.. и ничего более, но этого достаточно, чтобы меня погубить.
Она схватилась обеими руками за голову.
— Вы не знаете, Марина, как ревнив ваш отец, и как он страшен в гневе. Он убьет не только графа, но и меня. Подлая ведьма эти Тудельская! Она без ума от Станислава и собиралась даже разводиться, чтобы выйти за него, а он и ухаживал-то за ней ради забавы; теперь же он, конечно, высказал ей всю истину. Тогда из мести, не знаю как, она украла письмо и хочет сделать неслыханный скандал. Боже мой! Боже мой! Что мне делать? Я лучше отравлюсь или убегу.
Она бросилась на диван, злобно кусая свой батистовый платок.
— Бесноваться теперь не время, сообразите лучше, нельзя ли перехватить это письмо, чтобы как-нибудь предупредить скандал. Я готова охотно вам помочь, если могу.
Юлианна выпрямилась и, опершись на руку, задумалась; через несколько минут она подняла голову и как-то странно взглянула на бледную, стоявшую перед ней Марину.
— Перехватить письмо почти невозможно. Текла примет свои меры, чтобы оно дошло по адресу. Хотя есть средство уладить все это... Но о такой жертве я не смею даже заикнуться...
— Да говорите! Ради отца я на все готова, потому что знаю, как он вас любит.
— Нужно, чтобы вы взяли все на себя... сказали бы, что граф писал вам, и что вы любите друг друга, а что я только покровительствовала вашей любви. Словом, я уж сумею объяснить все, как следует, а вам-то Поль поверит: он знает, что вы неспособны лгать. Но... в результате вам придется выйти замуж за Станислава... Согласитесь ли вы на это?
Марина словно застыла, слушая ее.
Я должна выйти за графа?.. — глухо переспросила она, бледнея. — В чем же тут помощь? Тудельская все равно не замедлит разоблачить обман...
— О, нет! Ее клевету мы объясним ревностью и желанием вызвать разрыв между вами и графом. Но, повторяю, я не смею ждать от вас подобной жертвы...
Марина прижала руку к сердцу и задумалась; на ее бледном расстроенном лице читалась тяжелая душевная борьба.
Через несколько минут, показавшихся Юлиан-не вечностью, она начала тихим голосом:
— Из любви к бедному папе я готова пожертвовать собой. Но, если у вас в душе осталась хоть капля совести, вы поклянитесь мне на распятии, что никогда в жизни не посягнете более на счастье и честь отца.
Юлианна, с трепетом наблюдавшая за ее душевной борьбой, услыхав такое решение, упала перед Мариной на колени и с плачем стала целовать ее руки.
— Вы — ангел! Бог благословит вас за ваш великодушный подвиг.
Поднявшись с колен, она схватила Марину и повлекла в свою спальню, где на стене у постели висело распятие; там, касаясь рукой креста, Юлианна поклялась, что никогда в жизни не станет рисковать носимым ею именем и отныне посвятит себя лежащему на ней долгу.
— А теперь, — прибавила она, — я тотчас же извещу Стаха о случившемся, а потом приду к вам, чтобы сообща обсудить, как нам действовать дальше.
Марина молча кивнула головой, вырвала руку и бросилась к себе в комнату, где заперлась на ключ.
Упав на кровать, она разрыдалась. Потом, когда припадок отчаяния прошел, она встала, вымыла распухшие, красные от слез глаза и села у окна, стараясь привести в порядок свои мысли. Чтобы сыграть взятую на себя роль, надо было быть спокойной; чувство гнетущей тоски наполнило ее душу.
— Ах мама, мама, — думала она. — Зачем ты не простила, когда еще было время? Разве ты не была довольно отомщена? Но ты была права, говоря, что болото меня затянет... Боже, в какую грязь я окунулась!.. Своей жизнью я покрываю подлый разврат, и этот ребенок будет носить наше имя... А поступить иначе я не могу. Не будь папа так горяч и вспыльчив, тогда другое дело. В гневе он может сделать то, о чем будет потом горевать всю жизнь. Нет, нет, мой долг спасти его. Впрочем, не все ли равно: буду ли я женой этого кутилы и развратника, или кого-либо другого... Действительно честный и вполне порядочный человек побоялся такого «болотного цветка», как я...
Она откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и отдалась охватившему ее чувству усталости.
Прошло часа два времени, как вдруг в дверь постучали, и вошла Юлианна.
Она была все еще очень бледна, но казалась спокойнее и, сев рядом с Мариной, крепко пожала ей руку.
— Завтра граф явится официально просить вашей руки. Всю остальную мою жизнь я буду молить за вас Бога, — вкрадчиво прошептала она.
Видя нервную дрожь, охватившую Марину, Юлианна ее успокаивала и принялась затем обсуждать, что им надо было делать. По-видимому, она обдумала все случайности и приготовила для Марины ответы на всевозможные вопросы, которые мог задать ей отец.
Когда к обеду вернулся Павел Сергеевич, Юлианна казалась веселой, а на лице Марины, кроме тени легкой грусти, тоже не было ничего заметно.
Только что Адауровы встали из-за стола, как лакей подал генералу конверт; по большой монограмме на конверте, Юлианна с Мариной сразу угадали автора.
Марина встревожилась, покраснела и, чтобы положить конец неизвестности, обратилась к отцу:
— Папа, мне надо переговорить с тобой, — нетвердым голосом начала она. — Можешь ты подарить полчаса?
Видя смущение и краску на лице дочери, Павел Сергеевич потрепал ее по щеке и ласково сказал:
— Иди, крошка, со мной в кабинет и докладывай свое дело.
Он взял у лакея письмо и взглянул на монограмму.
— Опять от этой Тудельской.
Он унес с собой предательское послание и кинул его на письменный стол. Усевшись в кресло, он посадил дочь к себе на колени.
— Ну, дорогая, говори, чего тебе хочется. Денег, какую-нибудь золотую вещицу или что-нибудь другое? Да говори же откровенно, не будь такой нерешительной.
Марину на мгновение охватила слабость; из глаз брызнули слезы, и она обняла отца за шею.
— Я боюсь, что ты будешь сердиться, папа. Я не была с тобой откровенна, как бы следовало. Но, видишь ли, я так долго жила вдали от тебя, что, несмотря на всю твою ласку и доброту ко мне, я все боюсь... мне совестно...
Павел Сергеевич взял ее за подбородок, заглянул в смущенные глазки.
— Подобное предисловие сулит разоблачение какой-то сердечной тайны. Но дрожать и бояться тут нечего. Тебе минет скоро восемнадцать лет, а это пора любви и грез. Ну, назови теперь, кто похитил твое сердечко?
— Мне почему-то казалось, что ты его недолюбливаешь... Это граф Станислав, и завтра он придет просить моей руки.
— Земовецкий?— хмурясь, переспросил Адауров. — Признаюсь, не ожидал услышать от тебя это имя и предпочел бы для тебя иного мужа. Не то, чтобы я в сущности имел что-нибудь против него: он красивый малый, из прекрасной семьи, богат и незапятнанной репутации; но ведь он человек-то легкомысленный, слывет за большого повесу и еще эту зиму открыто флиртовал с Тудельской. Ты должна была это заметить.
— Ах, папа, да он ухаживал за этой противной рожей, чтобы возбудить мою ревность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Она схватилась обеими руками за голову.
— Вы не знаете, Марина, как ревнив ваш отец, и как он страшен в гневе. Он убьет не только графа, но и меня. Подлая ведьма эти Тудельская! Она без ума от Станислава и собиралась даже разводиться, чтобы выйти за него, а он и ухаживал-то за ней ради забавы; теперь же он, конечно, высказал ей всю истину. Тогда из мести, не знаю как, она украла письмо и хочет сделать неслыханный скандал. Боже мой! Боже мой! Что мне делать? Я лучше отравлюсь или убегу.
Она бросилась на диван, злобно кусая свой батистовый платок.
— Бесноваться теперь не время, сообразите лучше, нельзя ли перехватить это письмо, чтобы как-нибудь предупредить скандал. Я готова охотно вам помочь, если могу.
Юлианна выпрямилась и, опершись на руку, задумалась; через несколько минут она подняла голову и как-то странно взглянула на бледную, стоявшую перед ней Марину.
— Перехватить письмо почти невозможно. Текла примет свои меры, чтобы оно дошло по адресу. Хотя есть средство уладить все это... Но о такой жертве я не смею даже заикнуться...
— Да говорите! Ради отца я на все готова, потому что знаю, как он вас любит.
— Нужно, чтобы вы взяли все на себя... сказали бы, что граф писал вам, и что вы любите друг друга, а что я только покровительствовала вашей любви. Словом, я уж сумею объяснить все, как следует, а вам-то Поль поверит: он знает, что вы неспособны лгать. Но... в результате вам придется выйти замуж за Станислава... Согласитесь ли вы на это?
Марина словно застыла, слушая ее.
Я должна выйти за графа?.. — глухо переспросила она, бледнея. — В чем же тут помощь? Тудельская все равно не замедлит разоблачить обман...
— О, нет! Ее клевету мы объясним ревностью и желанием вызвать разрыв между вами и графом. Но, повторяю, я не смею ждать от вас подобной жертвы...
Марина прижала руку к сердцу и задумалась; на ее бледном расстроенном лице читалась тяжелая душевная борьба.
Через несколько минут, показавшихся Юлиан-не вечностью, она начала тихим голосом:
— Из любви к бедному папе я готова пожертвовать собой. Но, если у вас в душе осталась хоть капля совести, вы поклянитесь мне на распятии, что никогда в жизни не посягнете более на счастье и честь отца.
Юлианна, с трепетом наблюдавшая за ее душевной борьбой, услыхав такое решение, упала перед Мариной на колени и с плачем стала целовать ее руки.
— Вы — ангел! Бог благословит вас за ваш великодушный подвиг.
Поднявшись с колен, она схватила Марину и повлекла в свою спальню, где на стене у постели висело распятие; там, касаясь рукой креста, Юлианна поклялась, что никогда в жизни не станет рисковать носимым ею именем и отныне посвятит себя лежащему на ней долгу.
— А теперь, — прибавила она, — я тотчас же извещу Стаха о случившемся, а потом приду к вам, чтобы сообща обсудить, как нам действовать дальше.
Марина молча кивнула головой, вырвала руку и бросилась к себе в комнату, где заперлась на ключ.
Упав на кровать, она разрыдалась. Потом, когда припадок отчаяния прошел, она встала, вымыла распухшие, красные от слез глаза и села у окна, стараясь привести в порядок свои мысли. Чтобы сыграть взятую на себя роль, надо было быть спокойной; чувство гнетущей тоски наполнило ее душу.
— Ах мама, мама, — думала она. — Зачем ты не простила, когда еще было время? Разве ты не была довольно отомщена? Но ты была права, говоря, что болото меня затянет... Боже, в какую грязь я окунулась!.. Своей жизнью я покрываю подлый разврат, и этот ребенок будет носить наше имя... А поступить иначе я не могу. Не будь папа так горяч и вспыльчив, тогда другое дело. В гневе он может сделать то, о чем будет потом горевать всю жизнь. Нет, нет, мой долг спасти его. Впрочем, не все ли равно: буду ли я женой этого кутилы и развратника, или кого-либо другого... Действительно честный и вполне порядочный человек побоялся такого «болотного цветка», как я...
Она откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза и отдалась охватившему ее чувству усталости.
Прошло часа два времени, как вдруг в дверь постучали, и вошла Юлианна.
Она была все еще очень бледна, но казалась спокойнее и, сев рядом с Мариной, крепко пожала ей руку.
— Завтра граф явится официально просить вашей руки. Всю остальную мою жизнь я буду молить за вас Бога, — вкрадчиво прошептала она.
Видя нервную дрожь, охватившую Марину, Юлианна ее успокаивала и принялась затем обсуждать, что им надо было делать. По-видимому, она обдумала все случайности и приготовила для Марины ответы на всевозможные вопросы, которые мог задать ей отец.
Когда к обеду вернулся Павел Сергеевич, Юлианна казалась веселой, а на лице Марины, кроме тени легкой грусти, тоже не было ничего заметно.
Только что Адауровы встали из-за стола, как лакей подал генералу конверт; по большой монограмме на конверте, Юлианна с Мариной сразу угадали автора.
Марина встревожилась, покраснела и, чтобы положить конец неизвестности, обратилась к отцу:
— Папа, мне надо переговорить с тобой, — нетвердым голосом начала она. — Можешь ты подарить полчаса?
Видя смущение и краску на лице дочери, Павел Сергеевич потрепал ее по щеке и ласково сказал:
— Иди, крошка, со мной в кабинет и докладывай свое дело.
Он взял у лакея письмо и взглянул на монограмму.
— Опять от этой Тудельской.
Он унес с собой предательское послание и кинул его на письменный стол. Усевшись в кресло, он посадил дочь к себе на колени.
— Ну, дорогая, говори, чего тебе хочется. Денег, какую-нибудь золотую вещицу или что-нибудь другое? Да говори же откровенно, не будь такой нерешительной.
Марину на мгновение охватила слабость; из глаз брызнули слезы, и она обняла отца за шею.
— Я боюсь, что ты будешь сердиться, папа. Я не была с тобой откровенна, как бы следовало. Но, видишь ли, я так долго жила вдали от тебя, что, несмотря на всю твою ласку и доброту ко мне, я все боюсь... мне совестно...
Павел Сергеевич взял ее за подбородок, заглянул в смущенные глазки.
— Подобное предисловие сулит разоблачение какой-то сердечной тайны. Но дрожать и бояться тут нечего. Тебе минет скоро восемнадцать лет, а это пора любви и грез. Ну, назови теперь, кто похитил твое сердечко?
— Мне почему-то казалось, что ты его недолюбливаешь... Это граф Станислав, и завтра он придет просить моей руки.
— Земовецкий?— хмурясь, переспросил Адауров. — Признаюсь, не ожидал услышать от тебя это имя и предпочел бы для тебя иного мужа. Не то, чтобы я в сущности имел что-нибудь против него: он красивый малый, из прекрасной семьи, богат и незапятнанной репутации; но ведь он человек-то легкомысленный, слывет за большого повесу и еще эту зиму открыто флиртовал с Тудельской. Ты должна была это заметить.
— Ах, папа, да он ухаживал за этой противной рожей, чтобы возбудить мою ревность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39