горный хребет, долженствовавший привести их к Эльдорадо, оказался причудливо изогнутым отрогом Анд.
– Чтоб тебя! – сплюнул Лимпиас. – Это мне наука: не иметь дела с извращенцами.
Обратный путь был куда трудней: голод и жажда косили людей.
Снова пошли дожди, но, по счастью, на пути повстречалась деревушка. Здесь индейцы чоке не проявили к ним враждебности, они научили испанцев употреблять в пищу вместе с маисом муравьев, пауков и скорпионов. Ливни отрезали отряд от всего мира. Томительно тянулись месяцы. Странная напасть вроде чесотки приключилась с людьми и лошадьми. Лошади плешивели, у них лезли гривы и хвосты, брюхо раздувалось. Им так не хватало соли, что они принимались жевать вывешенную на просушку одежду своих хозяев. И несмысленные твари, и существа, наделенные разумом и бессмертной душой, мерли как мухи: тридцать человек отправилось на тот свет, столько же лежало при последнем издыхании на спинах уцелевших от мора коней. Медленным шагом побежденных двигалось войско назад.
Сильно поредевший отряд снова разместился в том самом шалаше, что выстроили для него приветливые индейцы, и тихой пристанью, надежнейшим убежищем казался им этот убогий кров.
Гуттен, присев на обрубок дерева, печально и рассеянно созерцал раскинувшуюся перед ним равнину, а в десяти шагах от него падре Тудела и Вельзер, силясь постичь ход его мыслей, глядели на своего предводителя задумчиво и уныло.
«Все из-за его упрямства», – думал капеллан.
«Как не похож ныне Филипп на того юношу, которого я встречал когда-то в доме моего отца», – размышлял Вельзер, охваченный светлым чувством печали.
«Правильно сказал ему индеец в красной шапке, – текли мысли священника, – эта дорога ведет не к богатству, а к гибели. Нам следовало идти на Макатоа».
«Он был свеж и розовощек в Аугсбурге, а теперь цвет ланит его так темен, что, если б не русые волосы и борода, он сошел бы за индейца».
«Не могу понять, отчего наши люди, доведенные до отчаянья упрямством Гуттена, не подняли против него оружие, не предали его смерти. Педро Лимпиас – законченный негодяй. Он завидует и Гуттену, и Вельзеру и втихомолку порочит обоих, обвиняя их в противоестественной связи. Какой усталый и удрученный вид у его милости. Бедняга! Что-то дальше будет?»
А Филипп тоже перебирал в памяти события последних лет, искал ответ на многие вопросы, не дававшие ему покоя. Глубокие морщины прочертили его чело, серебряные нити сверкали в бороде.
«И я еще сетовал, что приходится скакать по дорогам империи с поручениями государей. Я, которого эрцгерцог Фердинанд считал братом. Я, который был доверенным и приближенным слугою императора!.. – думал Филипп. Ему слышались звуки лютней и скрипок, виделись разукрашенные к коронации улицы Рима. – Я повстречал там прекрасную герцогиню, я ел фазанов и каплунов за королевским столом. Боже, зачем променял я воды Дуная на эти илистые потоки?!»
– Что с вами, ваша милость? – жалостливо спросил священник, наклоняясь к нему. – Вы так сумрачны и угрюмы… Неужто вера в господа покинула вас?
– Нет, падре! Просто я вспоминал отца. Он часто повторял мне: «Секрет успеха – в упорстве. Тот, кто позволяет унынию одолеть себя, достоин презрения. Истинный рыцарь предпочитает ломать себе не голову, а шею. Вперед, сын мой, только вперед, предоставь мудрствовать другим. А до тех пор, пока ты, отправляясь на небеса, не увидишь на земле бездыханное свое тело, о смерти нечего и думать!»
Филипп улыбнулся этому воспоминанию. Нет такой неудачи, которая сломила бы его, и за это надо сказать спасибо бургомистру Кёнигсхофена. С честью выдержит он это испытание, ибо без мук и крови ничего добиться нельзя. Целый год блуждал он в потемках и вот теперь наконец нашел правый путь к Эльдорадо. Он вернется в Германию богачом. Он возродит былую славу дома Гуттенов. Он заставит принцев и вельмож уважать себя. У него будут самые горячие скакуны, самые нарядные одежды, самая красивая жена на свете.
– Мы пойдем вперед, падре! – воскликнул он, отогнав от себя печальные думы. – Мы победим!
– Славно, ваша милость! – подхватил Тудела, зараженный его уверенностью.
– Ура! – эхом откликнулся Вельзер-младший. Вместе с ними Филипп вошел в шалаш, где вповалку лежали его воины.
– Друзья мои! – обратился он к ним, и все обернулись на его ликующий голос. Одни поглядели на него с сочувствием, другие с любопытством. – Больше месяца торчим мы в этой дыре. Силы наши восстановились. Думаю, что теперь уж мы доберемся до Эльдорадо.
Слова его не вызвали никакого отклика и были встречены молчанием. Педро Лимпиас сплюнул на три шага. Падре Тудела не без робости оглядывал безучастные лица солдат. Гуттен принялся горячо убеждать их:
– Пусть не смущают вас ваши мытарства и то, что мы, дав такого крюку, пришли туда, откуда вышли. Не будь этого, мы не знали бы наверное, что Макатоа – это преддверие Эльдорадо.
Лица солдат были по-прежнему каменны. Филипп, не колеблясь и не теряя решимости, сказал твердо и властно:
– Я отправляюсь в Эльдорадо. Беру с собой двоих. Охотники сопровождать меня – шаг вперед!
Первым сделал этот шаг Варфоломей Вельзер. За ним – Хуан де Кинкосес, а за ним, к вящему удивлению Филиппа, – Педро Лимпиас.
– И на меня можете рассчитывать, – сказал Диего де Монтес.
Вызвались идти: Мартин Артьяга, Санчо Брисеньо и Хуан Гевара, Алонсо Пачеко, Дамиан де Барриос, портной Луис Леон и другие, числом более сорока.
– Ну, сеньоры, – сказал растроганный Филипп, – если Писарро с тринадцатью воинами покорил Перу, отчего бы и нам не повторить его подвиг, нас ведь в три раза больше.
«Так-то оно так, – подумал священник, – да есть разница: Писарро был сыном потаскухи, а ты – младший брат епископа».
25. АМАЗОНКИ
Отряд бодро и весело шел по долине к Гуавиаре. Лишь на двадцатый день его остановила река.
– Поглядите, какая она широкая и как стремительно несет свои воды! – воскликнул Лимпиас. – Бьюсь об заклад, что на том берегу – заветный Макатоа.
Солдаты с восхищением и боязнью глядели на могучий пенистый поток, надвое разделивший долину.
Вельзер приказал Лимпиасу, который безмятежно и благодушно сидел на камушке:
– Возьмите людей, пройдите по течению, отыщите место для переправы!
– Благодарю за честь, – чуть слышно пробурчал тот, а вслух произнес с преувеличенной почтительностью: – Слушаю, ваше высочество!
– Напрасно вы меня так титулуете, – сказал Варфоломей. – Я не принадлежу к императорской фамилии.
– Ой ли? – отойдя подальше, бросил Лимпиас. – О том следовало бы спросить твою потаскуху мамашу.
Через два часа Лимпиас привел крепкого молодого индейца со связанными за спиной руками.
– Ошивался ниже по реке.
Гуттен, придя в доброе расположение духа, оглядел пленника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
– Чтоб тебя! – сплюнул Лимпиас. – Это мне наука: не иметь дела с извращенцами.
Обратный путь был куда трудней: голод и жажда косили людей.
Снова пошли дожди, но, по счастью, на пути повстречалась деревушка. Здесь индейцы чоке не проявили к ним враждебности, они научили испанцев употреблять в пищу вместе с маисом муравьев, пауков и скорпионов. Ливни отрезали отряд от всего мира. Томительно тянулись месяцы. Странная напасть вроде чесотки приключилась с людьми и лошадьми. Лошади плешивели, у них лезли гривы и хвосты, брюхо раздувалось. Им так не хватало соли, что они принимались жевать вывешенную на просушку одежду своих хозяев. И несмысленные твари, и существа, наделенные разумом и бессмертной душой, мерли как мухи: тридцать человек отправилось на тот свет, столько же лежало при последнем издыхании на спинах уцелевших от мора коней. Медленным шагом побежденных двигалось войско назад.
Сильно поредевший отряд снова разместился в том самом шалаше, что выстроили для него приветливые индейцы, и тихой пристанью, надежнейшим убежищем казался им этот убогий кров.
Гуттен, присев на обрубок дерева, печально и рассеянно созерцал раскинувшуюся перед ним равнину, а в десяти шагах от него падре Тудела и Вельзер, силясь постичь ход его мыслей, глядели на своего предводителя задумчиво и уныло.
«Все из-за его упрямства», – думал капеллан.
«Как не похож ныне Филипп на того юношу, которого я встречал когда-то в доме моего отца», – размышлял Вельзер, охваченный светлым чувством печали.
«Правильно сказал ему индеец в красной шапке, – текли мысли священника, – эта дорога ведет не к богатству, а к гибели. Нам следовало идти на Макатоа».
«Он был свеж и розовощек в Аугсбурге, а теперь цвет ланит его так темен, что, если б не русые волосы и борода, он сошел бы за индейца».
«Не могу понять, отчего наши люди, доведенные до отчаянья упрямством Гуттена, не подняли против него оружие, не предали его смерти. Педро Лимпиас – законченный негодяй. Он завидует и Гуттену, и Вельзеру и втихомолку порочит обоих, обвиняя их в противоестественной связи. Какой усталый и удрученный вид у его милости. Бедняга! Что-то дальше будет?»
А Филипп тоже перебирал в памяти события последних лет, искал ответ на многие вопросы, не дававшие ему покоя. Глубокие морщины прочертили его чело, серебряные нити сверкали в бороде.
«И я еще сетовал, что приходится скакать по дорогам империи с поручениями государей. Я, которого эрцгерцог Фердинанд считал братом. Я, который был доверенным и приближенным слугою императора!.. – думал Филипп. Ему слышались звуки лютней и скрипок, виделись разукрашенные к коронации улицы Рима. – Я повстречал там прекрасную герцогиню, я ел фазанов и каплунов за королевским столом. Боже, зачем променял я воды Дуная на эти илистые потоки?!»
– Что с вами, ваша милость? – жалостливо спросил священник, наклоняясь к нему. – Вы так сумрачны и угрюмы… Неужто вера в господа покинула вас?
– Нет, падре! Просто я вспоминал отца. Он часто повторял мне: «Секрет успеха – в упорстве. Тот, кто позволяет унынию одолеть себя, достоин презрения. Истинный рыцарь предпочитает ломать себе не голову, а шею. Вперед, сын мой, только вперед, предоставь мудрствовать другим. А до тех пор, пока ты, отправляясь на небеса, не увидишь на земле бездыханное свое тело, о смерти нечего и думать!»
Филипп улыбнулся этому воспоминанию. Нет такой неудачи, которая сломила бы его, и за это надо сказать спасибо бургомистру Кёнигсхофена. С честью выдержит он это испытание, ибо без мук и крови ничего добиться нельзя. Целый год блуждал он в потемках и вот теперь наконец нашел правый путь к Эльдорадо. Он вернется в Германию богачом. Он возродит былую славу дома Гуттенов. Он заставит принцев и вельмож уважать себя. У него будут самые горячие скакуны, самые нарядные одежды, самая красивая жена на свете.
– Мы пойдем вперед, падре! – воскликнул он, отогнав от себя печальные думы. – Мы победим!
– Славно, ваша милость! – подхватил Тудела, зараженный его уверенностью.
– Ура! – эхом откликнулся Вельзер-младший. Вместе с ними Филипп вошел в шалаш, где вповалку лежали его воины.
– Друзья мои! – обратился он к ним, и все обернулись на его ликующий голос. Одни поглядели на него с сочувствием, другие с любопытством. – Больше месяца торчим мы в этой дыре. Силы наши восстановились. Думаю, что теперь уж мы доберемся до Эльдорадо.
Слова его не вызвали никакого отклика и были встречены молчанием. Педро Лимпиас сплюнул на три шага. Падре Тудела не без робости оглядывал безучастные лица солдат. Гуттен принялся горячо убеждать их:
– Пусть не смущают вас ваши мытарства и то, что мы, дав такого крюку, пришли туда, откуда вышли. Не будь этого, мы не знали бы наверное, что Макатоа – это преддверие Эльдорадо.
Лица солдат были по-прежнему каменны. Филипп, не колеблясь и не теряя решимости, сказал твердо и властно:
– Я отправляюсь в Эльдорадо. Беру с собой двоих. Охотники сопровождать меня – шаг вперед!
Первым сделал этот шаг Варфоломей Вельзер. За ним – Хуан де Кинкосес, а за ним, к вящему удивлению Филиппа, – Педро Лимпиас.
– И на меня можете рассчитывать, – сказал Диего де Монтес.
Вызвались идти: Мартин Артьяга, Санчо Брисеньо и Хуан Гевара, Алонсо Пачеко, Дамиан де Барриос, портной Луис Леон и другие, числом более сорока.
– Ну, сеньоры, – сказал растроганный Филипп, – если Писарро с тринадцатью воинами покорил Перу, отчего бы и нам не повторить его подвиг, нас ведь в три раза больше.
«Так-то оно так, – подумал священник, – да есть разница: Писарро был сыном потаскухи, а ты – младший брат епископа».
25. АМАЗОНКИ
Отряд бодро и весело шел по долине к Гуавиаре. Лишь на двадцатый день его остановила река.
– Поглядите, какая она широкая и как стремительно несет свои воды! – воскликнул Лимпиас. – Бьюсь об заклад, что на том берегу – заветный Макатоа.
Солдаты с восхищением и боязнью глядели на могучий пенистый поток, надвое разделивший долину.
Вельзер приказал Лимпиасу, который безмятежно и благодушно сидел на камушке:
– Возьмите людей, пройдите по течению, отыщите место для переправы!
– Благодарю за честь, – чуть слышно пробурчал тот, а вслух произнес с преувеличенной почтительностью: – Слушаю, ваше высочество!
– Напрасно вы меня так титулуете, – сказал Варфоломей. – Я не принадлежу к императорской фамилии.
– Ой ли? – отойдя подальше, бросил Лимпиас. – О том следовало бы спросить твою потаскуху мамашу.
Через два часа Лимпиас привел крепкого молодого индейца со связанными за спиной руками.
– Ошивался ниже по реке.
Гуттен, придя в доброе расположение духа, оглядел пленника:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103