Где-то льется вода – быстро, неостановимо. Льется в подвал, заполняя его все выше, и уже закрыла Елизавете колени...
Она слепо заметалась по углам, но в одном провалилась чуть ли не по грудь, а когда наконец добрела до незначительного возвышения, вода и там достигала чуть ли не пояса.
Казалось, струящаяся тьма заполняет все тело, и она почти ощущала, как захлебывается ее дитя. Вода журчала, и это журчание было похоже на смешок, ехидный, вкрадчивый голос: «С легким паром! Глотни кваску, разгони тоску!»
Опять Таракан!
Елизавета с криком бросилась на стену, в безумной надежде уцепиться за нее, забраться как можно выше, но мокрая юбка тянула вниз, она сорвалась, упала, погрузившись с головой. Вновь неведомая прежде сила взметнула ее ввысь... и Елизавета, кажется, даже лишилась чувств, ощутив, что пальцы ее ухватились за какую-то выемку.
Обморок этот длился меньше мгновения, а когда она очнулась, то обнаружила, что бессознательно подтягивалась как могла выше. Тяжесть набухшей водой одежды тащила, как камень утопающего, но Елизавета, хрипя, надсаживаясь, отвоевывала у стены вершок за вершком и вот наконец забросила тело словно бы на какую-то земляную полку и замерла там, боясь шевельнуться и вновь свалиться в воду, где остался Таракан.
Не скоро решилась она пошарить вокруг... «Полка» была довольно широкая, а главное, сухая. И, что самое удивительное, Елизавета нащупала какую-то ветхую, но мягкую ряднинку!
Лихорадочно стащила с себя мокрое платье и белье, растерлась до того, что тело ее запылало, а потом завернулась в эту жалкую тряпицу и сжалась в комочек.
Ее колотила дрожь, однако там, где колени были прижаты к животу, хранилось тепло. И это было самым главным – ведь именно там лежал Лешенька!
Елизавета испытала такое потрясение, что даже мысли ее словно бы сжались в комок. Она просто лежала, тяжело дыша, пытаясь унять зубовный стук и изредка растирая ледяные ноги. Она даже не заметила, что вернулась к тому состоянию, которое ее так ужасало некоторое время назад: состояние медленного умирания. Мечты об огненной пропасти, сверкающих клинках или выстрелах выветрились из головы бесследно. Где там! Сейчас она готова была вымаливать каждую лишнюю секунду жизни, пусть даже и мучительную... но – жизни! Ведь пока жива она, жив и Лешенька.
И вдруг она словно уплыла куда-то далеко-далеко... Как хорошо это она придумала – окрестить его Алексеем. Судьба не дала ей счастья называть своего ненаглядного возлюбленного ласковыми, смешными, трогательными именами, но все их она прибережет для сына.
«Лешенька-Алешенька, Алесик, Лешонок мой медвежонок, – бормотала она, и живое, светлое, бесконечно любимое лицо Алексея сливалось перед ее взором с воображаемым детским личиком. – Мой Алешечка – золотая крошечка, месяц мой серебряный, звездочка ясная, свет мой небесный!»
Сон смежил ресницы. Синие, пронизанные разноцветными искрами волны несли ее, солнце слепило...
Елизавета открыла глаза и долго смотрела на этот свет, моргая, щурясь, но отмахнулась, как от наваждения, поняв, что это не солнце, а факел. Темные фигуры мелькали вокруг.
– Что ж ты наделал, негодяй? – воскликнул чей-то возмущенный голос. – Да я собственными руками перережу тебе горло, если она заболеет!
Рядом, всхлипывая, задыхаясь, бормотал что-то голос Кравчука... но уж это, конечно, было слишком прекрасно, чтобы оказаться явью, а потому Елизавета с наслаждением вновь закрыла глаза и погрузилась в свой восхитительный, мстительный сон, где Кравчуку таки перерезали горло, у нее родился сын и Алексей вернулся...
Она спала так крепко, что не чувствовала, как ее подняли и понесли из подземелья.
Только боль смогла развеять это блаженное оцепенение. Огнем горели ноги... Елизавета со стоном открыла глаза – и увидала Глафиру, которая изо всех сил растирала ее ступни. Остро пахло водкой.
Елизавета чуть не зарыдала от разочарования: она не знала, конечно, как спаслась из подземелья, но неужто это произошло лишь для того, чтобы снова вернуться в тюрьму?
Услышав стон, Глафира встрепенулась. Некрасивое лицо ее расплылось в улыбке.
– Слава богу, очнулась! – воскликнула она и бросилась к двери: – Она очнулась! Барин, пожалуйте!
Елизавета досадливо повела за ней взором – и с изумлением обнаружила, что лежит на широкой кровати в кружевных подушках, под шелковым одеялом, а вокруг нее – богатые покои. Эта комната была роскошнее даже любавинской спальни; она скорее напоминала убранство виллы Роза в Риме, так много было в ней мраморных статуэток, бронзовых шандалов и картин в тяжелых, массивных рамах. Вот только решетки на окнах виднеются из-за бархатных штор... Да, она, видимо, в доме Кравчука, но кто мог предположить такой отменный вкус у уродливого начальника тюрьмы или его толстой супруги?
Прямо напротив постели висела картина необычайной красоты и яркости, напомнившая Елизавете ее любимого Буше: молодая дама в одной сорочке осторожно входит в воду, раздвигая большие белые лилии, а из зарослей камыша к ней тянется полуодетый юноша с выражением неприкрытой страсти на лице.
Елизавета так загляделась, что даже не заметила, как тяжелые портьеры раздвинулись, и в комнату вступила высокая фигура в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо.
Елизавета тихо вскрикнула. Ощущение, что она и впрямь воротилась в Италию, пронзило ее. Что-то бесконечно знакомое, незабываемое, пугающее было в неторопливых и в то же время точных движениях этой фигуры.
– Buon giorno, signora! – произнес незнакомец с полупоклоном – и Елизавета уже не удивилась, услышав итальянскую речь. Да и голос этот... Она узнала его сразу, будто слышала только вчера, хотя миновало больше трех лет с того вечера, когда среди мрачных развалин у входа в катакомбы Св. Присциллы он произнес с едва уловимым ехидством: «Не сомневаюсь в успехе ваших маневров, дражайший де Сейгаль. Но я должен удостовериться, что сия дама – именно та, о ком мы говорим». И еще – чуть позже, выхватив шпагу и направив ее на Лизоньку: «Вам придется следовать за нами, ваше высочество. В противном случае вы будете убиты!»
Это был голос Араторна.
* * *
– Esse una sorpresa! – пробормотала Елизавета. – Una brulla sorpresa. Неприятный сюрприз! – уточнила она и только тут поняла, что говорит по-итальянски.
– Ну что вы, синьора! – воскликнул Араторн. – Как можно! Для меня, сознаюсь, наша встреча – подарок судьбы!
Подарок судьбы?! Елизавета с удовольствием добавила бы пару оплеух к этому подарку, но, поняв по ехидному смешку, что Араторн тешится ее гневом самым беззастенчивым образом, постаралась овладеть собой. Как ни странно, несмотря на свое изумление и негодование, она с первого слова почувствовала себя с Араторном как со старым знакомым – пусть и пугающим, пусть негодяем, но знакомым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Она слепо заметалась по углам, но в одном провалилась чуть ли не по грудь, а когда наконец добрела до незначительного возвышения, вода и там достигала чуть ли не пояса.
Казалось, струящаяся тьма заполняет все тело, и она почти ощущала, как захлебывается ее дитя. Вода журчала, и это журчание было похоже на смешок, ехидный, вкрадчивый голос: «С легким паром! Глотни кваску, разгони тоску!»
Опять Таракан!
Елизавета с криком бросилась на стену, в безумной надежде уцепиться за нее, забраться как можно выше, но мокрая юбка тянула вниз, она сорвалась, упала, погрузившись с головой. Вновь неведомая прежде сила взметнула ее ввысь... и Елизавета, кажется, даже лишилась чувств, ощутив, что пальцы ее ухватились за какую-то выемку.
Обморок этот длился меньше мгновения, а когда она очнулась, то обнаружила, что бессознательно подтягивалась как могла выше. Тяжесть набухшей водой одежды тащила, как камень утопающего, но Елизавета, хрипя, надсаживаясь, отвоевывала у стены вершок за вершком и вот наконец забросила тело словно бы на какую-то земляную полку и замерла там, боясь шевельнуться и вновь свалиться в воду, где остался Таракан.
Не скоро решилась она пошарить вокруг... «Полка» была довольно широкая, а главное, сухая. И, что самое удивительное, Елизавета нащупала какую-то ветхую, но мягкую ряднинку!
Лихорадочно стащила с себя мокрое платье и белье, растерлась до того, что тело ее запылало, а потом завернулась в эту жалкую тряпицу и сжалась в комочек.
Ее колотила дрожь, однако там, где колени были прижаты к животу, хранилось тепло. И это было самым главным – ведь именно там лежал Лешенька!
Елизавета испытала такое потрясение, что даже мысли ее словно бы сжались в комок. Она просто лежала, тяжело дыша, пытаясь унять зубовный стук и изредка растирая ледяные ноги. Она даже не заметила, что вернулась к тому состоянию, которое ее так ужасало некоторое время назад: состояние медленного умирания. Мечты об огненной пропасти, сверкающих клинках или выстрелах выветрились из головы бесследно. Где там! Сейчас она готова была вымаливать каждую лишнюю секунду жизни, пусть даже и мучительную... но – жизни! Ведь пока жива она, жив и Лешенька.
И вдруг она словно уплыла куда-то далеко-далеко... Как хорошо это она придумала – окрестить его Алексеем. Судьба не дала ей счастья называть своего ненаглядного возлюбленного ласковыми, смешными, трогательными именами, но все их она прибережет для сына.
«Лешенька-Алешенька, Алесик, Лешонок мой медвежонок, – бормотала она, и живое, светлое, бесконечно любимое лицо Алексея сливалось перед ее взором с воображаемым детским личиком. – Мой Алешечка – золотая крошечка, месяц мой серебряный, звездочка ясная, свет мой небесный!»
Сон смежил ресницы. Синие, пронизанные разноцветными искрами волны несли ее, солнце слепило...
Елизавета открыла глаза и долго смотрела на этот свет, моргая, щурясь, но отмахнулась, как от наваждения, поняв, что это не солнце, а факел. Темные фигуры мелькали вокруг.
– Что ж ты наделал, негодяй? – воскликнул чей-то возмущенный голос. – Да я собственными руками перережу тебе горло, если она заболеет!
Рядом, всхлипывая, задыхаясь, бормотал что-то голос Кравчука... но уж это, конечно, было слишком прекрасно, чтобы оказаться явью, а потому Елизавета с наслаждением вновь закрыла глаза и погрузилась в свой восхитительный, мстительный сон, где Кравчуку таки перерезали горло, у нее родился сын и Алексей вернулся...
Она спала так крепко, что не чувствовала, как ее подняли и понесли из подземелья.
Только боль смогла развеять это блаженное оцепенение. Огнем горели ноги... Елизавета со стоном открыла глаза – и увидала Глафиру, которая изо всех сил растирала ее ступни. Остро пахло водкой.
Елизавета чуть не зарыдала от разочарования: она не знала, конечно, как спаслась из подземелья, но неужто это произошло лишь для того, чтобы снова вернуться в тюрьму?
Услышав стон, Глафира встрепенулась. Некрасивое лицо ее расплылось в улыбке.
– Слава богу, очнулась! – воскликнула она и бросилась к двери: – Она очнулась! Барин, пожалуйте!
Елизавета досадливо повела за ней взором – и с изумлением обнаружила, что лежит на широкой кровати в кружевных подушках, под шелковым одеялом, а вокруг нее – богатые покои. Эта комната была роскошнее даже любавинской спальни; она скорее напоминала убранство виллы Роза в Риме, так много было в ней мраморных статуэток, бронзовых шандалов и картин в тяжелых, массивных рамах. Вот только решетки на окнах виднеются из-за бархатных штор... Да, она, видимо, в доме Кравчука, но кто мог предположить такой отменный вкус у уродливого начальника тюрьмы или его толстой супруги?
Прямо напротив постели висела картина необычайной красоты и яркости, напомнившая Елизавете ее любимого Буше: молодая дама в одной сорочке осторожно входит в воду, раздвигая большие белые лилии, а из зарослей камыша к ней тянется полуодетый юноша с выражением неприкрытой страсти на лице.
Елизавета так загляделась, что даже не заметила, как тяжелые портьеры раздвинулись, и в комнату вступила высокая фигура в черном балахоне с капюшоном, закрывающим лицо.
Елизавета тихо вскрикнула. Ощущение, что она и впрямь воротилась в Италию, пронзило ее. Что-то бесконечно знакомое, незабываемое, пугающее было в неторопливых и в то же время точных движениях этой фигуры.
– Buon giorno, signora! – произнес незнакомец с полупоклоном – и Елизавета уже не удивилась, услышав итальянскую речь. Да и голос этот... Она узнала его сразу, будто слышала только вчера, хотя миновало больше трех лет с того вечера, когда среди мрачных развалин у входа в катакомбы Св. Присциллы он произнес с едва уловимым ехидством: «Не сомневаюсь в успехе ваших маневров, дражайший де Сейгаль. Но я должен удостовериться, что сия дама – именно та, о ком мы говорим». И еще – чуть позже, выхватив шпагу и направив ее на Лизоньку: «Вам придется следовать за нами, ваше высочество. В противном случае вы будете убиты!»
Это был голос Араторна.
* * *
– Esse una sorpresa! – пробормотала Елизавета. – Una brulla sorpresa. Неприятный сюрприз! – уточнила она и только тут поняла, что говорит по-итальянски.
– Ну что вы, синьора! – воскликнул Араторн. – Как можно! Для меня, сознаюсь, наша встреча – подарок судьбы!
Подарок судьбы?! Елизавета с удовольствием добавила бы пару оплеух к этому подарку, но, поняв по ехидному смешку, что Араторн тешится ее гневом самым беззастенчивым образом, постаралась овладеть собой. Как ни странно, несмотря на свое изумление и негодование, она с первого слова почувствовала себя с Араторном как со старым знакомым – пусть и пугающим, пусть негодяем, но знакомым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92