Петр не верит своим глазам! Ожидал встретить новинку, увидел же перед собой еще довоенное старье — бипланы марки «хейншель».
С этими «каракатицами», как окрестили их летчики, у Воронина особый счет. Во время Курской битвы ведомая им группа наскочила па две такие машины. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одну из них наши летчики вогнали в землю, другая, виляя из стороны в сторону, долго не попадалась на мушку. Наконец удалось угостить очередью и ее. Биплан, выпустив дымный шлейф, сел в степи на нашу территорию. Снизившись, Петр увидел, что винт на «хейншеле» не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без всякого движения сидели в кабинах. «Вероятно, убиты, — подумал он. Кругом никого. В голову тогда ему пришла мысль: „Нельзя ли отремонтировать трофейную машину?“ С этой идеей и поспешил на свой аэродром, пересел па связной самолет По-2, чтобы вернуться к „хейншелю“ с механиком. Прилетает — а его „каракатицы“ и след простыл:.
Увидев «старых знакомых», он, естественно, и припомнил этот досадный эпизод. Но казусам, связанным со злополучными этажерками, суждено было продолжиться.
Ничто, казалось, не предвещало неприятностей. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а Воронин с Хохловым на «хейншелей». После первой же атаки один из фашистов рухнул в лес. Петр решил сполна использовать технику, установленную на его «яке», и сфотографировать уничтоженный самолет. Это будет наглядным донесением о результатах вылета.
Итак, курс на упавший «хейншель». Воронин не мог, конечно, допустить и мысли, что с земли в это время на его «як» уже были наведены пушки и пулеметы. Комэск снижается и уменьшает скорость. Летит тихо, спокойно по прямой: снимки получатся лучше. Под ним опушка леса. Включает фотоаппарат. Через три-пять секунд сбитый противник будет на пленке. И только Петр взглянул вперед, как из-за леса на него хлынул огненный фонтан трассирующих пуль и малокалиберных снарядов. В небе сразу стало тесно.
Бросает взгляд вниз, присматривается. Оказывается, под каждым деревом, кустом — фашистская техника. Направляет свой истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако один из снарядов все же настиг самолет и врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали капитана, обжигая лицо. «Ну что, получил наглядное донесение о результатах вылета!» — с досадой подумал он, нащупывая ладонью выбитую рукоять управления.
В тот момент Петр не испытал никакого испуга. Досада и злость буквально раздирали его: «На кой черт, — подумалось тогда, — фотографировать останки фашиста!»
Верный «як», напрягая последние силы поврежденного мотора, взбирался все выше и выше. Точно разумное существо, будто понимал, что их спасение только в высоте.
Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар, к счастью, погас. Остатки горячей воды и пара быстро вытянуло через открытую кабину. Пришлось лететь с открытым фонарем. Петр снова видит землю и небо. Берет курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник. «Дотяну ли до линии фронта?»
Вся надежда только на мотор. Но вот он, не выдержав адского напряжения, стал давать перебои, словно захлебываясь сухим металлическим кашлем. Желая облегчить его работу, Воронин уменьшает обороты. Тряска ослабла, по появился какой-то скрежет, запахло едкой гарью и бензином. Петр понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас Воронин его не видит: масло, выбиваемое из выхлопных патрубков, залило очки. Чуть было не сбросил их, но вовремя спохватился: ни в коем случае их снимать нельзя, от горячего масла, бьющего потоком брызг в глаза, можно ослепнуть. Перчаткой протирает стекла. Снова взгляд на высотомер. Стрелка показывает тысячу сто метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а до передовой еще километров сорок.
В кабину набралось так много горелого масла, что трудно дышать. Нестерпимо душно, жарко. Петр высовывает голову из кабины. Но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули горячие газы, выбрасываемые из патрубков.
От липкой масляной жары становится невмоготу. Горячие пары масла проникли в рот, нос, жгут легкие. Они окончательно зашторили очки.
Наконец-то в кабине просветлело. Масло больше не слепит. Петр снимает очки. Солнце ударило в глаза. Только сейчас заметил: рядом, крыло в крыло, надежно прикрыв его, летит Хохлов. Вверху — Лазарев и Коваленко. Охрана падежная. Как приятно в тяжелую минуту видеть друзей рядом!
— Долго ли до передовой? — спрашивает Воронин Хохлова.
Иван ободряюще улыбается:
— Дотянешь. Наверняка дотопаешь, командир!
Его слова придали уверенность. Однако мотор начал заметно терять мощность. Машина уменьшила скорость: двигатель не может работать без масла и воды. Хотя бы протянуть еще две-три минуты! Не увеличить ли газ? Нельзя: в подобных случаях не рекомендуется менять режим работы двигателя. Он и так еле тянет. Все же в надежде на случай Петр решается прибавить обороты. Сейчас даже один метр пути может решить — увидит он товарищей или распрощается с ними навсегда…
Сектор газа — вперед! Мотор набирает силу. Чудо! Самолет комэска снова идет вверх. Не один десяток метров пути отвоеван у смерти. Это ли не удача!
Но торжество было коротким. В моторе что-то затрещало, зашипело. Обороты резко упали. Тяги почти никакой. Хотя сектор газа дан полностью вперед, Воронин инстинктивно продолжает давить рукой на него. Мотор, задыхаясь, угрожающе трещит и чихает. Он весь раскалился и выплевывает языки пламени из выхлопных патрубков. Опасаясь неосторожным движением окончательно заглушить мотор, отдавший все, на что был способен, Петр убирает руку с сектора газа. И вдруг случилось то, чего больше всего опасался: мотор заглох.
Тишина, жутковатая тишина навалилась на уши. Теперь оставалось только ожидание, беспомощное, гнетущее и жалкое. Наступил момент, когда ты уже не хозяин машины. Он поневоле вспомнил изречение: «Когда ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться». В ожидании нельзя не волноваться, к тому же не думать об опасности. Возможно, это посадка в расположении противника, а пока он имеет только одну возможность — приземлиться, чтобы потом постоять за себя.
Земля! Летчик на воине особенно тесно связан с ней. Она всегда желанна для него после боя. Но сейчас Петр был не рад ей. Она пугающе приближалась. Остановившийся трехлопастный винт оказался страшным тормозом, и самолет круто шел к земле. Как хотелось задержать встречу с пой! Желая облегчить свой «як», чтобы он дольше пропланировал, Петр даже приподнялся. Встречный упругий воздух, охладив лицо, отбросил его назад, снова усадив в кресло. Воронин взглянул в небо. О если бы он мог сейчас поднять руки и ухватиться за его густую синеву…
Мертвая машина угрожающе проваливается вниз, плохо планирует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
С этими «каракатицами», как окрестили их летчики, у Воронина особый счет. Во время Курской битвы ведомая им группа наскочила па две такие машины. Они корректировали огонь своей артиллерии. Одну из них наши летчики вогнали в землю, другая, виляя из стороны в сторону, долго не попадалась на мушку. Наконец удалось угостить очередью и ее. Биплан, выпустив дымный шлейф, сел в степи на нашу территорию. Снизившись, Петр увидел, что винт на «хейншеле» не вращался, самолет не дымил, летчик и стрелок, склонив головы, без всякого движения сидели в кабинах. «Вероятно, убиты, — подумал он. Кругом никого. В голову тогда ему пришла мысль: „Нельзя ли отремонтировать трофейную машину?“ С этой идеей и поспешил на свой аэродром, пересел па связной самолет По-2, чтобы вернуться к „хейншелю“ с механиком. Прилетает — а его „каракатицы“ и след простыл:.
Увидев «старых знакомых», он, естественно, и припомнил этот досадный эпизод. Но казусам, связанным со злополучными этажерками, суждено было продолжиться.
Ничто, казалось, не предвещало неприятностей. Лазарев с Коваленко пошли на «раму», а Воронин с Хохловым на «хейншелей». После первой же атаки один из фашистов рухнул в лес. Петр решил сполна использовать технику, установленную на его «яке», и сфотографировать уничтоженный самолет. Это будет наглядным донесением о результатах вылета.
Итак, курс на упавший «хейншель». Воронин не мог, конечно, допустить и мысли, что с земли в это время на его «як» уже были наведены пушки и пулеметы. Комэск снижается и уменьшает скорость. Летит тихо, спокойно по прямой: снимки получатся лучше. Под ним опушка леса. Включает фотоаппарат. Через три-пять секунд сбитый противник будет на пленке. И только Петр взглянул вперед, как из-за леса на него хлынул огненный фонтан трассирующих пуль и малокалиберных снарядов. В небе сразу стало тесно.
Бросает взгляд вниз, присматривается. Оказывается, под каждым деревом, кустом — фашистская техника. Направляет свой истребитель ввысь, подальше от дышащего смертью леса. Однако один из снарядов все же настиг самолет и врезался в мотор. Огонь, дым, пар окутали капитана, обжигая лицо. «Ну что, получил наглядное донесение о результатах вылета!» — с досадой подумал он, нащупывая ладонью выбитую рукоять управления.
В тот момент Петр не испытал никакого испуга. Досада и злость буквально раздирали его: «На кой черт, — подумалось тогда, — фотографировать останки фашиста!»
Верный «як», напрягая последние силы поврежденного мотора, взбирался все выше и выше. Точно разумное существо, будто понимал, что их спасение только в высоте.
Вскоре дым и огонь исчезли. Начавшийся было пожар, к счастью, погас. Остатки горячей воды и пара быстро вытянуло через открытую кабину. Пришлось лететь с открытым фонарем. Петр снова видит землю и небо. Берет курс на восток, на солнце: там свои, а внизу противник. «Дотяну ли до линии фронта?»
Вся надежда только на мотор. Но вот он, не выдержав адского напряжения, стал давать перебои, словно захлебываясь сухим металлическим кашлем. Желая облегчить его работу, Воронин уменьшает обороты. Тряска ослабла, по появился какой-то скрежет, запахло едкой гарью и бензином. Петр понял, что вот-вот остановится винт. В такие мгновения летчик всегда глядит на прибор высоты. Сейчас Воронин его не видит: масло, выбиваемое из выхлопных патрубков, залило очки. Чуть было не сбросил их, но вовремя спохватился: ни в коем случае их снимать нельзя, от горячего масла, бьющего потоком брызг в глаза, можно ослепнуть. Перчаткой протирает стекла. Снова взгляд на высотомер. Стрелка показывает тысячу сто метров. Можно спланировать километров десять — двенадцать, а до передовой еще километров сорок.
В кабину набралось так много горелого масла, что трудно дышать. Нестерпимо душно, жарко. Петр высовывает голову из кабины. Но тут же приходится отпрянуть назад: по лицу хлестнули горячие газы, выбрасываемые из патрубков.
От липкой масляной жары становится невмоготу. Горячие пары масла проникли в рот, нос, жгут легкие. Они окончательно зашторили очки.
Наконец-то в кабине просветлело. Масло больше не слепит. Петр снимает очки. Солнце ударило в глаза. Только сейчас заметил: рядом, крыло в крыло, надежно прикрыв его, летит Хохлов. Вверху — Лазарев и Коваленко. Охрана падежная. Как приятно в тяжелую минуту видеть друзей рядом!
— Долго ли до передовой? — спрашивает Воронин Хохлова.
Иван ободряюще улыбается:
— Дотянешь. Наверняка дотопаешь, командир!
Его слова придали уверенность. Однако мотор начал заметно терять мощность. Машина уменьшила скорость: двигатель не может работать без масла и воды. Хотя бы протянуть еще две-три минуты! Не увеличить ли газ? Нельзя: в подобных случаях не рекомендуется менять режим работы двигателя. Он и так еле тянет. Все же в надежде на случай Петр решается прибавить обороты. Сейчас даже один метр пути может решить — увидит он товарищей или распрощается с ними навсегда…
Сектор газа — вперед! Мотор набирает силу. Чудо! Самолет комэска снова идет вверх. Не один десяток метров пути отвоеван у смерти. Это ли не удача!
Но торжество было коротким. В моторе что-то затрещало, зашипело. Обороты резко упали. Тяги почти никакой. Хотя сектор газа дан полностью вперед, Воронин инстинктивно продолжает давить рукой на него. Мотор, задыхаясь, угрожающе трещит и чихает. Он весь раскалился и выплевывает языки пламени из выхлопных патрубков. Опасаясь неосторожным движением окончательно заглушить мотор, отдавший все, на что был способен, Петр убирает руку с сектора газа. И вдруг случилось то, чего больше всего опасался: мотор заглох.
Тишина, жутковатая тишина навалилась на уши. Теперь оставалось только ожидание, беспомощное, гнетущее и жалкое. Наступил момент, когда ты уже не хозяин машины. Он поневоле вспомнил изречение: «Когда ничего не можешь сделать, постарайся хоть не волноваться». В ожидании нельзя не волноваться, к тому же не думать об опасности. Возможно, это посадка в расположении противника, а пока он имеет только одну возможность — приземлиться, чтобы потом постоять за себя.
Земля! Летчик на воине особенно тесно связан с ней. Она всегда желанна для него после боя. Но сейчас Петр был не рад ей. Она пугающе приближалась. Остановившийся трехлопастный винт оказался страшным тормозом, и самолет круто шел к земле. Как хотелось задержать встречу с пой! Желая облегчить свой «як», чтобы он дольше пропланировал, Петр даже приподнялся. Встречный упругий воздух, охладив лицо, отбросил его назад, снова усадив в кресло. Воронин взглянул в небо. О если бы он мог сейчас поднять руки и ухватиться за его густую синеву…
Мертвая машина угрожающе проваливается вниз, плохо планирует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51