Это сущая правда, я больше не… не то, чем вы продолжаете быть; я… я спала с мужчинами, вот! Но подумайте, что если бы я была мадам вместо того, чтобы быть мадемуазель, вам это показалось бы вполне естественным, и вас это не возмущало бы нисколько. Тем не менее я была бы той же самой Кармен!
На этот разумный довод барышня Дакс не возразила ни звука. Но ее глаза, не отрываясь, с настоящим ужасом продолжали смотреть в глаза мадемуазель, которая спала с мужчинами.
– Ну да, – настаивала Кармен де Ретц. – И если б вы не были такой милой дочкой буржуазной мамаши, мне не о чем было бы столько говорить. Послушайте, хотите, чтоб я рассказала вам мою историю в двух словах? Мою мать звали леди Фергюс. Она была француженкой и была замужем за англичанином; муж не любил ее; она жила, как презираемая рабыня. Однажды мой отец, молодой, красивый и отважный, повстречал ее, полюбил и покорил ее сердце. Тут были измены, скандалы, дуэли, почем я знаю?! Но в конце концов они соединились, вопреки законам, вопреки свету, вопреки чему бы то ни было. И вот так я родилась. С молоком кормилицы я всосала ненависть ко всякому рабству, презрение ко всяким предрассудкам. Черт! Я была незаконной дочерью и, что того хуже, родившейся в адюльтере! Кроме того, вам нетрудно угадать, что мне и не думали внушать уважение к браку и культ почтенного поведения. Отец и мать беспрестанно путешествовали. Я видела их проходящими повсюду рука об руку, гордых и свободных, стоящих выше лицемерной и завистливой злобы, которую они непрестанно возбуждали. Но отец пережил мою мать. У его смертного ложа я горько рыдала, оттого что я всей душой любила его. Когда он уже хрипел, он сделал мне знак приблизиться к нему. «Никогда не выходи замуж, – прошептал он, – или выйди замуж за твоего любовника, когда он у тебя будет». Вот последний совет, который я получила от моего отца; а мой отец был добр, скромен и обожал меня.
Кармен де Ретц остановилась, чтоб лучше разобраться в своих воспоминаниях.
– Мне было шестнадцать лет, когда умер отец, – продолжала она, – теперь мне двадцать два года. Я не вышла замуж… Разве вы сердитесь на меня за то, что я не замужем?
Невольно улыбнувшись, барышня Дакс отрицательно качнула головой.
– Я не богата, – продолжала Кармен де Ретц, – но у меня достаточно денег, чтобы не умереть с голоду. Кроме того, как-то я начала забавляться писанием книг, и теперь я зарабатываю на жизнь, как это делают мужчины. Я живу свободная, как они. И я очень счастлива. Зачем мне меняться?
Барышня Дакс не нашлась что ответить.
– Конечно, многие радости мне недоступны. Общество, которое я ни в грош не ставлю, платит мне тем же, я в этом не сомневаюсь. Но у меня будут также мои собственные радости. И, быть может, многие женщины, замкнутые в правильное и спокойное существование, втайне позавидуют мне за эти радости и будут ревновать меня.
Барышня Дакс, смутно обеспокоенная, подняла голову.
– Да, – настаивала Кармен де Ретц, – ревновать! Оттого что я буду свободна и смогу свободно, открыто, законно вкушать тот плод, который змей предлагал Еве только втихомолку.
Внезапно она встала.
– Послушайте… В этот самый вечер яблоко висит на расстоянии вытянутой руки от меня, и я сорву его! Он был очень хорош, Фужер, только что, когда он расхваливал то наслаждение, которое ведомо ему и которого не знаю я… Очень хорош, не правда ли? Так вот! Его наслаждение – теперь мой черед его познать!
Она стояла на пороге и смотрела на барышню Дакс с некоторым вызовом:
– Открыто, – повторила она. – Без стыда, с поднятой головой.
Уверенными шагами она пересекла коридор. Не стучась, она вошла в комнату Фужера – и не вышла из нее.
Бледная, как призрак, барышня Дакс смотрела на закрывшуюся дверь, и ее грудь готова была разорваться от ужасных ударов сердца.
Часть третья
I
– Тесть, – заявил доктор Баррье, жених барышни Дакс, – сегодня мы уже можем назначить день свадьбы, и, здраво рассуждая, вы не станете возражать против первой половины ноября.
Господин Дакс, захваченный врасплох, поднял тонкие брови:
– Я не понимаю вас, Баррье. Первая половина ноября? Как раз, когда дела начинают идти настоящим образом, вы хотите заставить меня возиться со свадьбой, которая, в силу занимаемого обоими нами положения, должна быть вполне светской? Баррье, вы удивляете меня! Ребенок, и тот был бы более рассудителен!
Господа Дакс и Баррье симметрично сидели по обеим сторонам камина. Между их креслами стоял курительный столик с сигарами, спичками, пепельницами и классической маленькой гильотиной. За прикрытой дверью в гостиную рояль барышни Дакс выводил какую-то неопределенную мелодию – сильно отличавшуюся от прежних «Мушкетеров в монастыре».
Было первое воскресенье октября месяца. Госпожа Дакс, Алиса и Бернар только позавчера возвратились из Сен-Серга. И в первый раз за два месяца они пообедали в семейном кругу.
– Папаша Дакс, – возразил господин Баррье, нисколько не смутившись, – я рассудителен, как римский папа. И если я назвал первую половину ноября, так это оттого, что невозможно устроить все быстрее. Если б дело обстояло иначе, можете поверить мне, я стал бы требовать, чтоб свадьба была во второй половине октября. Надеюсь, вы достаточно хорошо знаете меня, чтоб не приписать ребячеству влюбленного моей спешки. Нет! Суть в том, что совершенно необходимо, чтоб мой брак совпал с началом делового сезона. Необходимо, чтоб весь Лион, переходя на зимнее положение, знал, что доктор Баррье, породнившийся отныне с торговцем шелком Даксом, устроился в новом помещении в Бротто. Ваши дела не пострадают от перерыва в сорок восемь часов, а мои требуют, чтоб мое прежнее положение было ликвидировано раз и навсегда.
Господин Дакс в задумчивости раздавил в пепельнице кончик своей сигары. Не дав ему времени отвечать, господин Баррье решительным образом усилил свою аргументацию:
– Не говоря о том, что в октябре вам будет гораздо легче, чем в ноябре, взять из дела капитал.
Господин Дакс поднял глаза на своего будущего зятя с видом полнейшего непонимания:
– Капитал? Какой капитал?
Господин Баррье весело хлопнул его по колену.
– Приданое, папаша! Четыреста кредитных билетов по тысяче франков, которые вы выложите на этот стол в вечер подписания контракта.
Брови господина Дакса поднялись почти до самых седых волос.
– Кредитные билеты?
– О! Если вы предпочтете дать чек…
– Вы хотите сказать, расписку в принятии депозита? Я выдам вам расписку в принятии вашего пая в четыреста тысяч франков в мой торговый дом, с каковых четырехсот тысяч франков я обязуюсь выплачивать вам каждые три месяца гарантированные из расчета в пять процентов годовых. Мне не к чему брать для этого капитал из дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
На этот разумный довод барышня Дакс не возразила ни звука. Но ее глаза, не отрываясь, с настоящим ужасом продолжали смотреть в глаза мадемуазель, которая спала с мужчинами.
– Ну да, – настаивала Кармен де Ретц. – И если б вы не были такой милой дочкой буржуазной мамаши, мне не о чем было бы столько говорить. Послушайте, хотите, чтоб я рассказала вам мою историю в двух словах? Мою мать звали леди Фергюс. Она была француженкой и была замужем за англичанином; муж не любил ее; она жила, как презираемая рабыня. Однажды мой отец, молодой, красивый и отважный, повстречал ее, полюбил и покорил ее сердце. Тут были измены, скандалы, дуэли, почем я знаю?! Но в конце концов они соединились, вопреки законам, вопреки свету, вопреки чему бы то ни было. И вот так я родилась. С молоком кормилицы я всосала ненависть ко всякому рабству, презрение ко всяким предрассудкам. Черт! Я была незаконной дочерью и, что того хуже, родившейся в адюльтере! Кроме того, вам нетрудно угадать, что мне и не думали внушать уважение к браку и культ почтенного поведения. Отец и мать беспрестанно путешествовали. Я видела их проходящими повсюду рука об руку, гордых и свободных, стоящих выше лицемерной и завистливой злобы, которую они непрестанно возбуждали. Но отец пережил мою мать. У его смертного ложа я горько рыдала, оттого что я всей душой любила его. Когда он уже хрипел, он сделал мне знак приблизиться к нему. «Никогда не выходи замуж, – прошептал он, – или выйди замуж за твоего любовника, когда он у тебя будет». Вот последний совет, который я получила от моего отца; а мой отец был добр, скромен и обожал меня.
Кармен де Ретц остановилась, чтоб лучше разобраться в своих воспоминаниях.
– Мне было шестнадцать лет, когда умер отец, – продолжала она, – теперь мне двадцать два года. Я не вышла замуж… Разве вы сердитесь на меня за то, что я не замужем?
Невольно улыбнувшись, барышня Дакс отрицательно качнула головой.
– Я не богата, – продолжала Кармен де Ретц, – но у меня достаточно денег, чтобы не умереть с голоду. Кроме того, как-то я начала забавляться писанием книг, и теперь я зарабатываю на жизнь, как это делают мужчины. Я живу свободная, как они. И я очень счастлива. Зачем мне меняться?
Барышня Дакс не нашлась что ответить.
– Конечно, многие радости мне недоступны. Общество, которое я ни в грош не ставлю, платит мне тем же, я в этом не сомневаюсь. Но у меня будут также мои собственные радости. И, быть может, многие женщины, замкнутые в правильное и спокойное существование, втайне позавидуют мне за эти радости и будут ревновать меня.
Барышня Дакс, смутно обеспокоенная, подняла голову.
– Да, – настаивала Кармен де Ретц, – ревновать! Оттого что я буду свободна и смогу свободно, открыто, законно вкушать тот плод, который змей предлагал Еве только втихомолку.
Внезапно она встала.
– Послушайте… В этот самый вечер яблоко висит на расстоянии вытянутой руки от меня, и я сорву его! Он был очень хорош, Фужер, только что, когда он расхваливал то наслаждение, которое ведомо ему и которого не знаю я… Очень хорош, не правда ли? Так вот! Его наслаждение – теперь мой черед его познать!
Она стояла на пороге и смотрела на барышню Дакс с некоторым вызовом:
– Открыто, – повторила она. – Без стыда, с поднятой головой.
Уверенными шагами она пересекла коридор. Не стучась, она вошла в комнату Фужера – и не вышла из нее.
Бледная, как призрак, барышня Дакс смотрела на закрывшуюся дверь, и ее грудь готова была разорваться от ужасных ударов сердца.
Часть третья
I
– Тесть, – заявил доктор Баррье, жених барышни Дакс, – сегодня мы уже можем назначить день свадьбы, и, здраво рассуждая, вы не станете возражать против первой половины ноября.
Господин Дакс, захваченный врасплох, поднял тонкие брови:
– Я не понимаю вас, Баррье. Первая половина ноября? Как раз, когда дела начинают идти настоящим образом, вы хотите заставить меня возиться со свадьбой, которая, в силу занимаемого обоими нами положения, должна быть вполне светской? Баррье, вы удивляете меня! Ребенок, и тот был бы более рассудителен!
Господа Дакс и Баррье симметрично сидели по обеим сторонам камина. Между их креслами стоял курительный столик с сигарами, спичками, пепельницами и классической маленькой гильотиной. За прикрытой дверью в гостиную рояль барышни Дакс выводил какую-то неопределенную мелодию – сильно отличавшуюся от прежних «Мушкетеров в монастыре».
Было первое воскресенье октября месяца. Госпожа Дакс, Алиса и Бернар только позавчера возвратились из Сен-Серга. И в первый раз за два месяца они пообедали в семейном кругу.
– Папаша Дакс, – возразил господин Баррье, нисколько не смутившись, – я рассудителен, как римский папа. И если я назвал первую половину ноября, так это оттого, что невозможно устроить все быстрее. Если б дело обстояло иначе, можете поверить мне, я стал бы требовать, чтоб свадьба была во второй половине октября. Надеюсь, вы достаточно хорошо знаете меня, чтоб не приписать ребячеству влюбленного моей спешки. Нет! Суть в том, что совершенно необходимо, чтоб мой брак совпал с началом делового сезона. Необходимо, чтоб весь Лион, переходя на зимнее положение, знал, что доктор Баррье, породнившийся отныне с торговцем шелком Даксом, устроился в новом помещении в Бротто. Ваши дела не пострадают от перерыва в сорок восемь часов, а мои требуют, чтоб мое прежнее положение было ликвидировано раз и навсегда.
Господин Дакс в задумчивости раздавил в пепельнице кончик своей сигары. Не дав ему времени отвечать, господин Баррье решительным образом усилил свою аргументацию:
– Не говоря о том, что в октябре вам будет гораздо легче, чем в ноябре, взять из дела капитал.
Господин Дакс поднял глаза на своего будущего зятя с видом полнейшего непонимания:
– Капитал? Какой капитал?
Господин Баррье весело хлопнул его по колену.
– Приданое, папаша! Четыреста кредитных билетов по тысяче франков, которые вы выложите на этот стол в вечер подписания контракта.
Брови господина Дакса поднялись почти до самых седых волос.
– Кредитные билеты?
– О! Если вы предпочтете дать чек…
– Вы хотите сказать, расписку в принятии депозита? Я выдам вам расписку в принятии вашего пая в четыреста тысяч франков в мой торговый дом, с каковых четырехсот тысяч франков я обязуюсь выплачивать вам каждые три месяца гарантированные из расчета в пять процентов годовых. Мне не к чему брать для этого капитал из дела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43