Он книгу возьмет и скажет: он сходит, мол, сейчас наверх и глянет, нет ли у него точно такой же. Проситель понимал, что просьба его будет удовлетворена, если по возвращении Мемлик благодарил его еще раз и книги при нем не было; если же Мемлик говорил клиенту, что такая книга у него уже есть, и отдавал Коран обратно (хотя денежные знаки неизбежно оказывались изъяты), проситель знал уже наверно: ничего не выйдет. Эту маленькую церемонию Hyp и назвал как-то раз «практикой, позорящей Пророка», — чем и заслужил тихую ненависть Мемлика.
Просторная оранжерея, избранная им для заседаний своего приватного Дивана, тоже была сама по себе зрелищем. Веерообразные окна с цветным, дешевого витражного стекла узором мигом делали из каждого входящего клоуна, арлекина, разбрасывая по одеждам и лицам людей, пересекающих длинный зал, чтоб поприветствовать хозяина, зеленые, алые и голубые пятна. За мутными окнами бежала мутная, цвета какао вода, а на другом берегу, как раз напротив, стояло британское посольство, элегантный ухоженный парк, где гулял по вечерам, оставшись один, Маунтолив. Заднюю стену Мемликовых приемных покоев почти во всю длину занимали два огромных, нелепых викторианских полотна кисти некоего давно почившего в бозе гения; ни один мыслимый в природе крюк не вынес бы этих титанических творений, а потому они стояли на полу, издалека похожие на забранные в раму гобелены. Но каковы сюжеты! На одной преисполненные важности момента иудеи пересекали изящно расступившиеся пред ними воды Чермного моря, на другой косматый Моисей ударял кривым пастушьим посохом о бутафорскую скалу. Однако манерные сии парафразы библейских тем непостижимым образом составляли гармонию с прочей здешней обстановкой — огромные турецкие ковры, синим дамаскином обитые жесткие стулья с высокими неудобными спинками, невероятных размеров, кошмарною гидрой витая медная люстра, круг за кругом сиявшие днем и ночью мертвенно-неподвижные электрические лампы. По правую руку от желтого дивана стоял бюст Фуше в натуральную величину, поражая посетителей — с первого взгляда — очевидной неуместностью. Как-то раз один французский дипломат, так сказать, польстил Мемлику, промолвив: «Вас считают лучшим министром внутренних дел нового времени — и впрямь со времен Фуше вряд ли кто в состоянии с вами тягаться». Комплимент был не без шпильки, но воображение у Мемлика разыгралось, и он тут же выписал из Франции этот самый бюст. Помещенный в атмосферу безудержной восточной лести, Фуше глядел с укоризной, тем более что пыль с него не вытирали ни разу. Тот же самый дипломат охарактеризовал как-то Мемликовы приемные покои как помесь заброшенного естественнонаучного музея с уголком хрустального дворца — получилось резковато, но точно.
Вежливый Нессимов глаз не обошел деталей этих искрой скрытого веселья, покуда он стоял в дверях и ждал, когда глашатай выкликнет его имя. Будучи коптом, получить приглашение на Вирд, на вечер молитвы, к грозному Мемлик-паше — уже забавно и чревато грудой смыслов. В самом мероприятии, сколь бы странным оно ни казалось, не было ровным счетом ничего необычного. Мемлик частенько собирал у себя так называемые Ночи Господни, и религиозный пыл в таинственной этой фигуре вовсе не представлялся чем-то лишним; внимательно, ни мускулом не шевельнув, он слушал чтеца иногда до двух, до трех часов ночи, с видом впавшей в зимнюю спячку змеи, порой он даже присоединялся к общему выдоху «Аллах», которым собравшиеся встречали особо сильные места из Писания…
Легкой живой походкой Нессим пересек зал и сел пред Мемликовы очи, прикоснувшись предварительно, как полагается, к груди и к губам, чтоб выразить благодарность за приглашение, которое для него — такая честь. В тот вечер народу было немного, кроме него человек девять-десять, не больше, и он понял: Мемлик хочет к нему приглядеться и, если получится, переброситься наедине парой слов. Он принес с собой изысканный маленький Коран, завернутый в мягкую оберточную бумагу, предварительно проложив его страницы банковскими чеками, имевшими силу в Швейцарии.
«О паша, — сказал он тихо, — я столько слышал о легендарной вашей библиотеке; я прошу одной только милости — позвольте скромному книголюбу предложить вам скромный в нее же вклад». — Он положил подарок на маленький столик и принял тут же предложенные кофе и засахаренные фрукты.
Мемлик не ответил и не шевельнулся на своем диване, дав ему время пригубить кофе, а потом сказал небрежно:
«Хозяину — большая честь: это всё мои друзья. — В порядке совершенно случайном он представил нескольких из своих гостей; компания, надо сказать, подобралась довольно странная — для Ночи Господней: никого хоть сколь-нибудь заметного в Каире Нессим не увидел. Если честно, всех этих людей он видел впервые в жизни, но с каждым был внимательнейшим образом вежлив. Затем он позволил себе два-три общих замечания относительно изысканности, а также удивительно удачного выбора приемных покоев и еще… о высокой пробе живописи. Мемлик не остался равнодушен и ответствовал лениво: — Это разом и кабинет мой, и приемная. Я здесь живу».
«Мне часто рассказывали об этом доме, — сказал Нессим с куртуазнейшей из мин, — те избранники судьбы, которым посчастливилось бывать здесь по делу ли, удовольствия ли ради».
«Я работаю, — сверкнул глазом Мемлик, — исключительно по вторникам. В прочие же дни недели здесь собираются мои друзья».
Нессим не остался глух к недоброму намеку: вторник для мусульманина самый неблагоприятный день, ибо во вторник Бог создал все, что ни на есть на земле дурного. В этот день казнят преступников; никто не осмелится жениться во вторник, ибо есть на то поговорка: «Во вторник женился, во вторник и вздернули его». Говоря словами Пророка: «Во вторник создал Господь тьму кромешную».
«К счастью, — ответил с улыбкой Нессим, — сегодня понедельник, день, когда созданы были деревья». — И изящно перевел разговор на великолепные пальмы, кивавшие лохмато за окном: этот поворот сломал лед и заслужил восхищение публики.
Ветер переменился, и после получаса несвязной общей беседы разошлись раздвижные панели в дальнем конце залы: собравшихся пригласили к ужину, накрытому на двух больших столах. Комната была убрана великолепными цветами. Здесь, за дорогими деликатесами Мемликовой вечерней трапезы, огонек дружелюбного оживления стал чуть более внятен. Один-два человека сказали тосты, Мемлик же, хоть ничего и не ел, ходил не торопясь от места к месту, тихо проговаривая сдобренные едва заметными смыслами любезности. Нессим сидел в углу, Мемлик подошел к нему и сказал без затей и весьма дружелюбно:
«Я, собственно, хотел увидеться именно с вами, Хознани».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Просторная оранжерея, избранная им для заседаний своего приватного Дивана, тоже была сама по себе зрелищем. Веерообразные окна с цветным, дешевого витражного стекла узором мигом делали из каждого входящего клоуна, арлекина, разбрасывая по одеждам и лицам людей, пересекающих длинный зал, чтоб поприветствовать хозяина, зеленые, алые и голубые пятна. За мутными окнами бежала мутная, цвета какао вода, а на другом берегу, как раз напротив, стояло британское посольство, элегантный ухоженный парк, где гулял по вечерам, оставшись один, Маунтолив. Заднюю стену Мемликовых приемных покоев почти во всю длину занимали два огромных, нелепых викторианских полотна кисти некоего давно почившего в бозе гения; ни один мыслимый в природе крюк не вынес бы этих титанических творений, а потому они стояли на полу, издалека похожие на забранные в раму гобелены. Но каковы сюжеты! На одной преисполненные важности момента иудеи пересекали изящно расступившиеся пред ними воды Чермного моря, на другой косматый Моисей ударял кривым пастушьим посохом о бутафорскую скалу. Однако манерные сии парафразы библейских тем непостижимым образом составляли гармонию с прочей здешней обстановкой — огромные турецкие ковры, синим дамаскином обитые жесткие стулья с высокими неудобными спинками, невероятных размеров, кошмарною гидрой витая медная люстра, круг за кругом сиявшие днем и ночью мертвенно-неподвижные электрические лампы. По правую руку от желтого дивана стоял бюст Фуше в натуральную величину, поражая посетителей — с первого взгляда — очевидной неуместностью. Как-то раз один французский дипломат, так сказать, польстил Мемлику, промолвив: «Вас считают лучшим министром внутренних дел нового времени — и впрямь со времен Фуше вряд ли кто в состоянии с вами тягаться». Комплимент был не без шпильки, но воображение у Мемлика разыгралось, и он тут же выписал из Франции этот самый бюст. Помещенный в атмосферу безудержной восточной лести, Фуше глядел с укоризной, тем более что пыль с него не вытирали ни разу. Тот же самый дипломат охарактеризовал как-то Мемликовы приемные покои как помесь заброшенного естественнонаучного музея с уголком хрустального дворца — получилось резковато, но точно.
Вежливый Нессимов глаз не обошел деталей этих искрой скрытого веселья, покуда он стоял в дверях и ждал, когда глашатай выкликнет его имя. Будучи коптом, получить приглашение на Вирд, на вечер молитвы, к грозному Мемлик-паше — уже забавно и чревато грудой смыслов. В самом мероприятии, сколь бы странным оно ни казалось, не было ровным счетом ничего необычного. Мемлик частенько собирал у себя так называемые Ночи Господни, и религиозный пыл в таинственной этой фигуре вовсе не представлялся чем-то лишним; внимательно, ни мускулом не шевельнув, он слушал чтеца иногда до двух, до трех часов ночи, с видом впавшей в зимнюю спячку змеи, порой он даже присоединялся к общему выдоху «Аллах», которым собравшиеся встречали особо сильные места из Писания…
Легкой живой походкой Нессим пересек зал и сел пред Мемликовы очи, прикоснувшись предварительно, как полагается, к груди и к губам, чтоб выразить благодарность за приглашение, которое для него — такая честь. В тот вечер народу было немного, кроме него человек девять-десять, не больше, и он понял: Мемлик хочет к нему приглядеться и, если получится, переброситься наедине парой слов. Он принес с собой изысканный маленький Коран, завернутый в мягкую оберточную бумагу, предварительно проложив его страницы банковскими чеками, имевшими силу в Швейцарии.
«О паша, — сказал он тихо, — я столько слышал о легендарной вашей библиотеке; я прошу одной только милости — позвольте скромному книголюбу предложить вам скромный в нее же вклад». — Он положил подарок на маленький столик и принял тут же предложенные кофе и засахаренные фрукты.
Мемлик не ответил и не шевельнулся на своем диване, дав ему время пригубить кофе, а потом сказал небрежно:
«Хозяину — большая честь: это всё мои друзья. — В порядке совершенно случайном он представил нескольких из своих гостей; компания, надо сказать, подобралась довольно странная — для Ночи Господней: никого хоть сколь-нибудь заметного в Каире Нессим не увидел. Если честно, всех этих людей он видел впервые в жизни, но с каждым был внимательнейшим образом вежлив. Затем он позволил себе два-три общих замечания относительно изысканности, а также удивительно удачного выбора приемных покоев и еще… о высокой пробе живописи. Мемлик не остался равнодушен и ответствовал лениво: — Это разом и кабинет мой, и приемная. Я здесь живу».
«Мне часто рассказывали об этом доме, — сказал Нессим с куртуазнейшей из мин, — те избранники судьбы, которым посчастливилось бывать здесь по делу ли, удовольствия ли ради».
«Я работаю, — сверкнул глазом Мемлик, — исключительно по вторникам. В прочие же дни недели здесь собираются мои друзья».
Нессим не остался глух к недоброму намеку: вторник для мусульманина самый неблагоприятный день, ибо во вторник Бог создал все, что ни на есть на земле дурного. В этот день казнят преступников; никто не осмелится жениться во вторник, ибо есть на то поговорка: «Во вторник женился, во вторник и вздернули его». Говоря словами Пророка: «Во вторник создал Господь тьму кромешную».
«К счастью, — ответил с улыбкой Нессим, — сегодня понедельник, день, когда созданы были деревья». — И изящно перевел разговор на великолепные пальмы, кивавшие лохмато за окном: этот поворот сломал лед и заслужил восхищение публики.
Ветер переменился, и после получаса несвязной общей беседы разошлись раздвижные панели в дальнем конце залы: собравшихся пригласили к ужину, накрытому на двух больших столах. Комната была убрана великолепными цветами. Здесь, за дорогими деликатесами Мемликовой вечерней трапезы, огонек дружелюбного оживления стал чуть более внятен. Один-два человека сказали тосты, Мемлик же, хоть ничего и не ел, ходил не торопясь от места к месту, тихо проговаривая сдобренные едва заметными смыслами любезности. Нессим сидел в углу, Мемлик подошел к нему и сказал без затей и весьма дружелюбно:
«Я, собственно, хотел увидеться именно с вами, Хознани».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99