производить зловонные и тошнотворные на вид химические смеси в укромном шалаше, который он гордо называл лабораторией.
Не меньше, чем математика, Софи интересовали бухгалтерские книги отца. Она часто перелистывала их, стараясь понять, почему цены на рынке колеблются и как следует вложить деньги в урожай, который появится только через десять месяцев, чтобы он дал пятикратную прибыль. В возрасте тринадцати лет она уговорила отцовского агента вложить сто фунтов, которые бабушка оставила ей на приданое, в покупку акций горной компании. Эта сотня быстро превратилась в пять сотен, затем в тысячу, а к тому времени, когда случился пожар, Софи скопила внушительный личный капиталец — пять тысяч фунтов. Не многие дворяне в округе могли похвастаться таким состоянием.
После пожара и того кошмара, который за ним последовал, у Софи остались лишь эти деньги, заблаговременно спрятанные в жестяную коробку и зарытые в саду, и медальон с изображением богини Дианы. Софи раскрыла ладонь и еще раз взглянула на медальон. Она почти не сомневалась, что Диана усмехается ей в ответ. Казалось, богиня повторяла, как во сне: «Ты поступила глупо», и Софи вынуждена была с ней согласиться. Только полная дура могла влюбиться в графа Сандала и довериться ему.
Софи спрятала медальон назад в кармашек, проклиная ухмыляющуюся богиню, графа Сандала, а более всего себя. Она принялась ходить из угла в угол по тесной камере, пытаясь понять, что раздражает ее сильнее — чувство голода или еще более болезненное и почти физическое ощущение горечи предательства. Причем с предательством Сандала еще можно было как-то примириться — сравнения с голодным обмороком оно не выдерживало, — но настоящие страдания ей причиняла мысль о ее измене самой себе.
В полумраке унылой камеры все вдруг прояснилось и предстало перед ней так отчетливо — насмешки и презрение, изворотливость и обман. Не приходилось сомневаться, что Сандал спас ее для того, чтобы сыграть с ней злую шутку, а потом передать королевским гвардейцам. При аресте они повторили ей его слова, которые он произнес при ней. И тогда у нее появилась возможность взглянуть на них иначе: она поняла, что сознательно и добровольно позволила ввести себя в заблуждение, но это понимание пришло слишком поздно, когда ничего уже нельзя было поправить.
Как легко она попалась на крючок! Софи испытывала к Криспину благодарность, взирала на него с восхищением, а он в это время втайне смеялся над ней, готовясь обречь на верную смерть. От этой мысли смятение в ее душе уступило место ярости. Возможно, она и повела себя как безмозглая тля, но он не имел никакого права играть с ней. Только бездушное животное позволит себе обращаться с человеком таким уничижительным образом. Это жестоко, и она этого не заслужила.
— Негодяй, — проговорила Софи сквозь зубы в тайной надежде, что к ней вернется спасительное безразличие. Накануне стражники посоветовали ей, не откладывая, готовиться к скорому свиданию с палачом и виселицей, значит, у нее оставалось мало времени. Ее враги все очень тщательно продумали, прежде чем обвинить ее в убийстве Ричарда Тоттла, однако должна же быть в их хитросплетенной сети какая-то упущенная ниточка, осталось же какое-нибудь уязвимое место в их коварном плане. Что-то не давало Софи покоя, и она начала методично перебирать в уме все, что с ней произошло в «Единороге» и затем в Сандал-Холле, пока не нашла то, что искала.
Пистолет! Ее пистолет. Он всегда хранился в библиотеке в «Курятнике» вместе с другими подарками, преподнесенными ей в качестве благодарности за помощь. Безусловно, его нельзя было вынести из дома незаметно для Октавии, Эмми, Энни, Ричарде или кого-нибудь из прислуги. Софи воодушевилась, потому что у нее появилась надежда сорвать планы врагов. Тот, кто выкрал у нее пистолет, по крайней мере знал убийцу. Все, что требовалось сделать для выяснения истины, это написать домой и узнать, кто в ее отсутствие заходил в библиотеку и что оттуда пропало.
Но это было равноценно тому, чтобы пройти сквозь стену темницы, пролететь через весь Лондон и изобличить преступника, вынудив его раскаяться в содеянном. Софи пала духом, поскольку в ее камере не было не только клочка бумаги и чернильницы, но и ночной вазы (в которой она очень нуждалась). Что уж говорить о посыльном! Разумеется, за деньги можно было бы достать все необходимое, но ее кошелек был потерян во время бессмысленной беготни по лабиринтам потайного хода Пикеринга. А может быть, не так уж все это было и бессмысленно? По сути дела, Софи ничто не было так дорого, как медальон. А он остался с ней.
Софи снова достала его и положила на ладонь, чтобы рассмотреть в последний раз. Она ни разу не расставалась с ним за последние одиннадцать лет, всегда носила с собой. И теперь в том, что связывало ее с прошлым, заключалась ее единственная надежда на будущее. Софи ласково провела пальцем по ребристой поверхности, улыбнулась и направилась к двери. Прижавшись губами к щели между дверью и стеной, она крикнула:
— Стража!
Софи столкнулась с трудностями, подкупая стражника. Если бы он мог предположить то, что выяснилось тем же вечером, когда в таверне к нему подошел незнакомец — медаль с обнаженной женщиной и птицей, оказывается, стоила целых четыре тысячи фунтов золотом, — то не колебался бы ни секунды. И все же после долгих раздумий он согласился принять мзду и, когда часы на тюремной башне пробили десять, вернулся к Софи с огромной корзиной еды и листком бумаги.
Софи первым делом прочла записку, и аппетит у нее тут же пропал. «Лорд Гросгрейн брал ваш пистолет. Других посетителей в библиотеке не было».
Криспин почувствовал неладное еще задолго до того, как пересек задний двор Пикеринг-Холла в половине двенадцатого утра. Беспокойство охватило его гораздо раньше, когда он вдруг проснулся, проспав всего три часа. Софи — кто бы она ни была — завладела не только его мыслями, но и снами. Он не мог отделаться от ее образа ни на мгновение, представляя себе Софи, жульничающую в кости, Софи улыбающуюся, Софи хмурую, Софи спорящую, Софи, говорящую по-французски и по-испански, Софи, целующую его, Софи с усами, Софи с Лоуренсом, Софи, шантажирующую крестного. Криспин боролся с желанием немедленно увидеть ее, потому что понимал, что чем дольше они будут держаться вдали друг от друга, тем это лучше для них обоих. К тому же сейчас он не был в состоянии размышлять о ней здраво и спокойно, а ясность в мыслях и чувствах Криспин всегда ценил превыше всего. Констанция может стать прекрасным противоядием против такого помешательства, но, несмотря на принятое накануне решение, он не мог заставить себя подняться и пойти к ней.
Пребывая в полном смятении духа, Криспин решил отложить визит, однако, проезжая мимо дома Гросгрейна, он услышал душераздирающий крик и звон бьющегося стекла, которые доносились изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Не меньше, чем математика, Софи интересовали бухгалтерские книги отца. Она часто перелистывала их, стараясь понять, почему цены на рынке колеблются и как следует вложить деньги в урожай, который появится только через десять месяцев, чтобы он дал пятикратную прибыль. В возрасте тринадцати лет она уговорила отцовского агента вложить сто фунтов, которые бабушка оставила ей на приданое, в покупку акций горной компании. Эта сотня быстро превратилась в пять сотен, затем в тысячу, а к тому времени, когда случился пожар, Софи скопила внушительный личный капиталец — пять тысяч фунтов. Не многие дворяне в округе могли похвастаться таким состоянием.
После пожара и того кошмара, который за ним последовал, у Софи остались лишь эти деньги, заблаговременно спрятанные в жестяную коробку и зарытые в саду, и медальон с изображением богини Дианы. Софи раскрыла ладонь и еще раз взглянула на медальон. Она почти не сомневалась, что Диана усмехается ей в ответ. Казалось, богиня повторяла, как во сне: «Ты поступила глупо», и Софи вынуждена была с ней согласиться. Только полная дура могла влюбиться в графа Сандала и довериться ему.
Софи спрятала медальон назад в кармашек, проклиная ухмыляющуюся богиню, графа Сандала, а более всего себя. Она принялась ходить из угла в угол по тесной камере, пытаясь понять, что раздражает ее сильнее — чувство голода или еще более болезненное и почти физическое ощущение горечи предательства. Причем с предательством Сандала еще можно было как-то примириться — сравнения с голодным обмороком оно не выдерживало, — но настоящие страдания ей причиняла мысль о ее измене самой себе.
В полумраке унылой камеры все вдруг прояснилось и предстало перед ней так отчетливо — насмешки и презрение, изворотливость и обман. Не приходилось сомневаться, что Сандал спас ее для того, чтобы сыграть с ней злую шутку, а потом передать королевским гвардейцам. При аресте они повторили ей его слова, которые он произнес при ней. И тогда у нее появилась возможность взглянуть на них иначе: она поняла, что сознательно и добровольно позволила ввести себя в заблуждение, но это понимание пришло слишком поздно, когда ничего уже нельзя было поправить.
Как легко она попалась на крючок! Софи испытывала к Криспину благодарность, взирала на него с восхищением, а он в это время втайне смеялся над ней, готовясь обречь на верную смерть. От этой мысли смятение в ее душе уступило место ярости. Возможно, она и повела себя как безмозглая тля, но он не имел никакого права играть с ней. Только бездушное животное позволит себе обращаться с человеком таким уничижительным образом. Это жестоко, и она этого не заслужила.
— Негодяй, — проговорила Софи сквозь зубы в тайной надежде, что к ней вернется спасительное безразличие. Накануне стражники посоветовали ей, не откладывая, готовиться к скорому свиданию с палачом и виселицей, значит, у нее оставалось мало времени. Ее враги все очень тщательно продумали, прежде чем обвинить ее в убийстве Ричарда Тоттла, однако должна же быть в их хитросплетенной сети какая-то упущенная ниточка, осталось же какое-нибудь уязвимое место в их коварном плане. Что-то не давало Софи покоя, и она начала методично перебирать в уме все, что с ней произошло в «Единороге» и затем в Сандал-Холле, пока не нашла то, что искала.
Пистолет! Ее пистолет. Он всегда хранился в библиотеке в «Курятнике» вместе с другими подарками, преподнесенными ей в качестве благодарности за помощь. Безусловно, его нельзя было вынести из дома незаметно для Октавии, Эмми, Энни, Ричарде или кого-нибудь из прислуги. Софи воодушевилась, потому что у нее появилась надежда сорвать планы врагов. Тот, кто выкрал у нее пистолет, по крайней мере знал убийцу. Все, что требовалось сделать для выяснения истины, это написать домой и узнать, кто в ее отсутствие заходил в библиотеку и что оттуда пропало.
Но это было равноценно тому, чтобы пройти сквозь стену темницы, пролететь через весь Лондон и изобличить преступника, вынудив его раскаяться в содеянном. Софи пала духом, поскольку в ее камере не было не только клочка бумаги и чернильницы, но и ночной вазы (в которой она очень нуждалась). Что уж говорить о посыльном! Разумеется, за деньги можно было бы достать все необходимое, но ее кошелек был потерян во время бессмысленной беготни по лабиринтам потайного хода Пикеринга. А может быть, не так уж все это было и бессмысленно? По сути дела, Софи ничто не было так дорого, как медальон. А он остался с ней.
Софи снова достала его и положила на ладонь, чтобы рассмотреть в последний раз. Она ни разу не расставалась с ним за последние одиннадцать лет, всегда носила с собой. И теперь в том, что связывало ее с прошлым, заключалась ее единственная надежда на будущее. Софи ласково провела пальцем по ребристой поверхности, улыбнулась и направилась к двери. Прижавшись губами к щели между дверью и стеной, она крикнула:
— Стража!
Софи столкнулась с трудностями, подкупая стражника. Если бы он мог предположить то, что выяснилось тем же вечером, когда в таверне к нему подошел незнакомец — медаль с обнаженной женщиной и птицей, оказывается, стоила целых четыре тысячи фунтов золотом, — то не колебался бы ни секунды. И все же после долгих раздумий он согласился принять мзду и, когда часы на тюремной башне пробили десять, вернулся к Софи с огромной корзиной еды и листком бумаги.
Софи первым делом прочла записку, и аппетит у нее тут же пропал. «Лорд Гросгрейн брал ваш пистолет. Других посетителей в библиотеке не было».
Криспин почувствовал неладное еще задолго до того, как пересек задний двор Пикеринг-Холла в половине двенадцатого утра. Беспокойство охватило его гораздо раньше, когда он вдруг проснулся, проспав всего три часа. Софи — кто бы она ни была — завладела не только его мыслями, но и снами. Он не мог отделаться от ее образа ни на мгновение, представляя себе Софи, жульничающую в кости, Софи улыбающуюся, Софи хмурую, Софи спорящую, Софи, говорящую по-французски и по-испански, Софи, целующую его, Софи с усами, Софи с Лоуренсом, Софи, шантажирующую крестного. Криспин боролся с желанием немедленно увидеть ее, потому что понимал, что чем дольше они будут держаться вдали друг от друга, тем это лучше для них обоих. К тому же сейчас он не был в состоянии размышлять о ней здраво и спокойно, а ясность в мыслях и чувствах Криспин всегда ценил превыше всего. Констанция может стать прекрасным противоядием против такого помешательства, но, несмотря на принятое накануне решение, он не мог заставить себя подняться и пойти к ней.
Пребывая в полном смятении духа, Криспин решил отложить визит, однако, проезжая мимо дома Гросгрейна, он услышал душераздирающий крик и звон бьющегося стекла, которые доносились изнутри.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86