— Но все же не забывай, что семьи Сэммацу и Кавамура за то, что приняли христианство, лишились своих земель.
— Господин Сэммацу и господин Кавамура?! Он слышал об этом впервые. Эти семьи были гораздо родовитее Хасэкура. Особенно велики были заслуги господина Маготэя Кавамуры, который ведал осушительными работами и лесопосадками в княжестве, за что ему были пожалованы земли, приносящие доход свыше трех тысяч коку [] риса — в Сарусаве, Хаямато и Окаги. Самурай не знал, что даже эта семья пострадала из-за того, что глава ее принял крещение.
— Имей это в виду, — предостерег господин Исида. — Теперь ты должен жить тихо и незаметно.
— Тихо и незаметно?!
— Да, чтобы не привлекать к себе внимания. Ни у кого не должно закрасться подозрения, что ты христианин. Я уже не смогу прийти тебе на помощь. Раньше Его светлость призывал род Исида, когда нужно было вести сражения, но времена изменились, теперь мы ему не нужны и он отвернулся от нас. Я не жалуюсь. Тебе же известно, что Его светлость являет государственную мудрость. — Господин Исида хрипло засмеялся, словно издеваясь над собой. — Ты в таком же положении. В тот год тебя сделали посланником и отправили в страны южных варваров, хотя ты и невысокого звания, а сейчас ты должен жить так, чтобы не привлекать к себе внимания. К сожалению, именно такое отчуждение, такие отвратительные отношения и бытуют между людьми — подумай об этом… Я позвал тебя сегодня специально… чтобы сказать это.
Самурай потупившись внимательно слушал унылый голос своего господина. Казалось, он обращается не к Самураю, а к самому себе лишь для того, чтобы сдержать переполнявшие его тоску и возмущение.
Вечером он покинул Нунодзаву. В ушах еще звучал хриплый голос господина Исиды. Ёдзо покорно следовал за его лошадью. Самурай должен теперь жить в Ято тихо и незаметно, не привлекая к себе внимания.
Вернувшись ночью домой, он сказал дяде, которому еще ничего не было ведомо, что разговор шел о странах южных варваров. Хотя, по правде говоря, господин Исида не задал ни одного вопроса об этих странах, о том, как проходило путешествие. И не только господин Исида — никто в княжестве не проявил ни малейшего интереса к дальним странам.
— Ладно, пусть о землях в Курокаве он даже не упомянул. — Дядя прикрыл глаза, будто выражая этим покорность. — Но неужели и словом не обмолвился о вознаграждении?
— Сейчас ничего невозможно сделать. Он сказал, что придется подождать.
Самурай не считал себя вправе оборвать тонкую ниточку, еще связывающую дядю с жизнью. Он должен был говорить так, чтобы у того осталась хотя бы крупица надежды. Лгать было противно, и поэтому голос его звучал сухо. Лицо оставалось бесстрастным.
Когда все уснули, Самурай открыл шкатулку для писем — он не расставался с ней в течение всего путешествия. Шкатулку, которую много раз заливала морская вода, опаляло жаркое солнце Новой Испании. Следуя совету господина Исиды, он должен был предать огню все, что хотя бы чуточку было связано с христианством. В ней лежали листки с записанными на них для памяти именами падре и монахов монастырей, в которых они побывали, и молитвами о благополучном путешествии, изображения святых, закладки для молитвенников. Они были ему не нужны, но он не выбросил их, думая, что, возвратившись домой, позабавит жену и детей.
Самурай порвал листки и картинки и бросил в огонь. Ведь Совет старейшин может посчитать эти бумаги крамольными и придерется к ним. Края листков завернулись, они стали темно-коричневыми, пробежало крохотное пламя — и все исчезло.
Глубокая ночь в Ято. Тому, кто не знает ночи в Ято, неведомы настоящая тьма, молчание тьмы. Тишина — не просто отсутствие звуков. Тишина — это шелест опадающей в лесу за домом листвы, раздающиеся временами резкие голоса птиц, тень на стене фигуры человека, сидящего у огня.
«Мир бескраен. Но я больше не верю людям», — повторял про себя Самурай слова Кюскэ Ниси, глядя на золу в очаге. «Теперь ты должен жить тихо и незаметно, чтобы не привлекать к себе внимания», — вспомнил он слова господина Исиды. Перед его мысленным взором возникли Ниси и господин Исида, как и он сидящие в эту ночь безмолвно, понурившись.
Со дна шкатулки появилась небольшая пачка полуистлевшей бумаги. Ее отдал ему при расставании тот японец, который жил у озера в Текали. Этот человек, наверное, уже покинул Текали и ушел вместе с индейцами в какое-нибудь другое место. А может быть, умер. Мир бескраен, но везде люди страдают, как и здесь, в Ято.
Он всегда рядом с нами,
Он прислушивается к нашим страданиям и скорби,
Он плачет вместе с нами,
Он говорит нам:
Блаженны плачущие — ибо на небесах они утешатся.
«Он» — это тот худой, жалкий человек, распростерший пригвожденные руки и уронивший голову на грудь. Закрыв глаза, Самурай вспоминал того человека, каждый вечер смотревшего на него со стен комнат, в которых он жил. Сейчас Самурай почему-то не испытывал к Нему ни презрения, ни отчуждения. Ему даже казалось, что этот достойный сострадания человек чем-то похож на него самого, горестно сидящего у очага.
Он скитался по миру, но навещал не высокомерных и знатных, а бедных и страждущих и беседовал только с ними. До утра Он сидел с умирающими и до рассвета держал их за руку, а потом страдал вместе с оставшимися в живых… Не для того Он пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих.
Здесь жила женщина, многие годы продававшая свое тело. Однажды она узнала, что Он пришел по морю. Она побежала туда, где был Он, и пошла рядом с Ним, не говоря ни слова и лишь плача. Ее слезы мочили ступни Его ног. И Он сказал: перестань плакать, Бог знает о твоих страданиях и о твоей скорби; так что не страшись.
Точно обезумевшая, закричала птица — один раз, второй. Он сломал ветку и бросил в очаг, пламя слабо колыхнулось и стало пожирать сухие листья.
Самурай пытался представить себе, как японец в жалкой лачуге у озера исписывает страницу за страницей. Ночь там такая же непроглядно темная, как здесь, в Ято. Самураю казалось, что он смутно понимает, почему ему так необходимо было писать все это. Ему нужен был не тот бог, о котором твердят в церквах богатые падре, а человек, который бы защитил его и индейцев, покинутых всеми. «Он всегда рядом с нами. Он прислушивается к нашим страданиям и скорби, Он плачет вместе с нами…» Самураю померещился бывший монах, исписывающий своими каракулями страницу за страницей.
Приближалась первая зима после возвращения Самурая на родину. Из леса, окружавшего его дом, каждый день неслись сухие листья, и однажды он увидел в оголенном лесу голые, переплетенные сетью серебристые ветки.
Самурай, как и в прежние годы, вместе со слугами ходил в лес рубить деревья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81