то Савка гнал вогулок. Так дикий жеребец гонит стадо своих кобылиц, еще не зная, которую из них покроет первой, но каждая ждет его нетерпеливо.
Обезумевший Савка, чудилось, унес с собою весь шум разгулявшегося ветра, треск ветвей и грохот столкнувшихся в небесах туч, и тишина воцарилась вокруг — влажная и благоуханная тишина.
Князь Федор огляделся, еще во власти этой пылкой ночи. Желание томило его, и был один миг, когда слепое естество едва не повлекло его тем же путем, что и Савку. Но это было мгновение, которое тут же истаяло, ибо единственный и незабвенный образ, составлявший весь смысл его мечтаний и вожделений, вновь властно завладел всем его существом. Смотреть в эти потемневшие от страсти глаза, ловить томные вздохи с этих нежных уст, наполнить чаши ладоней живым огнем ее затвердевших от страсти грудей, шептать беспрестанно:
«Я люблю тебя!» — и беспрестанно слышать в ответ:
«Люблю, люблю…»
— Люблю, люблю! — стонала она в его руках, и, не веря своим глазам, князь Федор стиснул прильнувшее к нему тело.
Как?.. Она, Мария! Здесь! Ее глаза, ее губы, ее теплый, родной, бесконечно любимый запах!
Нет, не может быть!
Она — здесь, в лесу? Но как?.. Да не все ли равно?
Не все ли равно, ветры ли Сиверги принесли ее сюда, деревья ли забросили на ветвях своих, молнии ли соткали ее образ из своего призрачного сияния? Она живая, она теплая, она рядом с ним, и страсть их занялась в одно мгновение, и одежды их, чудилось, сгорели бесследно на распаленных телах.
Они рухнули в траву, исступленно целуясь, и Федор, как безумный, хватал и мял ее тело, все еще не веря, что она здесь, с ним.
Маша покрывала поцелуями его плечи, вонзала ногти в спину — и он тихо, хрипло стонал от счастья.
Оба слишком истомились вдали друг от друга, им было не до нежных, долгих ласк. Стремление к слиянию напоминало смертельную схватку. Стиснув коленями его бедра, она вдруг резко повернулась и перекатила его на спину. Его раскинутые руки вцепились в траву, рванули ее вместе с тяжелыми комьями земли, тело выгнулось дугой — и все томление, весь пыл, вся затаенная любовь изверглась в ее лоно такой мощной струей, что она закричала в исступлении, терзая пальцами его до безумия, до изнеможения, в стремительной скачке своей снова и снова пронзая себя до самого сердца раскаленным орудием страсти.
* * *
Он проснулся.., нет, очнулся от долгого обморока, потому что плечо, на котором сладкой тяжестью покоилась ее голова, остыло под слабым ночным ветерком.
Приподнялся, сел. Голова легкая, словно воздухом пронизанная, в ушах звенит. Встряхнулся, потер глаза, огляделся. Ничего не видно во тьме, только стволы берез смутно белеют при свете звезд. Звон утихает, медленно удаляясь. Что-то светлеет поодаль.., какое-то бледное пятно плывет, чудится, не касаясь травы.
Федор вскочил, сторожко вглядываясь, и тут взошла луна, и он увидал, что Мария, обнаженная, волоча за собою свое черное платье, медленно, чуть покачиваясь, идет среди деревьев, удаляясь от него.
Князь Федор вскочил, готовясь позвать, догнать — и клик застрял у него в горле. Мария качнулась так, что Федору показалось, что она сейчас упадет. У него вдруг стало двоиться в глазах: одна Мария так и стояла, странно нагнувшись в стороне, а другая шла и шла вперед, сопровождаемая этим нездешним мелодичным звоном.
Федор ринулся вперед, но на том месте, где только что стояла Мария, уже никого не было. Он схватился за ствол ближайшей березы и ощутил ладонью некие черты. Имя возлюбленной! Когда, предаваясь унынию и тоске, бродил он по тайге, то здесь вырезал его. Он выкрикнул это имя; женщина, чье светлое тело мелькало впереди, от неожиданности заметалась из стороны в сторону, вскинула руки, торопливо натягивая на себя платье. Лунный луч блеснул на тускло-красной ткани, звон стал оглушительным…
Федор пробежал еще несколько шагов, схватил женщину за плечи. Она повернулась — и он очутился лицом к лицу с Сивергой.
* * *
Он чувствовал это, теперь ему казалось, с первого мгновения ее терпкого поцелуя; в каждой ласке было что-то чужое.., дурман, морок, оцепенивший его рассудок, но обостривший чувствительность. И все же он, как безумный, искал вокруг глазами Марию — ведь это же ее желал, ее обнимал! Может быть, она еще бредет где-то по лесу, полухмельная от их любви? Но нет! Ее образ был сорван, как износившаяся одежда, и отброшен обратно в те таинственные бездны, откуда был извлечен, чтобы.., о господи, чтобы осталась в лесу прогалина, где трава примята и вырвана с корнем, как будто стадо звериное удовлетворяло здесь свою похоть. Князь Федор застонал, и в глаза его близко глянули черные лукавые очи. Все слова, которые он хотел сказать, замерли.
Что толку винить ее? Язычница, дикарка, тудин.
Разве ее вина, если он так мечтал о другой, что принял за нее первую попавшуюся? Однако ловко же она скинулась Марией, ох как ловко! «От одежд исходит моль, а от жен — лукавство женское», — вспомнилось вдруг старинное изречение. Лукавство! Вот уж правда. Его передернуло от воспоминаний, и слезы навернулись на глаза, боже, как льнул он к ее губам, тем единственным в мире… Горло перехватило. Сколько же у нее мужей, у Сиверги? Медведь, кто еще? Теперь и он. Как она посмела?! Нет. Только он виновен. Снова и снова он.
— Ты хотел ее видеть — и увидел, так, да? — спросила Сиверга, заглядывая ему в лицо.
— Не так, нет… — глухо обронил Федор, отворачиваясь.
— Чего же ты хотел? — Она чуть надулась, явно обиженная тем пренебрежением, с которым он избегал ее взгляда. Сладкие судороги недавнего наслаждения еще играли в ее теле, и горько было видеть, что русский пришелец гонит от себя память об этих дивных ощущениях. Смутная ревность вспыхнула в ее сердце — ревность к серым глазам, и мягкой, темно-золотистой волне надо лбом, и легкой кудрявой прядке над ухом, и розовым, как мальва, губам. Как расцвело, как засияло белое, бледное лицо бывшей царевой невесты при одной мысли об этом понуром человеке, который сейчас стоит перед Сивергой обнаженный и равнодушный.., и она ему нужна не больше, чем звон ее бубенчиков.
— Я ей тоже показывала тебя, — мстительно молвила она — и отшатнулась, когда он обернулся и ударил взглядом в ее лицо:
— Где? Когда? Как?! — Хриплый голос оборвался почти звериным рыком, и у Сиверги, среди мужей которой были вожак-олень, орел и медведь, вдруг подогнулись колени, ибо ветер судьбы, единственный не боявшийся ее угроз, коснулся ее лица вместе с воспаленным, гневным дыханием этого светлоглазого человека, который ненавидел ее.
— Нет.., нет, не так, — торопливо пробормотала она. — Просто она тебя увидела на закате.., увидела. Но она придет ко мне и будет просить о новой встрече.
— Что? — Он надвинулся, навис над ней, и Сиверга, которая умела быть вровень с самыми высокими кедрами, когда хотела поймать за хвост ветер, почувствовала, что стремительно уменьшается и вот-вот сделается малой травинкой, испуганно прильнувшей к земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Обезумевший Савка, чудилось, унес с собою весь шум разгулявшегося ветра, треск ветвей и грохот столкнувшихся в небесах туч, и тишина воцарилась вокруг — влажная и благоуханная тишина.
Князь Федор огляделся, еще во власти этой пылкой ночи. Желание томило его, и был один миг, когда слепое естество едва не повлекло его тем же путем, что и Савку. Но это было мгновение, которое тут же истаяло, ибо единственный и незабвенный образ, составлявший весь смысл его мечтаний и вожделений, вновь властно завладел всем его существом. Смотреть в эти потемневшие от страсти глаза, ловить томные вздохи с этих нежных уст, наполнить чаши ладоней живым огнем ее затвердевших от страсти грудей, шептать беспрестанно:
«Я люблю тебя!» — и беспрестанно слышать в ответ:
«Люблю, люблю…»
— Люблю, люблю! — стонала она в его руках, и, не веря своим глазам, князь Федор стиснул прильнувшее к нему тело.
Как?.. Она, Мария! Здесь! Ее глаза, ее губы, ее теплый, родной, бесконечно любимый запах!
Нет, не может быть!
Она — здесь, в лесу? Но как?.. Да не все ли равно?
Не все ли равно, ветры ли Сиверги принесли ее сюда, деревья ли забросили на ветвях своих, молнии ли соткали ее образ из своего призрачного сияния? Она живая, она теплая, она рядом с ним, и страсть их занялась в одно мгновение, и одежды их, чудилось, сгорели бесследно на распаленных телах.
Они рухнули в траву, исступленно целуясь, и Федор, как безумный, хватал и мял ее тело, все еще не веря, что она здесь, с ним.
Маша покрывала поцелуями его плечи, вонзала ногти в спину — и он тихо, хрипло стонал от счастья.
Оба слишком истомились вдали друг от друга, им было не до нежных, долгих ласк. Стремление к слиянию напоминало смертельную схватку. Стиснув коленями его бедра, она вдруг резко повернулась и перекатила его на спину. Его раскинутые руки вцепились в траву, рванули ее вместе с тяжелыми комьями земли, тело выгнулось дугой — и все томление, весь пыл, вся затаенная любовь изверглась в ее лоно такой мощной струей, что она закричала в исступлении, терзая пальцами его до безумия, до изнеможения, в стремительной скачке своей снова и снова пронзая себя до самого сердца раскаленным орудием страсти.
* * *
Он проснулся.., нет, очнулся от долгого обморока, потому что плечо, на котором сладкой тяжестью покоилась ее голова, остыло под слабым ночным ветерком.
Приподнялся, сел. Голова легкая, словно воздухом пронизанная, в ушах звенит. Встряхнулся, потер глаза, огляделся. Ничего не видно во тьме, только стволы берез смутно белеют при свете звезд. Звон утихает, медленно удаляясь. Что-то светлеет поодаль.., какое-то бледное пятно плывет, чудится, не касаясь травы.
Федор вскочил, сторожко вглядываясь, и тут взошла луна, и он увидал, что Мария, обнаженная, волоча за собою свое черное платье, медленно, чуть покачиваясь, идет среди деревьев, удаляясь от него.
Князь Федор вскочил, готовясь позвать, догнать — и клик застрял у него в горле. Мария качнулась так, что Федору показалось, что она сейчас упадет. У него вдруг стало двоиться в глазах: одна Мария так и стояла, странно нагнувшись в стороне, а другая шла и шла вперед, сопровождаемая этим нездешним мелодичным звоном.
Федор ринулся вперед, но на том месте, где только что стояла Мария, уже никого не было. Он схватился за ствол ближайшей березы и ощутил ладонью некие черты. Имя возлюбленной! Когда, предаваясь унынию и тоске, бродил он по тайге, то здесь вырезал его. Он выкрикнул это имя; женщина, чье светлое тело мелькало впереди, от неожиданности заметалась из стороны в сторону, вскинула руки, торопливо натягивая на себя платье. Лунный луч блеснул на тускло-красной ткани, звон стал оглушительным…
Федор пробежал еще несколько шагов, схватил женщину за плечи. Она повернулась — и он очутился лицом к лицу с Сивергой.
* * *
Он чувствовал это, теперь ему казалось, с первого мгновения ее терпкого поцелуя; в каждой ласке было что-то чужое.., дурман, морок, оцепенивший его рассудок, но обостривший чувствительность. И все же он, как безумный, искал вокруг глазами Марию — ведь это же ее желал, ее обнимал! Может быть, она еще бредет где-то по лесу, полухмельная от их любви? Но нет! Ее образ был сорван, как износившаяся одежда, и отброшен обратно в те таинственные бездны, откуда был извлечен, чтобы.., о господи, чтобы осталась в лесу прогалина, где трава примята и вырвана с корнем, как будто стадо звериное удовлетворяло здесь свою похоть. Князь Федор застонал, и в глаза его близко глянули черные лукавые очи. Все слова, которые он хотел сказать, замерли.
Что толку винить ее? Язычница, дикарка, тудин.
Разве ее вина, если он так мечтал о другой, что принял за нее первую попавшуюся? Однако ловко же она скинулась Марией, ох как ловко! «От одежд исходит моль, а от жен — лукавство женское», — вспомнилось вдруг старинное изречение. Лукавство! Вот уж правда. Его передернуло от воспоминаний, и слезы навернулись на глаза, боже, как льнул он к ее губам, тем единственным в мире… Горло перехватило. Сколько же у нее мужей, у Сиверги? Медведь, кто еще? Теперь и он. Как она посмела?! Нет. Только он виновен. Снова и снова он.
— Ты хотел ее видеть — и увидел, так, да? — спросила Сиверга, заглядывая ему в лицо.
— Не так, нет… — глухо обронил Федор, отворачиваясь.
— Чего же ты хотел? — Она чуть надулась, явно обиженная тем пренебрежением, с которым он избегал ее взгляда. Сладкие судороги недавнего наслаждения еще играли в ее теле, и горько было видеть, что русский пришелец гонит от себя память об этих дивных ощущениях. Смутная ревность вспыхнула в ее сердце — ревность к серым глазам, и мягкой, темно-золотистой волне надо лбом, и легкой кудрявой прядке над ухом, и розовым, как мальва, губам. Как расцвело, как засияло белое, бледное лицо бывшей царевой невесты при одной мысли об этом понуром человеке, который сейчас стоит перед Сивергой обнаженный и равнодушный.., и она ему нужна не больше, чем звон ее бубенчиков.
— Я ей тоже показывала тебя, — мстительно молвила она — и отшатнулась, когда он обернулся и ударил взглядом в ее лицо:
— Где? Когда? Как?! — Хриплый голос оборвался почти звериным рыком, и у Сиверги, среди мужей которой были вожак-олень, орел и медведь, вдруг подогнулись колени, ибо ветер судьбы, единственный не боявшийся ее угроз, коснулся ее лица вместе с воспаленным, гневным дыханием этого светлоглазого человека, который ненавидел ее.
— Нет.., нет, не так, — торопливо пробормотала она. — Просто она тебя увидела на закате.., увидела. Но она придет ко мне и будет просить о новой встрече.
— Что? — Он надвинулся, навис над ней, и Сиверга, которая умела быть вровень с самыми высокими кедрами, когда хотела поймать за хвост ветер, почувствовала, что стремительно уменьшается и вот-вот сделается малой травинкой, испуганно прильнувшей к земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97