— Я исправлюсь, ваше сиятельство, я докажу, что все еще полезен вам… — испуганно лебезил Забалуев.
— Хорошо, — смилостивился Бенкендорф, — если придумаете, как отомстить этим господам — барону Корфу и князю Репнину, то я, пожалуй, вас и прощу.
— Не сомневайтесь — придумаю, — угодливо кивнул Забалуев, провожая графа до двери. — Они у меня в печенке сидят. А уж этого случая я им и подавно не спущу!..
Глава 4
Невозможное счастье
— Я несказанно рад, что ты, наконец, решился, — голос старого барона Корфа звучал глухо и слегка надтреснуто.
— Разве я давал тебе повод усомниться в моей смелости ? — нахмурился Владимир.
— Яне обвиняю тебя в трусости, — поспешил оправдаться барон. — Но любовь — чувство настолько сильное, что зачастую лишает нас мужества даже помимо нашей воли.
— Мне кажется, любовь — это наказание, — покачал головой Владимир.
— Любовь — это испытание, — улыбнулся барон, — и только от тебя зависит, куда приведет тебя этот путь — во тьму или к свету и блаженству, равному которого нет на Земле.
Но почему — борьба? Всегда борьба! — воскликнул Владимир. — Неужели нельзя просто взглянуть в глаза и все понять — без слов, без пререканий, и принадлежать друг другу, отдаваясь чувству без неизбежного соревнования в первенстве?
— Ты говоришь сейчас о страсти, — тихо сказал барон, — а я — о любви. Любовь не дается без мук и боли. То, что дороже всего, должно быть выстрадано. Именно это делает любовь бесценной, и такое чувство уже невозможно забыть или отказаться от него.
— Но я устал преодолевать трудности, — вздохнул Владимир, — я, словно Сизиф, вкатываю на высоченную гору огромный камень, а он каждый раз падает обратно, едва достигнув вершины.
— Любви без терпения не бывает, сын мой! Самое страшное — бросить все на полпути и не добраться, до счастливого конца.
Самое страшное, отец, — это бывшее счастье! Позади — последствия битвы за его осуществление, а впереди — призрачный Рай!
— Твои страхи — порождение твоей несвободы. Ты боишься чувствовать и опасаешься, что чувство заполнит всего тебя.
— Можно подумать, Анна ведет себя как-то иначе!
— Вы оба — что малые дети! Вам обоим надо перестать опасаться самих себя и давно уже пора понять, что никто из вас не потеряет себя, позволив другому занять место в своей душе. Ибо это место — свободно. И только вы способны заполнить эту пустоту в душе и сердце друг друга. Соединиться, как две половинки.
— О, если бы все было так просто!
— Простое, Володя, — всегда самое сложное…
— Я вам еще нужна, барин? — Полина заглянула в дверь кабинета.
Корф вздрогнул — видение отца исчезло, и опять стало неспокойно.
Владимир взглянул на просительно ожидавшую его ответа Полину и кивнул ей.
— Иди, если будет необходимо, я тебя позову. Впрочем, прежде предай Анне мое приглашение к обеду, скажи, что я жду ее в столовой через час. И вот тебе, держи, — подумав, сказал Владимир, протягивая Полине золотой. — Ты неплохо вела себя сегодня, это твое вознаграждение.
— Благодарствую, барин, — расцвела Полина. — Вы же знаете, что я для вас на все…
— Всего мне и не требуется, — остановил ее Корф. — Постарайся лишь впредь не вредить своему хозяину.
Полина понимающе закивала и попятилась к двери. Когда она, наконец, удалилась, Корф направился в свою комнату. Как и сказал отец, он решился и поэтому хотел выглядеть сегодня соответственно тому значительному и торжественному моменту, к которому шел все это время.
Он открыл створки шкафа и еще раз осмотрел подготовленную для этого случая одежду. К сегодняшнему дню Владимир готовился, но делал это втайне, ибо опасался насмешек друзей, которые привыкли к его аскезе. Да и что скажет Анна, принимавшая его внешнюю суровость за образ жизни? Корф не был отчаянным франтом, но и грубоватость и обязательность армейского мундира оказалась для него, скорее, формой вынужденной, чем действительно отвечавшей его существу. И вот сегодня он впервые за время своего разжалования мог одеться свободно и элегантно — так, как любил и хотел чувствовать себя.
Накрахмаленная Варварой рубашка, ослепительная по белизне, лежала мягко, облегая тело, а отменно заутюженные складки пластрона держали форму, прекрасно сочетаясь со строгими и простыми линиями фрака. Этот костюм, предполагавший статную фигуру и хорошую осанку, весьма шел Владимиру и наделял его и без того эффектную внешность солидностью и представительностью, достойными его положения.
Фрак Владимир заказал темно-синий с едва заметным отливом цвета морской волны, в талию, но без излишеств, с пышными в плечах, но слегка укороченными рукавами, из-под которых виднелись элегантные манжеты с бриллиантовыми запонками в два ряда. В чуть заниженный вырез груди поднимался песочного цвета жилет, в верхнем кармане которого лежали памятные, открытые часы из вороненой стали с золотым ободом и дарственной надписью от командующего дивизией. Чуть зауженные брюки были выбраны подходящими к фраку, но более светлого тона и с едва заметной вертикальной полоской….
— Владимир, вы… — растерялась Анна, входя в столовую в назначенный им час.
— Я выгляжу ряженным? — смутился Корф.
— Нет, что вы! — воскликнула Анна. — Все так торжественно… Я никогда не видела вас таким. И вообще — стол, ваш костюм… Это так неожиданно!
— Я собирался удивить вас, — кивнул Владимир, подходя к ней и протягивая навстречу руку. — Позвольте, я провожу вас к вашему месту.
Анна молча подала ему свою руку в ответ и прошла вместе с ним к торцу стола, противоположному тому, где сидел он сам. Владимир галантно отодвинул для нее стул и жестом попросил сесть. Потом он зажег свечи в центре стола и взял бутылку красного вина. Анна с удивлением смотрела на Корфа — он словно был в двух лицах, и радушный хозяин, и слуга, готовый угождать и внимать каждому пожеланию прекрасной гостьи. Анна растерялась — она не готовилась к подобному приему, была одета обычно, по-домашнему. Напряжение последних часов утомило ее, и устроенный Владимиром праздник оказался нечаянным, а потому поначалу — пугающим.
— А где же слуги? — тихо спросила она, глядя, как Корф сам разливает вино по бокалам.
— Я отпустил всех… Не хочу, чтобы нам мешали. Велел все перемены держать теплыми на фуршетном столе и с удовольствием сам сыграю ту роль, на которую в свое время обрек вас, заставив выступать перед Оболенским…
— Я не хочу об этом вспоминать, — мягко остановила его Анна. — Однако мне казалось, что вы совсем не любите театр. Откуда вся эта пышность и парадность?
— Случай обязывает.
— Что-то, о чем я не знаю?
Будете знать, ибо все это предназначено для вас. И я льщу себя надеждой, что вы разглядите за этими нехитрыми декорациями незамысловатый сюжет и простую идею, от точного воплощения которой зависит ныне вся моя жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33