Она все время об этом говорит. Долли Мэйфер проводит с ней немало времени.
Бедняжка Долли, она и жизни-то почти не видит. Миссис Трент так сильно изменилась после самоубийства Эви. Вы знаете, как она всегда лезла во все дела… сейчас же почти не выходит из дома. Долли здесь часто бывает. Я думаю, она, должно быть, находит облегчение в возможности улизнуть из Грассленда. А мадемуазель любит быть с ней. Они постоянно говорят об Альберике.
— До меня дошел слух, что видели Билли Графтера, — сказала я.
— Да. Он выглядел, как будто только что вышел из моря… страшно бледный, и вода с него стекала.
— Это все больше воображение…
— Да, но мысль о том, что Альберик может еще вернуться, утешает ее.
— Она действительно так к нему привязалась, когда он был здесь?
Жанна бросила на меня проницательный взгляд.
— Он интересовал ее. Ей нравилось, когда он был рядом. Знаете, он был очень полезен.
Немногим она доверяла свои поручения в Лондоне.
Она позволяла ему ездить на лошадях. Я думаю, дело в том, что он был одной с нами национальности и беспокоился обо всем, что происходило во Франции… Это была общая трагедия.
— А то, что он мертв, усилило ее любовь к нему. — Жанна ничего не сказала, и я продолжала:
— О, вы так же хорошо, как и я, знаете, что тетя Софи упивается несчастьями. Если бы она только попробовала увидеть в жизни светлые стороны!
Она отгораживается, живет как затворница.
— Такова мадемуазель д'Обинье, — рассудительно сказала Жанна. — И мы должны принять это и делать все, что в наших силах, чтобы ее жизнь была сносной.
— Вы, как всегда, правы, Жанна. Она действительно хочет, чтобы мы навещали ее?
— О да, она с нетерпением ждет встреч с вами. Она любит отдыхать и размышлять сразу после полудня, но если вы будете приходить в три, а уходить в пять, то это ей понравится.
Она любит порядок и хочет, чтобы жизнь шла по схеме.
— Что ж, я буду приезжать каждый день, пока она хочет этого, а иногда меня будет заменять мама.
— О, я думаю, она предпочла бы видеть вас. Она по-прежнему тоскует о прошлом и часто говорит о вашем отце. Вы же знаете, она была влюблена в него, и думаю, она так до конца и не простила вашу мать за то, что она вышла за него замуж. Она относится к вам, как к дочери, которая могла бы у нее быть.
— Тогда я буду приезжать.
Что я и делала. Каждый день я приезжала верхом и не забывала уезжать ровно в пять.
Тетя Софи часто говорила об Альберике.
Она действительно верила, что люди иногда, как она говорила, возвращаются и связываются с теми, кто был им очень дорог; а если они умерли насильственной смертью, то иногда возвращаются, чтобы преследовать своих убийц.
Обычно, когда я приезжала, с ней была Долли Мэйфер, но часто она не задерживалась. Я думаю, она была утешением для Софи, которая видела в ней родственную душу, — обе были своего рода калеками, обе обездолены судьбой, обе переживали утрату любимого существа.
Они разговаривали об Альберике и Эви. Софи постоянно утверждала, что однажды они «свяжутся»с ней.
— А когда это случится, — говорила она, — Альберик назовет имя своего убийцы, и тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы нечестивцы… а их, наверное, было несколько, предстали перед судом.
Мне стало интересно, что бы она сказала, если бы я сообщила ей, что Альберик был шпионом, что именно такие, как он, помогли поднять революцию, которая принесла так много горя ее стране.
Она никогда не поверила бы мне.
Я всегда покидала Эндерби, когда было уже темно. В это время года свечи в комнате Софи приходилось зажигать в четыре. Мне всегда казалось, что при их свете эта комната преображалась. Она всегда была для меня комнатой воспоминаний, а когда Жанна время от времени пользовалась переговорной трубой, мое сердце обычно начинало неприятно колотиться, так как я вспоминала, что кто-то знал о том, что я была здесь с Джонатаном… Меня успокаивало лишь то, что никто никогда не намекнул мне о том, что он… или она… знает нашу тайну. Тот приглушенный голос, доносившийся из переговорной трубы, не напоминал мне ни о ком из моих знакомых. Даже голос Жанны с его характерным акцентом звучал через нее иначе.
Тетя Софи была в одном из тех настроений, когда ее тянуло на печальные размышления.
Она сказала, что после полудня у нее была Долли и что она почувствовала большую близость Альберика, а Долли — своей сестры Эви.
— На днях они свяжутся с нами, — сказала тетя Софи. — Мне так жалко Долли. Она так любила свою сестру, а эта ее бабушка очень странная. Она приходит ко мне, бедное дитя, и рассказывает о своих бедах.
Я согласилась, что возможность беседовать друг с другом является для них большой поддержкой.
— Жизнь к некоторым из нас несправедлива, а другим достается все. Возьми, к примеру, свою мать.
Бедная тетя Софи! Удачливость моей матери в течение всей жизни не давала ей покоя, и она часто сравнивала ее с собственным невезением.
Я всегда испытывала некоторое облегчение, когда уезжала.
Когда я спустилась в вестибюль, появилась Жанна.
— Как хорошо, что я перехватила вас, — сказала она. — Я хотела, чтобы вы посмотрели ткани, которые у меня есть. По-моему, они довольно миленькие. Мадемуазель ведь любит красивые платья, и я стараюсь поддерживать ее интерес к обновкам. Это ее очень поддерживает.
— С удовольствием взгляну, — ответила я.
— Они у меня здесь, внизу. Я вас долго не задержу. Я знаю, что вы любите уезжать вовремя.
— О, у меня масса времени!
Ткани были бледно-розового и, любимого тетей Софи, сиреневого цвета, имелись также более густой пурпурной и красной расцветки.
Я сказала, что, по моему мнению, более бледные расцветки больше идут тете Софи, чем насыщенные.
— Мне тоже так кажется, — согласилась Жанна. — И этот более мягкий материал лучше подходит для чепцов. Я хочу, чтобы вы посмотрели также и ленты.
Я выразила должное восхищение ими и покинула Жанну, должно быть, пятнадцать минут спустя.
Я села на лошадь и отправилась домой. Я всегда выбирала один и тот же путь — короткую тропу для верховой езды, по обеим сторонам которой росли густые кусты. Этой тропой редко пользовались, а поскольку она была прямой и узкой, я всегда скакала по ней легким галопом.
Внезапно лошадь резко остановилась, и я чуть не вылетела из седла.
— Что такое, Квинни? — спросила я.
Я стала вглядываться в темноту. Поначалу мне ничего не было видно, однако кобыла отказывалась двинуться с места.
Я спешилась. Кусты были высокими, и тропа — тенистой; луны не было, а звезды скрывали густые облака.
И тут я увидела, что поперек тропы лежит человек.
Я смотрела в изумлении. Кто-то натянул через тропу, примерно в футе над землей, тонкую веревку. Она была привязана к кустам и явно служила западней.
Я была ошеломлена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Бедняжка Долли, она и жизни-то почти не видит. Миссис Трент так сильно изменилась после самоубийства Эви. Вы знаете, как она всегда лезла во все дела… сейчас же почти не выходит из дома. Долли здесь часто бывает. Я думаю, она, должно быть, находит облегчение в возможности улизнуть из Грассленда. А мадемуазель любит быть с ней. Они постоянно говорят об Альберике.
— До меня дошел слух, что видели Билли Графтера, — сказала я.
— Да. Он выглядел, как будто только что вышел из моря… страшно бледный, и вода с него стекала.
— Это все больше воображение…
— Да, но мысль о том, что Альберик может еще вернуться, утешает ее.
— Она действительно так к нему привязалась, когда он был здесь?
Жанна бросила на меня проницательный взгляд.
— Он интересовал ее. Ей нравилось, когда он был рядом. Знаете, он был очень полезен.
Немногим она доверяла свои поручения в Лондоне.
Она позволяла ему ездить на лошадях. Я думаю, дело в том, что он был одной с нами национальности и беспокоился обо всем, что происходило во Франции… Это была общая трагедия.
— А то, что он мертв, усилило ее любовь к нему. — Жанна ничего не сказала, и я продолжала:
— О, вы так же хорошо, как и я, знаете, что тетя Софи упивается несчастьями. Если бы она только попробовала увидеть в жизни светлые стороны!
Она отгораживается, живет как затворница.
— Такова мадемуазель д'Обинье, — рассудительно сказала Жанна. — И мы должны принять это и делать все, что в наших силах, чтобы ее жизнь была сносной.
— Вы, как всегда, правы, Жанна. Она действительно хочет, чтобы мы навещали ее?
— О да, она с нетерпением ждет встреч с вами. Она любит отдыхать и размышлять сразу после полудня, но если вы будете приходить в три, а уходить в пять, то это ей понравится.
Она любит порядок и хочет, чтобы жизнь шла по схеме.
— Что ж, я буду приезжать каждый день, пока она хочет этого, а иногда меня будет заменять мама.
— О, я думаю, она предпочла бы видеть вас. Она по-прежнему тоскует о прошлом и часто говорит о вашем отце. Вы же знаете, она была влюблена в него, и думаю, она так до конца и не простила вашу мать за то, что она вышла за него замуж. Она относится к вам, как к дочери, которая могла бы у нее быть.
— Тогда я буду приезжать.
Что я и делала. Каждый день я приезжала верхом и не забывала уезжать ровно в пять.
Тетя Софи часто говорила об Альберике.
Она действительно верила, что люди иногда, как она говорила, возвращаются и связываются с теми, кто был им очень дорог; а если они умерли насильственной смертью, то иногда возвращаются, чтобы преследовать своих убийц.
Обычно, когда я приезжала, с ней была Долли Мэйфер, но часто она не задерживалась. Я думаю, она была утешением для Софи, которая видела в ней родственную душу, — обе были своего рода калеками, обе обездолены судьбой, обе переживали утрату любимого существа.
Они разговаривали об Альберике и Эви. Софи постоянно утверждала, что однажды они «свяжутся»с ней.
— А когда это случится, — говорила она, — Альберик назовет имя своего убийцы, и тогда я сделаю все, что в моих силах, чтобы нечестивцы… а их, наверное, было несколько, предстали перед судом.
Мне стало интересно, что бы она сказала, если бы я сообщила ей, что Альберик был шпионом, что именно такие, как он, помогли поднять революцию, которая принесла так много горя ее стране.
Она никогда не поверила бы мне.
Я всегда покидала Эндерби, когда было уже темно. В это время года свечи в комнате Софи приходилось зажигать в четыре. Мне всегда казалось, что при их свете эта комната преображалась. Она всегда была для меня комнатой воспоминаний, а когда Жанна время от времени пользовалась переговорной трубой, мое сердце обычно начинало неприятно колотиться, так как я вспоминала, что кто-то знал о том, что я была здесь с Джонатаном… Меня успокаивало лишь то, что никто никогда не намекнул мне о том, что он… или она… знает нашу тайну. Тот приглушенный голос, доносившийся из переговорной трубы, не напоминал мне ни о ком из моих знакомых. Даже голос Жанны с его характерным акцентом звучал через нее иначе.
Тетя Софи была в одном из тех настроений, когда ее тянуло на печальные размышления.
Она сказала, что после полудня у нее была Долли и что она почувствовала большую близость Альберика, а Долли — своей сестры Эви.
— На днях они свяжутся с нами, — сказала тетя Софи. — Мне так жалко Долли. Она так любила свою сестру, а эта ее бабушка очень странная. Она приходит ко мне, бедное дитя, и рассказывает о своих бедах.
Я согласилась, что возможность беседовать друг с другом является для них большой поддержкой.
— Жизнь к некоторым из нас несправедлива, а другим достается все. Возьми, к примеру, свою мать.
Бедная тетя Софи! Удачливость моей матери в течение всей жизни не давала ей покоя, и она часто сравнивала ее с собственным невезением.
Я всегда испытывала некоторое облегчение, когда уезжала.
Когда я спустилась в вестибюль, появилась Жанна.
— Как хорошо, что я перехватила вас, — сказала она. — Я хотела, чтобы вы посмотрели ткани, которые у меня есть. По-моему, они довольно миленькие. Мадемуазель ведь любит красивые платья, и я стараюсь поддерживать ее интерес к обновкам. Это ее очень поддерживает.
— С удовольствием взгляну, — ответила я.
— Они у меня здесь, внизу. Я вас долго не задержу. Я знаю, что вы любите уезжать вовремя.
— О, у меня масса времени!
Ткани были бледно-розового и, любимого тетей Софи, сиреневого цвета, имелись также более густой пурпурной и красной расцветки.
Я сказала, что, по моему мнению, более бледные расцветки больше идут тете Софи, чем насыщенные.
— Мне тоже так кажется, — согласилась Жанна. — И этот более мягкий материал лучше подходит для чепцов. Я хочу, чтобы вы посмотрели также и ленты.
Я выразила должное восхищение ими и покинула Жанну, должно быть, пятнадцать минут спустя.
Я села на лошадь и отправилась домой. Я всегда выбирала один и тот же путь — короткую тропу для верховой езды, по обеим сторонам которой росли густые кусты. Этой тропой редко пользовались, а поскольку она была прямой и узкой, я всегда скакала по ней легким галопом.
Внезапно лошадь резко остановилась, и я чуть не вылетела из седла.
— Что такое, Квинни? — спросила я.
Я стала вглядываться в темноту. Поначалу мне ничего не было видно, однако кобыла отказывалась двинуться с места.
Я спешилась. Кусты были высокими, и тропа — тенистой; луны не было, а звезды скрывали густые облака.
И тут я увидела, что поперек тропы лежит человек.
Я смотрела в изумлении. Кто-то натянул через тропу, примерно в футе над землей, тонкую веревку. Она была привязана к кустам и явно служила западней.
Я была ошеломлена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98