За обедом прислуживала чахлая, слабая, как былинка, но в очень громких башмаках горничная. Должно быть, Полунин привык уже однообразно жаловаться гостям на ее худобу, - пожаловался и Месяцу.
- Вот, даже и ущипнуть не за что: скелет музейный... А вам известную Лушу супруга ко мне не пускает, - боится.
Потом, точно спохватившись, Полунин строго заговорил о любви:
- Я скажу вам, что такое в сущности, в субстанции своей, любовь, хотите?
Конечно, Месяц хотел. Полунин сделал очень долгую паузу, в продолжение которой неподвижно и строго глядел в глаза Месяца своими треугольными глазами, и, наконец, сказал медленно:
- Любовь... это... добро! Вот! И тут все. Я пожилой уж человек, я пришел к этому путем опыта целой жизни, а вы получайте это как готовенькое, как итог, из ко-то-ро-го... Вы еще юноша, вы из итогов можете еще делать новые выводы и новые итоги, а я уж нет - пас. Любовь - это... добро!.. Ясно?.. Объяснения нужны?
Месяц еще не начинал любить - некогда было, и ему было все равно: добро так добро. Он согласился сразу.
После обеда Полунин читал ему свои стихи, в которых часто не соблюдал рифмы, и когда Месяц заметил это вслух, предводитель осерчал так, что сплошь покраснели треугольные щеки, а глаза стали круглые, и звонко захлопнул тетрадку.
Месяц сконфуженно извинился - Полунин извинил, но сказал все-таки, что поэзия - свободный порыв чувства и дар богов, а рифма - удел бухгалтеров и тупиц.
Говорили потом о городишке.
- Вы о нем так плохо не думайте, - строго глядел на Месяца Полунин, это город богатый. Не смотрите, что он грязен и прочее, здесь оч-чень много оч-чень богатых людей!.. Он в чумарке, каналья, ходит, и картуз у него неопрятный, - козырек надорван, тому подобное, - однако... у него тысяч триста в банке!.. Прасолы. Когда-то гурты гоняли... Любители, конечно, абсо-лютного dolce far niente...* Тут ведь думали провести линию лет пятнадцать тому назад, и вот сии богачи испугались, - железной дороги испугались, я не шучу: чтобы свистать да жуликов возить?.. Отклонили!.. Но когда проведут здесь новую линию и вокзал будет не как теперь за пятнадцать верст, а в самом городе (есть такой проект) - тогда вы посмотрите, что здесь будет!.. Дом я напрасно здесь строю? Очень хорошо-с!.. Об этом мне жена беспрестанно твердит, и даже... поссорились, но, однако... время покажет, что я был прав.
______________
* Сладостного безделья (итал.).
В окно видно было, как напротив, посреди грязи, прислонясь к плетню боками, два коротконогих мужика, охватив огромный круг черного подсолнуха, точили его понемногу, как воробьи; должно быть, тоже говорили о чем-нибудь скучном.
И в этой улице, и в этих людях, и в расписных плафонах полунинского дома почуялась вдруг Месяцу вечная тщета человеческих усилий, очень остро почуялась, по-молодому, а почему - он и сам не знал.
Полунин же, глядя на него по-прежнему строго, говорил:
- Предположим, что человек, во всех отношениях порядочный, подозревается в каких-нибудь гнусностях, тому подобное - он имеет право протестовать гласно, не правда ли?
- Я думаю, - сказал Месяц, улыбнувшись недоуменно.
- Конечно, особой бравады мысли тут нет, - заметил Полунин, - а только... Я вам должен сказать, что нисходить до понимания и восходить к пониманию - это вещи разные, хотя цель и одна... Ясно?.. Вы - попович? Извините, что я так просто.
- Нет, не попович... Сын чиновника, - сконфузился Месяц.
- Мелкого, до титулярного... Так вот... в ваши годы, или немного старше, я служил тогда в дипломатическом корпусе, и от меня многого ждали. Я не скажу, что я не оправдал бы надежд, но, однако... я теперь не на своем месте не по своей вине - и жена моя, зная это, не может мне этого простить... И всем жалуется... Вам?..
- Мне? Нет... не слыхал.
- Не успела еще, но-о... не скроет... Впрочем, она - дивный человек, и голова у нее золотая... Забудем об этом... Вы не пьете? Очень хорошо делаете... Современная молодежь вообще... этим похвалиться не может...
И выпил сам.
Потом, прокашлявшись и глядя строго, говорил с растяжкой:
- Из моих товарищей двое занимали даже видные государственные посты, но... сановники сии были прохвосты, хапуги, пустоболты... Пустота, конечно, иногда удобна, а там - большей частью всегда, - понятно вам?.. Ну-те-с, вот... а я - личность, я - подававший блестящие надежды... рекомендуюсь: не оценен и не понят, не оценен, потому что не понят, - и все.
Он выпил большую рюмку, крякнул и добавил!
- Впрочем, это к делу не относится: забудем.
Потом посмотрел на Месяца еще строже и еще добавил:
- Но-о... вы еще очень молоды, сударь мой, и... как бы это выразиться поглаже... не одного со мной круга... да.
Когда прощался с ним после обеда, Полунин был любезно важен, передал ему письмо для жены, запечатанное серебристым сургучом, пожелал успехов в занятиях с Лериком, даже вышел на крыльцо провожать и, указывая на фигурные клумбы кругом, проговорил привычно:
- А это английский сад... Разбивал специалист-jardinier*, Иван Афанасьев из Харькова... Всего лучшего, мой друг. До свиданья!
______________
* Садовник (франц.).
VI
Софья Петровна любила похвастать тем, что сама ведет все хозяйство на трех тысячах десятин земли.
Однажды она весело, в лицах, представила, как на ссыпке хлеба в амбаре поссорилась с Блюмбергом, так что осерчавший Блюмберг послал ее даже к "шорту".
- Блюмберг, говорю ему, у вас голова баранья! В те мешки, которые для ржи, вы сыплете пшеницу, а в которых пшеница должна быть, у вас рожь... А он мне вдруг: "Мешки на мешки, пшеница на рожь, рожь на пшеницу - ну вас к шорту - а я ушел!"
И Блюмберг действительно хотел уйти и просил расчета, но Софья Петровна расчета ему не дала: у нее было поверье, что кто глуп, тот честен, а умных она боялась, потому что жулики.
Когда Марк Игнатьич приехал от Полунина, Софья Петровна расспрашивала его обо всем с большим любопытством.
- Он ведь очень большой хлебосол, у него там, наверно, куча гостей была... Тем более - воскресенье.
- Нет, никого не было.
- Ка-ак? Совсем никого?.. Это очень-очень странно! - усмехнулась быстро, передернув плечами. - Но он вам все комнаты показывал?
- Да, я все видел... а что?
- И?.. Как вы находите?
- Удобно, конечно...
- Удобно?.. Ужас!.. Эта "стенная живопись", с позволения сказать, эти пла-фоны!.. Какая глупая безвкусица - ужасно!.. И, главное, зачем? Зачем?
Тут Марк Игнатьич кстати вспомнил о письме, запечатанном серебристым сургучом, и когда подавал его ей, удивленными глазами она встретила его глаза:
- Что же вы таились с письмом?.. Скрывали?.. Зачем?
- Просто забыл.
- Какой вы... неумелый, право!
Письмо она вскрыла не при нем, но как хлопали потом двери и как часто сыпалась ее возмущенная английская речь в комнате Марочки - это слышал Марк Игнатьич и думал при этом: "Значит, они действительно поссорились... Вечная супружеская история:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11