей имя Консуэло и нисколько не похожей на всех остальных дам в городе, - отец когда-то привез ее из далеких краев, расположенных в самом низу карты, его отметки были совершенно безразличны.
Тонио любил свою смуглую пылку-ю мать, чудесно игравшую на рояле и на мандолине, и радовался ее безразличию к тому, что все у него не так, как у людей. Но в то же время он чувствовал, что гнев отца достойнее и почтеннее; хотя тот на все лады и распекал сына, Тонио в глубине души соглашался с ним, а веселую беспечность матери находил немного непутевой. Временами он думал примерно так: "Ну пусть уж я такой, как есть, нерадивый, упрямый, пусть я размышляю о вещах, которые нисколько не интересуют других, пусть не хочу и не могу измениться. Но, конечно, за это меня нужно бранить и наказывать, а не отделываться игрой на рояле и поцелуями. Мы же не цыгане в таборе, а добропорядочные люди: консул Крёгер, семейство Крёгеров..." Нередко он даже спрашивал себя: "Почему я какой-то отщепенец, не такой, как все, почему учителя ко мне придираются, а сам я сторонюсь товарищей? Ведь это хорошие, благонравные ученики, - то, что называется "золотой серединой". Учителя не кажутся им смешными, они не пишут стихов и думают о том, о чем положено думать и что можно высказывать вслух. Какими порядочными, со всеми согласными они ощущают себя, и как это, наверно, им приятно... Кто же я такой и что со мной будет дальше?"
Эта склонность Тони о рассматривать себя и свое отношение к жизни со стороны играла большую роль в его любви к Гансу Гансену. Он любил его прежде всего за красоту, но еще и за то, что Ганс решительно во всем был его противоположностью. Ганс Гансом прекрасно учился, был.отличным спортсменом, ездил верхом, занимался гимнастикой, плавал, как рыба, и пользовался общей любовью.
Учителя, можно сказать, души в нем но чаяли, звали его но имени"
всячески поощрили, товарищи заискивали в нем, мужчины и дамы, встречаясь с ним на улице, гладили белокурые пряди, выбивающиеся из-под его датской матросской шапочки, и говорили:
- Здравствуй, Ганс Гансом, что за славные у тебя кудри! Ну, как? Все еще первый ученик? Молодчина! Кланяйся маме и папе, мой мальчик!
Таков был Ганс Гансен, и Томно Крёгер, смотря на него, всякий раз ощущал завистливую тоску. Она гнездилась где-то повыше груди и жгла его сердце. "Ну у кого еще могут быть такие голубые глаза; кто, кроме тебя, живот в таком счастливом единении со всем миром? - думал Тонно-.. - Ты всегда находишь себе благопристойные, респектабельные занятия. Покончив с приготовлением уроков, ты отправляешься в манеж или выпиливаешь из дерева какие-нибудь вещички; даже во время каникул у моря ты по горло занят греблей, катаньем под парусом или плаваньем, тогда как я праздно валяюсь на песке, всматриваясь в таинственные "змеионня, что пробегают по лику моря. Поэтому и ясны твои глаза. Быть таким, как ты..."
Впрочем, он но делал попыток стать таким, как Ганс Гансом, а может быть, и но хотел этого всерьез. Но, оставаясь самим собою, он мучительно желал, чтобы Ганс любил его, и на свой лад домогался его любви: всей душой, медлительно, самозабвенно, в печали и томлении - томлении, что гложет и жжет больнее, чем буйная страсть, которую можно было бы пред-, положить в нем, судя но его южному облику.
И он домогался не напрасно. Ганс видел, что Тонио кое в чем его превосходит, - например, в известной изощренности речи, позволявшей ему высказывать необычные мысли; к тому же Ганс хорошо понимал, что столкнулся здесь с чувством, необычайно сильным и нежным, и умел быть благодарным; он доставлял Тонио немалую радость своим дружелюбием, по также и муки: ревность, разочарование, горечь от безнадежных попыток установить наконец духовную общность. Примечательно, что Тонио, завидовавший душевному складу Ганса Гансона, все же постоянно пытался приобщить его к своим интересам, но это ему удавалось разве что на мгновение, а скорей и вовсе не удавалось...
- Я прочитал одну изумительную, потрясающую вещь... - говорил он.
Они шли и на ходу лакомились из кулечка леденцами, купленными за десять пфеннигов у бакалейщика Иверсена на Мельничной улице.
- Ты должен прочесть ее, Ганс, это "Дон Карлос" Шиллера... я тебе принесу его, если хочешь...
- Да мет уж, Тонио, куда мне! - отвечал Ганс Гансен. - Лучше я останусь при своих книгах о лошадях. Иллюстрации там, доложу я тебе, первый сорт. Приходи - посмотришь. Это моментальные снимки, на них видишь лошадей, идущих рысью, галопом, берущих препятствия - в таких положениях, которые обычно и не успеваешь заметить из-за быстроты...
- Неужто во всех положениях? - учтиво откликался Тонио. - Здорово! Что же касается "Дон Карлоеа", так это даже словами не скажешь. Там есть места, вот увидишь, что ты прямо взвиваешься;, словно от удара кнутом.
- Кнутом? - переспрашивает Ганс Гансен. - Как так?
- Ну, например, место, где король плачет, оттого что маркиз обманул его... А он обманул его ради принца, понимаешь, которому принес себя в жертву. И вот из кабинета в приемную просачивается весть, что король плакал. "Плакал? Король плакал?" Придворные в полном замешательстве, а тебя прямо в дрожь бросает, потому что это страшно непреклонный, грозный король. Но вполне понятно, отчего он плакал, и я лично жалею его куда больше, чем принца и маркиза, вместе взятых. Он ведь так одинок всегда. Никто его не любит. И вот ему показалось, что он наконец нашел человека, а этот человек предал его...
Ганс Гансен сбоку заглянул в лицо Тонио, и что-то в этом лице, видимо, расположило его в пользу затронутой темы, ибо он опять просунул руку под руку Тонио и спросил:
- А каким же образом он его предал, Тонио?
Тонио оживился.
- Дело втом, - начал он, - что все письма в Брабант и во Фландрию...
- А вон идет Эрвин Иммерталь, - сказал Ганс.
Тонио умолк. "Чтоб ему провалиться, этому Иммерталю! - подумал он. Надо же было, чтобы именно он попался навстречу! Наверное, увяжется за нами и всю дорогу будет говорить о манеже..."
Эрвин Иммерталь тоже брал уроки верховой езды. Он был сыном директора банка и жил за городскими воротами. Кривоногий, с раскосыми глазами и уже без ранца, он шел им навстречу по аллее.
- Здорово, Иммерталь! - крикнул Ганс. - Мы с Крёгером решили прогуляться.
- Мне надо кое-что купить в городе... Но я вас немного провожу... Что это у вас? Леденцы? Спасибо, возьму две штучки. Завтра у нас урок, Ганс. Он имел в виду урок верховой езды.
- Отлично! - сказал Ганс. - Теперь мне купят "ожаные гетры, в последний раз я получил пятерку за езду...
- Ты ведь не ходишь в манеж, Крёгер? - поинтересовался Иммерталь, и глаза у него стали как две блестящие щелочки...
- Нет, - как-то робко ответил Тонио.
- А ты, Крёгер, попроси отца, чтобы он разрешил тебе присоединиться к нам, - сказал Ганс Гансен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18