Смеются над всеми жителями и над всем миром. Засим подают им большой самовар. И тут мой тесть непременно усаживается играть в домино с резником Шмуэл-Абе. А в домино они могут целую ночь играть. А ты сиди и смотри, как они играют. Уже, можно сказать, рот разрывается от зевоты. Охота встать из-за стола, уйти в свою комнату и там взяться за книгу. Так нет! Уйти, оказывается, неприлично. Мой тесть за это крепко обижается. Он тогда надувается, как индюк, и перестает с тобой разговаривать. А глядя на него и теща перестает тебя за человека считать. А уж коли родители не в ладах с зятем, то и их чадо единственное тоже, как говорится, свой нос в сторону воротит, А это чадо высокого мнения о себе. Еще бы: она у родителей «зеница ока» и поэтому думает, что весь мир создан только для нее. А между нами говоря: она если и не дура, то не особенно умна. Нет, когда она говорит, то незаметно, что она глупа. Напротив того, она кажется как будто бы даже не глупой, а умной. Иной раз даже может показаться, что она исключительно умна. Но что значит для нее ум, если она избалована и распущена, как дикая коза? Целые дни она либо хохочет, либо плачет. А уж если плачет, то плачет, как малое дитя. Иной раз спрашиваешь ее: «Что ты плачешь? Чего тебе не хватает?» Стена скорей ответит, чем она. Но это еще полбеды. На громкий плач является теща. Является в своей турецкой шали на плечах. Руки ломает. Молитвенным тоном восклицает. А у самой голос грубый, как у мужчины. Спрашивает свое дитятко: «Что с тобой?» И, не получив ответа, опять-таки восклицает, глядя на меня: «Ах, это опять твой разбойник, бандит и убийца?!» И тут разные слова сыплются у нее, как из мешка. А мне нехорошо делается, у меня сердце щемит и душа тоскует от этих ее слов. Причем у меня является дикое желание схватить ее турецкую шаль, измять ее руками, растоптать ногами, а то и порвать на мелкие куски. Хотя, конечно, если здраво рассудить, то шаль тут ни при чем. Шаль как шаль, которую обычно привозят из Брод. Вероятно, вам знакомы такие турецкие шали? Они такие с крапинками, в клеточку и оторочены бахромой…
Тут я перебиваю моего молодого посетителя и строго ему говорю:
– Извините, но ведь вы хотели рассказать о деле.
Посетитель тяжело переводит дыхание.
– Ах, простите, – говорит он, – я, кажется, отнимаю у вас время? Но все это чрезвычайно важно – то, о чем я рассказываю. Вы должны немного познакомиться с домом и с людьми. Только тогда вы до конца поймете мое положение и мое дело… Да, так вот является теща в своей турецкой шали. И тут ей кажется, что ее дитятко, упаси боже, чувствует себя нехорошо, что она не совсем здорова. Вот тут в дело вступает мой тесть. Он велит запрячь фаэтон и посылает за доктором. Посылает за «новым доктором» – именно так называют у нас одного врача, черт бы его драл. Но имени его я вам не открою по некоторым причинам… Так вот, посылают за этим доктором. И тут-то и начинается вся та история, которую я вам хотел рассказать для того, чтобы выслушать ваш совет…
Мой посетитель на минуту прерывает свою речь. Он вытирает платком свое запотевшее лицо и придвигается ко мне поближе со своим стулом. И при этом он берет со стола какой-нибудь предмет. Есть люди, которые непременно должны держать в руках какую-нибудь вещицу. Иначе они не могут рассказывать. А на моем письменном столе много всяких безделушек и среди них имеется машинка для сигар в виде крошечного велосипеда. Так вот мой посетитель облюбовал себе именно эту вещицу. Сначала, рассказывая, он только смотрел на этот велосипедик, но потом взял его в руки и принялся вертеть колесики. В общем, эта машинка была почти все время в его руках, когда он рассказывал.
– Так вот, – снова заговорил он, – посылают за новым доктором. А в нашем местечке, да будет вам известно, докторов – что собак нерезаных. У нас есть доктора – русские, евреи и врачи-сионисты. Но тот доктор, о котором я вам рассказываю, – совсем иного сорта доктор. Это молодой местный доктор, портновский сын. Иными словами, его папаша был когда-то портным. Но сейчас он уже, конечно, не портной. Зачем ему быть портным, если его сын доктор? Вернее сказать: зачем сыну-доктору иметь папашу-портного? Скажу о папаше два слова, чтобы вам иметь представление о нем. Это человек совершенно низенького роста, косоглазый и с искривленным пальцем на правой руке. Ходит он всегда в длиннополом ватном сюртуке. А голос его напоминает трещотку. Целые дни он трещит и трещит о своем сыне: «Мой сын – доктор… Он все может… Он может лечить и лекарства прописывать… Он имеет практику…» Да, этот портной всем и каждому забивает баки своим доктором! К тому же на беду всем его сын – доктор по женским болезням. Иными словами: он акушер. И уж если у кого-нибудь в этом смысле есть тайна, то эту тайну портной раззвонит по всему городу. Короче говоря: горе той женщине или девушке, которая попадает в руки к этому доктору либо к его папаше-портному… Была у нас одна девушка, которая…
Я снова перебиваю моего рассказчика:
– Простите, молодой человек, но вы же хотели рассказать мне о вашем деле!
– Ах, извините, – говорит он, – я чувствую, что отнимаю у вас время! Но как иначе обойтись? Ведь я же должен рассказать вам о портном, который является моим злым духом! Ведь если бы не этот портной, то все в моей жизни протекало бы в лучшем виде. Сообразите сами: чего мне не хватает? Жена у меня красавица, умница, единственная дочь у своих родителей. Лет там через двадцать, когда они умрут, все их богатство и почет ко мне перейдут. Да и сейчас, тьфу-тьфу, не сглазить, я уже имею некоторый почет. В гостях за столом меня всегда сажают на почетное место, как зятя богача. Во время богослужения в праздник кущей я всегда иду первым за моим тестем. Не совсем, конечно, первым, но иду вслед за кантором и раввином. А уж потом – все остальные. И даже, простите за выражение, в бане я встречаю такое же отношение. Едва начинаю раздеваться, как уж банщик кричит: «Расступитесь, люди! От дверей отойдите! Сейчас пойдет мыться зять нашего богача!» Нет, эти слова банщика мне неприятны, я этого внимания не люблю. Однако что значит не люблю? Лесть всякий любит, и от почета никто не отказывается. Но только я-то знаю, что сам я еще этого не заслужил. Да, у меня тесть – богач. Вот и пусть люди лижут его. А я-то тут при чем? Тем более – кто такой мой тесть? Вот он сейчас не слышит меня, и поэтому я могу вам сказать: он невежда! С ним и говорить-то не о чем. А она – единственная их дочь. Чуть что, она бросается на постель и рыдает. И тогда, как я вам сказал, тесть посылает фаэтон за новым доктором, чтоб ему ни дна ни покрышки! Ах, поверьте мне, жизнь моя становится мне невыносимой, когда я вспоминаю об этом докторе. Именно тогда мне хочется схватить нож и зарезаться либо побежать к реке и в ней утопиться!
1 2 3 4
Тут я перебиваю моего молодого посетителя и строго ему говорю:
– Извините, но ведь вы хотели рассказать о деле.
Посетитель тяжело переводит дыхание.
– Ах, простите, – говорит он, – я, кажется, отнимаю у вас время? Но все это чрезвычайно важно – то, о чем я рассказываю. Вы должны немного познакомиться с домом и с людьми. Только тогда вы до конца поймете мое положение и мое дело… Да, так вот является теща в своей турецкой шали. И тут ей кажется, что ее дитятко, упаси боже, чувствует себя нехорошо, что она не совсем здорова. Вот тут в дело вступает мой тесть. Он велит запрячь фаэтон и посылает за доктором. Посылает за «новым доктором» – именно так называют у нас одного врача, черт бы его драл. Но имени его я вам не открою по некоторым причинам… Так вот, посылают за этим доктором. И тут-то и начинается вся та история, которую я вам хотел рассказать для того, чтобы выслушать ваш совет…
Мой посетитель на минуту прерывает свою речь. Он вытирает платком свое запотевшее лицо и придвигается ко мне поближе со своим стулом. И при этом он берет со стола какой-нибудь предмет. Есть люди, которые непременно должны держать в руках какую-нибудь вещицу. Иначе они не могут рассказывать. А на моем письменном столе много всяких безделушек и среди них имеется машинка для сигар в виде крошечного велосипеда. Так вот мой посетитель облюбовал себе именно эту вещицу. Сначала, рассказывая, он только смотрел на этот велосипедик, но потом взял его в руки и принялся вертеть колесики. В общем, эта машинка была почти все время в его руках, когда он рассказывал.
– Так вот, – снова заговорил он, – посылают за новым доктором. А в нашем местечке, да будет вам известно, докторов – что собак нерезаных. У нас есть доктора – русские, евреи и врачи-сионисты. Но тот доктор, о котором я вам рассказываю, – совсем иного сорта доктор. Это молодой местный доктор, портновский сын. Иными словами, его папаша был когда-то портным. Но сейчас он уже, конечно, не портной. Зачем ему быть портным, если его сын доктор? Вернее сказать: зачем сыну-доктору иметь папашу-портного? Скажу о папаше два слова, чтобы вам иметь представление о нем. Это человек совершенно низенького роста, косоглазый и с искривленным пальцем на правой руке. Ходит он всегда в длиннополом ватном сюртуке. А голос его напоминает трещотку. Целые дни он трещит и трещит о своем сыне: «Мой сын – доктор… Он все может… Он может лечить и лекарства прописывать… Он имеет практику…» Да, этот портной всем и каждому забивает баки своим доктором! К тому же на беду всем его сын – доктор по женским болезням. Иными словами: он акушер. И уж если у кого-нибудь в этом смысле есть тайна, то эту тайну портной раззвонит по всему городу. Короче говоря: горе той женщине или девушке, которая попадает в руки к этому доктору либо к его папаше-портному… Была у нас одна девушка, которая…
Я снова перебиваю моего рассказчика:
– Простите, молодой человек, но вы же хотели рассказать мне о вашем деле!
– Ах, извините, – говорит он, – я чувствую, что отнимаю у вас время! Но как иначе обойтись? Ведь я же должен рассказать вам о портном, который является моим злым духом! Ведь если бы не этот портной, то все в моей жизни протекало бы в лучшем виде. Сообразите сами: чего мне не хватает? Жена у меня красавица, умница, единственная дочь у своих родителей. Лет там через двадцать, когда они умрут, все их богатство и почет ко мне перейдут. Да и сейчас, тьфу-тьфу, не сглазить, я уже имею некоторый почет. В гостях за столом меня всегда сажают на почетное место, как зятя богача. Во время богослужения в праздник кущей я всегда иду первым за моим тестем. Не совсем, конечно, первым, но иду вслед за кантором и раввином. А уж потом – все остальные. И даже, простите за выражение, в бане я встречаю такое же отношение. Едва начинаю раздеваться, как уж банщик кричит: «Расступитесь, люди! От дверей отойдите! Сейчас пойдет мыться зять нашего богача!» Нет, эти слова банщика мне неприятны, я этого внимания не люблю. Однако что значит не люблю? Лесть всякий любит, и от почета никто не отказывается. Но только я-то знаю, что сам я еще этого не заслужил. Да, у меня тесть – богач. Вот и пусть люди лижут его. А я-то тут при чем? Тем более – кто такой мой тесть? Вот он сейчас не слышит меня, и поэтому я могу вам сказать: он невежда! С ним и говорить-то не о чем. А она – единственная их дочь. Чуть что, она бросается на постель и рыдает. И тогда, как я вам сказал, тесть посылает фаэтон за новым доктором, чтоб ему ни дна ни покрышки! Ах, поверьте мне, жизнь моя становится мне невыносимой, когда я вспоминаю об этом докторе. Именно тогда мне хочется схватить нож и зарезаться либо побежать к реке и в ней утопиться!
1 2 3 4