У выхода из города ее ждали английский офицер и двенадцать солдат, посланных каликутским губернатором.
Приблизившись к женщине, офицер спросил ее на хинди, который я прекрасно понимаю:
«Вы добровольно идете на смерть?»
«Да, — отвечала она, — добровольно».
«В случае если вас принуждают к этому родственники, я окажу вам помощь: обратитесь ко мне, и я уведу вас именем моего правительства».
«Никто меня не принуждает, я сжигаю себя по доброй воле. Дайте мне пройти».
Я стоял достаточно близко, чтобы слышать разговор, и признаюсь, был восхищен подобной твердостью женщины. Правда, вдова говорила с христианином и, возможно, хотела похвастаться своей религией; правда и то, что, эти чертовы брамины смущали ее, напевая ей прямо в уши свои литании.
Словом, она продолжала решительно двигаться к костру; остановившись на краю начинавшей разгораться ямы, она приняла из рук окружающих ее браминов и выпила какую-то жидкость, которая должна была придать ей сил.
Мой наир сказал мне, что тот, кто сильнее всех подталкивал ее к костру и заставлял ее пить, приходился ей дядей.
Как бы там ни было, брамины расступились, и бедняжка, простившись со всеми и раздав подругам свои украшения, отступила на четыре шага для разбега и, подбадриваемая криками жрецов, под звуки адской музыки, кинулась в огонь.
Но стоило ей там оказаться, как она, видимо, нашла атмосферу немного жаркой; хотя она приняла опиум, а пение жрецов и тамтамы музыкантов не умолкали, вдова с громкими криками выскочила из огня еще поспешнее, чем вошла в него.
Я восхитился предусмотрительностью славных инквизиторов из Гоа, которые ставят посреди костра столб с вделанным в него железным кольцом, чтобы удерживать осужденного.
Надо отдать должное собравшимся: увидев, как вдова уклоняется от исполнения супружеского долга, они завопили от негодования и все как один устремились в погоню за беглянкой, чтобы водворить ее в пламя костра.
Впереди меня стояла прелестная девочка лет десяти-двенадцати, совершенно разъяренная. Она объявляла во всеуслышание, что, когда настанет ее черед сжечь себя, она не станет так ломаться.
«В огонь! Отступница! В огонь! В огонь! В огонь!» — кричала она изо всех сил.
Поскольку все, кроме меня, кричали то же самое, английский офицер и его двенадцать солдат, делавшие все возможное, чтобы прорваться к обреченной, разумеется, были легко отброшены взбешенной толпой. Отступница, как назвала ее милая крошка, была схвачена, ее снова отвели к костру и с размаху швырнули в огонь. Затем сверху навалили как можно больше хвороста, поленьев, прутьев, сухих трав, что не помешало ей, разрушив всю эту горящую постройку, второй раз выскочить из огня, живым факелом пронестись, расталкивая зрителей, к ручейку, бежавшему в пятидесяти шагах от костра, и отчаянно кинуться в воду.
Вы представляете себе этот позор?! Как говорили присутствующие, такого никто еще не видел. Моя маленькая соседка не могла опомниться от изумления: можно ли до такой степени забыть о долге супруги?!
Она едва могла пролепетать: «О, я!.. О, я!.. Если бы я была на ее месте!..»
И она вместе с другими побежала к ручью, в котором пряталась полуобгоревшая преступница. Я последовал за девочкой, поскольку начал испытывать глубокое восхищение ею.
Приблизившись к ручью, мы услышали крики несчастного создания: «Ко мне, господа англичане! На помощь! Сюда!»
Но англичане, которых все время отталкивали, не могли помочь ей. Тогда она заметила своего дядю — того самого, который толкал ее в огонь.
«Дядя, на помощь! — позвала она. — Сжальтесь надо мной! Я уйду из своей семьи, я буду жить как отверженная, стану просить милостыню!»
«Хорошо, пусть будет так! — ласково ответил дядя. — Дай, я заверну тебя в мокрую простыню и отнесу в дом».
Но при этом дядя подмигивал, словно хотел сказать браминам: «Не мешайте мне, как только я заверну ее в простыню, ей не вырваться».
Она, конечно, тоже заметила его подмигивания и все поняла. Вместо того чтобы довериться дяде, она закричала: «Нет! Нет! Не хочу! Уходите! Я сама пойду! Оставьте, оставьте меня!»
Но дядя не собирался сдаваться. Он, несомненно, поручился за племянницу и хотел, чтобы она исполнила обещание.
Он поклялся священными водами Ганга, что отведет ее домой.
Бедная женщина не могла не поверить такой клятве. Она легла на мокрую простыню, и дядя запеленал ее как мумию. Затем, когда она уже не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, он взвалил ее на плечо и воскликнул: «На костер! На костер!»
И побежал к яме, сопровождаемый толпой, повторявшей:
«На костер! На костер!»
Моя маленькая индианка была вне себя от восторга. Когда брамин произнес священную клятву, она готова была заклеймить его именем парии; но, увидев, что клятва была произнесена им лишь с одной целью — обмануть племянницу и он не собирался ее сдержать, она захлопала в ладоши, крича: «О, честный человек! Достойный человек! Святой человек!»
Я не очень понимал, как можно стать честным, достойным и святым человеком, нарушив клятву; но моя маленькая индианка говорила так убежденно, она была так привлекательна и так простодушна, что я в конце концов — о мужская гордость! — признал в душе, что эта несчастная вдова и в самом деле была страшно виновата, позволив себе так колебаться, перед тем как сжечь себя с трупом мужа.
Я присоединил свой голос к воплям толпы, приветствуя этого честного человека, достойного человека, святого человека — дядю, бросившего в огонь свою презренную племянницу; на этот раз ее так хорошо связали, что, как она ни пыталась высвободиться, через пять или шесть минут всю ее охватило пламя.
Моя маленькая индианка была в восхищении. Такая супружеская преданность, заранее заложенная в сердце юного создания, растрогала меня до того, что я спросил, как зовут девочку и кто она.
Ее звали Амару (как видите, очень красивое имя); ее отец принадлежал к касте вайшиев, то есть крупных землевладельцев и торговцев.
Таким образом, отец Амару принадлежал к третьей касте, выше его были лишь раджи и брамины, а сразу за ним следовали шудры.
Его положение в Каликуте соответствовало посту портового синдика.
Этот человек мог быть весьма полезен мне, и, поскольку мой наир его знал, мы условились, что завтра он меня ему представит.
XVI. ТУФЛИ БРАМИНА
— В результате визита к отцу прекрасной Амару я решил остаться в Каликуте и заняться торговлей пряностями.
Первым делом мне надо было купить дом. В Каликуте дома еще дешевле, чем в Гоа. Правда, самый прочный дом в Каликуте построен из глины, а самый высокий едва насчитывает восемь футов.
Так что за двенадцать экю я получил в собственность дом, причем прежний хозяин дал мне в придачу трех змей.
Я сказал ему, что змеи мне ни к чему и что я немедленно сверну им шею;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Приблизившись к женщине, офицер спросил ее на хинди, который я прекрасно понимаю:
«Вы добровольно идете на смерть?»
«Да, — отвечала она, — добровольно».
«В случае если вас принуждают к этому родственники, я окажу вам помощь: обратитесь ко мне, и я уведу вас именем моего правительства».
«Никто меня не принуждает, я сжигаю себя по доброй воле. Дайте мне пройти».
Я стоял достаточно близко, чтобы слышать разговор, и признаюсь, был восхищен подобной твердостью женщины. Правда, вдова говорила с христианином и, возможно, хотела похвастаться своей религией; правда и то, что, эти чертовы брамины смущали ее, напевая ей прямо в уши свои литании.
Словом, она продолжала решительно двигаться к костру; остановившись на краю начинавшей разгораться ямы, она приняла из рук окружающих ее браминов и выпила какую-то жидкость, которая должна была придать ей сил.
Мой наир сказал мне, что тот, кто сильнее всех подталкивал ее к костру и заставлял ее пить, приходился ей дядей.
Как бы там ни было, брамины расступились, и бедняжка, простившись со всеми и раздав подругам свои украшения, отступила на четыре шага для разбега и, подбадриваемая криками жрецов, под звуки адской музыки, кинулась в огонь.
Но стоило ей там оказаться, как она, видимо, нашла атмосферу немного жаркой; хотя она приняла опиум, а пение жрецов и тамтамы музыкантов не умолкали, вдова с громкими криками выскочила из огня еще поспешнее, чем вошла в него.
Я восхитился предусмотрительностью славных инквизиторов из Гоа, которые ставят посреди костра столб с вделанным в него железным кольцом, чтобы удерживать осужденного.
Надо отдать должное собравшимся: увидев, как вдова уклоняется от исполнения супружеского долга, они завопили от негодования и все как один устремились в погоню за беглянкой, чтобы водворить ее в пламя костра.
Впереди меня стояла прелестная девочка лет десяти-двенадцати, совершенно разъяренная. Она объявляла во всеуслышание, что, когда настанет ее черед сжечь себя, она не станет так ломаться.
«В огонь! Отступница! В огонь! В огонь! В огонь!» — кричала она изо всех сил.
Поскольку все, кроме меня, кричали то же самое, английский офицер и его двенадцать солдат, делавшие все возможное, чтобы прорваться к обреченной, разумеется, были легко отброшены взбешенной толпой. Отступница, как назвала ее милая крошка, была схвачена, ее снова отвели к костру и с размаху швырнули в огонь. Затем сверху навалили как можно больше хвороста, поленьев, прутьев, сухих трав, что не помешало ей, разрушив всю эту горящую постройку, второй раз выскочить из огня, живым факелом пронестись, расталкивая зрителей, к ручейку, бежавшему в пятидесяти шагах от костра, и отчаянно кинуться в воду.
Вы представляете себе этот позор?! Как говорили присутствующие, такого никто еще не видел. Моя маленькая соседка не могла опомниться от изумления: можно ли до такой степени забыть о долге супруги?!
Она едва могла пролепетать: «О, я!.. О, я!.. Если бы я была на ее месте!..»
И она вместе с другими побежала к ручью, в котором пряталась полуобгоревшая преступница. Я последовал за девочкой, поскольку начал испытывать глубокое восхищение ею.
Приблизившись к ручью, мы услышали крики несчастного создания: «Ко мне, господа англичане! На помощь! Сюда!»
Но англичане, которых все время отталкивали, не могли помочь ей. Тогда она заметила своего дядю — того самого, который толкал ее в огонь.
«Дядя, на помощь! — позвала она. — Сжальтесь надо мной! Я уйду из своей семьи, я буду жить как отверженная, стану просить милостыню!»
«Хорошо, пусть будет так! — ласково ответил дядя. — Дай, я заверну тебя в мокрую простыню и отнесу в дом».
Но при этом дядя подмигивал, словно хотел сказать браминам: «Не мешайте мне, как только я заверну ее в простыню, ей не вырваться».
Она, конечно, тоже заметила его подмигивания и все поняла. Вместо того чтобы довериться дяде, она закричала: «Нет! Нет! Не хочу! Уходите! Я сама пойду! Оставьте, оставьте меня!»
Но дядя не собирался сдаваться. Он, несомненно, поручился за племянницу и хотел, чтобы она исполнила обещание.
Он поклялся священными водами Ганга, что отведет ее домой.
Бедная женщина не могла не поверить такой клятве. Она легла на мокрую простыню, и дядя запеленал ее как мумию. Затем, когда она уже не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, он взвалил ее на плечо и воскликнул: «На костер! На костер!»
И побежал к яме, сопровождаемый толпой, повторявшей:
«На костер! На костер!»
Моя маленькая индианка была вне себя от восторга. Когда брамин произнес священную клятву, она готова была заклеймить его именем парии; но, увидев, что клятва была произнесена им лишь с одной целью — обмануть племянницу и он не собирался ее сдержать, она захлопала в ладоши, крича: «О, честный человек! Достойный человек! Святой человек!»
Я не очень понимал, как можно стать честным, достойным и святым человеком, нарушив клятву; но моя маленькая индианка говорила так убежденно, она была так привлекательна и так простодушна, что я в конце концов — о мужская гордость! — признал в душе, что эта несчастная вдова и в самом деле была страшно виновата, позволив себе так колебаться, перед тем как сжечь себя с трупом мужа.
Я присоединил свой голос к воплям толпы, приветствуя этого честного человека, достойного человека, святого человека — дядю, бросившего в огонь свою презренную племянницу; на этот раз ее так хорошо связали, что, как она ни пыталась высвободиться, через пять или шесть минут всю ее охватило пламя.
Моя маленькая индианка была в восхищении. Такая супружеская преданность, заранее заложенная в сердце юного создания, растрогала меня до того, что я спросил, как зовут девочку и кто она.
Ее звали Амару (как видите, очень красивое имя); ее отец принадлежал к касте вайшиев, то есть крупных землевладельцев и торговцев.
Таким образом, отец Амару принадлежал к третьей касте, выше его были лишь раджи и брамины, а сразу за ним следовали шудры.
Его положение в Каликуте соответствовало посту портового синдика.
Этот человек мог быть весьма полезен мне, и, поскольку мой наир его знал, мы условились, что завтра он меня ему представит.
XVI. ТУФЛИ БРАМИНА
— В результате визита к отцу прекрасной Амару я решил остаться в Каликуте и заняться торговлей пряностями.
Первым делом мне надо было купить дом. В Каликуте дома еще дешевле, чем в Гоа. Правда, самый прочный дом в Каликуте построен из глины, а самый высокий едва насчитывает восемь футов.
Так что за двенадцать экю я получил в собственность дом, причем прежний хозяин дал мне в придачу трех змей.
Я сказал ему, что змеи мне ни к чему и что я немедленно сверну им шею;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57