А если это политическая уловка, то очень уж она неумелая, ибо оказалась как нельзя кстати для того, чтобы погубить королеву. Как бы то ни было, эта любовь, разглашенная на весь свет, вызвала много разговоров во всех странах. Судили о ней кто как хотел, и бедную Марию Луизу, которая была здесь ни при чем, осуждали в первую очередь.
Госпожа де Суасон теперь вела себя с королевой совершенно иначе: в разговорах с нею она не произносила ни слова о политике, намеренно избегала этой темы и ничего не отвечала, когда Мария Луиза затрагивала ее. Она снова стала веселой, беззаботной и легкомысленной и очень забавляла королеву, а та уже не могла без нее обойтись и охотно променяла бы любое общество на встречи с нею, — за исключением общества герцога де Асторга, как можно догадаться.
Госпожа де Суасон часто заговаривала об отъезде: она хотела вернуться в Брюссель, ей надоело в Испании, да и королева ее не послушала, значит, она не нужна ей и нет смысла задерживаться здесь дольше. К тому же семейные дела требуют ее присутствия, ведь принц Евгений, этот герой, не единственный ее ребенок, остальные также нуждаются в матери. Мария Луиза слезно умоляла графиню побыть еще, и та, оставаясь, делала вид, что приносит ей большую жертву.
С некоторых пор ради развлечения королева устраивала небольшие завтраки в обществе графини: в это время они вспоминали Францию и вели веселый разговор. Как приятно было смеяться, ведь во дворце смех звучал так редко! Главная камеристка не присутствовала на этих маленьких праздниках — были допущены только Нада и несколько придворных дам из свиты королевы. Не приглашали и герцога де Асторга, чтобы не вызывать разговоров и не пробуждать ревность у приближенных. Трапеза состояла из неизведанных блюд, воспоминаний о Париже и Версале, а также о Брюсселе, иногда даже о Мадриде. Подавали пироги, пирожные, кремы, все по очереди показывали свое кулинарное умение: графиня, французские служанки, одна немка, фрейлейн фон Перниц, испанские камеристки Сапата и Нина, даже карлик попытался вспомнить кухню своей страны, но ее единодушно признали отвратительной, и он больше к этому не возвращался. Всем руководила королева. Женщины ели, сидя на ковре, а Мария Луиза с графиней принимались за угощение лишь после того, как кушанья были поданы всем остальным, и не было конца шуткам за дверьми, закрытыми от любопытных глаз.
Король знал об этих пиршествах. Он без устали повторял Марии Луизе, что она не права, когда ведет себя недостаточно осторожно. При дворе ненависть к королеве вновь ожила, совет в полном составе и его сторонники осуждали Марию Луизу. Она столкнулась с сильными противником, а в политике для преодоления препятствий все средства хороши. Карл II сохранял ясность мысли. Вот уже несколько месяцев у него не было приступов, он руководил государственными секретарями и министрами значительно лучше, чем многие другие монархи, славившиеся своим умом, и, поскольку король довольно энергично сопротивлялся им, а также потому, что была известна власть королевы над ним, все настроились против нее одной.
И опять она стала получать предостережения; опять к ней приходили разными путями послания без подписи, полные недвусмысленных угроз.
О графине речи уже не заходило, все были совершенно спокойны на ее счет. Королеве не называли имя возможного убийцы, но сообщали, что ее ждет смерть. Сначала она не придала этим письмам значения, затем посмеялась над ними. Подобные послания, не имевшие последствий, присылали ей с таких давних пор, что она им уже не верила.
— Это для устрашения, — говорила она, — меня хотят напугать, чтобы я свернула с избранного пути.
В нескольких словах королева рассказала о письмах графине; та отнеслась к ним с величайшим презрением и окончательно успокоила ее.
Как-то утром двор готовился к отъезду в Аранхуэс. Стоял чудесный весенний день; казалось, природа вокруг поет не умолкая, и эта песня отзывалась в сердце королевы. Она получила разрешение ехать верхом. Король собирался сопровождать ее, однако и де Асторга тоже должен был быть подле нее, и Мария Луиза испытывала огромное счастье, что поскачет рядом с ним в такую прекрасную погоду. Мне знакомы эти ощущения, все было именно так, когда я уезжала на свою виллу в долине По вместе с г-ном ди Верруа.
Подъехавший к королеве главный мажордом показался ей печальным, в его приветствии прозвучала боль. Они понимали друг друга без лишних слов — Мария Луиза тут же загрустила. Она искала возможности переговорить с герцогом; но он, не упуская ее из виду, держался на расстоянии, тогда как Нада, напротив, старался подъехать к ней поближе и оттеснить свою госпожу от короля и главной камеристки.
Он скакал на своей лошадке, выделывая разные трюки, к которым все уже привыкли, но в его движениях не было видно прежней легкости. Нада старел: у этих крошечных существ не бывает молодости, а может, они быстро утрачивают ее. Нада шепнул королеве, что хочет поговорить с ней наедине. И едва они приехали в Аранхуэс, где было больше свободы, она отослала всю свиту и пошла к себе.
Нада проскользнул за ней в ее спальню; Мария Луиза приказала ему закрыть дверь и спросила:
— В чем дело, чего ты хочешь от меня?
— Он написал вам, госпожа.
Впоследствии это письмо вместе с остальными было отослано по распоряжению Марии Луизы королеве Сардинии, которая показала мне его и позволила снять копию. Вот оно:
«Сеньора!
Да простит Ваше Величество эту дерзость самому смиренному из ее подданных. Я бы не осмелился рассказать Вам то, что Вы непременно должны знать, но мое безрассудство, заключающееся в том, что я решился Вам написать, извинительно тем, что это послание крайне важно. Мне было передано предостережение, которым я не могу пренебречь, зная, из какого источника оно получено. Жизнь Вашего Величества в опасности: Вас хотят отравить; остерегайтесь всех без исключения.
Я тщательно слежу за всем, что происходит на кухне; стольникам и дворецким отдан приказ, чтобы все блюда предварительно пробовали повара, а затем они сами. Почти ежедневно я присутствую при этом, а если служба при Вашей августейшей особе удерживает меня в другом месте, эту роль выполняет мой заместитель, которому я верю как самому себе. На коленях умоляю и заклинаю мою королеву прислушаться к моему совету и ничего не есть в отсутствие Его Величества короля, не принимать даже конфеты от кого бы то ни было и оберегать жизнь, которая всем нам так дорога.
Мое письмо, в отличие от других, не смутная догадка. В нем — правда, и она не оставляет сомнений. Посол Франции получил такое же сообщение, но из другого, столь же надежного источника; ему можно, ему необходимо доверять. Я живу лишь тем, что хотел бы повториться во многих лицах, чтобы уберечь мою королеву от страшной опасности, ни на секунду не отходя от нее, ибо мне кажется, что только я один могу ее спасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Госпожа де Суасон теперь вела себя с королевой совершенно иначе: в разговорах с нею она не произносила ни слова о политике, намеренно избегала этой темы и ничего не отвечала, когда Мария Луиза затрагивала ее. Она снова стала веселой, беззаботной и легкомысленной и очень забавляла королеву, а та уже не могла без нее обойтись и охотно променяла бы любое общество на встречи с нею, — за исключением общества герцога де Асторга, как можно догадаться.
Госпожа де Суасон часто заговаривала об отъезде: она хотела вернуться в Брюссель, ей надоело в Испании, да и королева ее не послушала, значит, она не нужна ей и нет смысла задерживаться здесь дольше. К тому же семейные дела требуют ее присутствия, ведь принц Евгений, этот герой, не единственный ее ребенок, остальные также нуждаются в матери. Мария Луиза слезно умоляла графиню побыть еще, и та, оставаясь, делала вид, что приносит ей большую жертву.
С некоторых пор ради развлечения королева устраивала небольшие завтраки в обществе графини: в это время они вспоминали Францию и вели веселый разговор. Как приятно было смеяться, ведь во дворце смех звучал так редко! Главная камеристка не присутствовала на этих маленьких праздниках — были допущены только Нада и несколько придворных дам из свиты королевы. Не приглашали и герцога де Асторга, чтобы не вызывать разговоров и не пробуждать ревность у приближенных. Трапеза состояла из неизведанных блюд, воспоминаний о Париже и Версале, а также о Брюсселе, иногда даже о Мадриде. Подавали пироги, пирожные, кремы, все по очереди показывали свое кулинарное умение: графиня, французские служанки, одна немка, фрейлейн фон Перниц, испанские камеристки Сапата и Нина, даже карлик попытался вспомнить кухню своей страны, но ее единодушно признали отвратительной, и он больше к этому не возвращался. Всем руководила королева. Женщины ели, сидя на ковре, а Мария Луиза с графиней принимались за угощение лишь после того, как кушанья были поданы всем остальным, и не было конца шуткам за дверьми, закрытыми от любопытных глаз.
Король знал об этих пиршествах. Он без устали повторял Марии Луизе, что она не права, когда ведет себя недостаточно осторожно. При дворе ненависть к королеве вновь ожила, совет в полном составе и его сторонники осуждали Марию Луизу. Она столкнулась с сильными противником, а в политике для преодоления препятствий все средства хороши. Карл II сохранял ясность мысли. Вот уже несколько месяцев у него не было приступов, он руководил государственными секретарями и министрами значительно лучше, чем многие другие монархи, славившиеся своим умом, и, поскольку король довольно энергично сопротивлялся им, а также потому, что была известна власть королевы над ним, все настроились против нее одной.
И опять она стала получать предостережения; опять к ней приходили разными путями послания без подписи, полные недвусмысленных угроз.
О графине речи уже не заходило, все были совершенно спокойны на ее счет. Королеве не называли имя возможного убийцы, но сообщали, что ее ждет смерть. Сначала она не придала этим письмам значения, затем посмеялась над ними. Подобные послания, не имевшие последствий, присылали ей с таких давних пор, что она им уже не верила.
— Это для устрашения, — говорила она, — меня хотят напугать, чтобы я свернула с избранного пути.
В нескольких словах королева рассказала о письмах графине; та отнеслась к ним с величайшим презрением и окончательно успокоила ее.
Как-то утром двор готовился к отъезду в Аранхуэс. Стоял чудесный весенний день; казалось, природа вокруг поет не умолкая, и эта песня отзывалась в сердце королевы. Она получила разрешение ехать верхом. Король собирался сопровождать ее, однако и де Асторга тоже должен был быть подле нее, и Мария Луиза испытывала огромное счастье, что поскачет рядом с ним в такую прекрасную погоду. Мне знакомы эти ощущения, все было именно так, когда я уезжала на свою виллу в долине По вместе с г-ном ди Верруа.
Подъехавший к королеве главный мажордом показался ей печальным, в его приветствии прозвучала боль. Они понимали друг друга без лишних слов — Мария Луиза тут же загрустила. Она искала возможности переговорить с герцогом; но он, не упуская ее из виду, держался на расстоянии, тогда как Нада, напротив, старался подъехать к ней поближе и оттеснить свою госпожу от короля и главной камеристки.
Он скакал на своей лошадке, выделывая разные трюки, к которым все уже привыкли, но в его движениях не было видно прежней легкости. Нада старел: у этих крошечных существ не бывает молодости, а может, они быстро утрачивают ее. Нада шепнул королеве, что хочет поговорить с ней наедине. И едва они приехали в Аранхуэс, где было больше свободы, она отослала всю свиту и пошла к себе.
Нада проскользнул за ней в ее спальню; Мария Луиза приказала ему закрыть дверь и спросила:
— В чем дело, чего ты хочешь от меня?
— Он написал вам, госпожа.
Впоследствии это письмо вместе с остальными было отослано по распоряжению Марии Луизы королеве Сардинии, которая показала мне его и позволила снять копию. Вот оно:
«Сеньора!
Да простит Ваше Величество эту дерзость самому смиренному из ее подданных. Я бы не осмелился рассказать Вам то, что Вы непременно должны знать, но мое безрассудство, заключающееся в том, что я решился Вам написать, извинительно тем, что это послание крайне важно. Мне было передано предостережение, которым я не могу пренебречь, зная, из какого источника оно получено. Жизнь Вашего Величества в опасности: Вас хотят отравить; остерегайтесь всех без исключения.
Я тщательно слежу за всем, что происходит на кухне; стольникам и дворецким отдан приказ, чтобы все блюда предварительно пробовали повара, а затем они сами. Почти ежедневно я присутствую при этом, а если служба при Вашей августейшей особе удерживает меня в другом месте, эту роль выполняет мой заместитель, которому я верю как самому себе. На коленях умоляю и заклинаю мою королеву прислушаться к моему совету и ничего не есть в отсутствие Его Величества короля, не принимать даже конфеты от кого бы то ни было и оберегать жизнь, которая всем нам так дорога.
Мое письмо, в отличие от других, не смутная догадка. В нем — правда, и она не оставляет сомнений. Посол Франции получил такое же сообщение, но из другого, столь же надежного источника; ему можно, ему необходимо доверять. Я живу лишь тем, что хотел бы повториться во многих лицах, чтобы уберечь мою королеву от страшной опасности, ни на секунду не отходя от нее, ибо мне кажется, что только я один могу ее спасти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138