"Какая жалость! Какая жалость!.."
И рояль в углу гостиной плачущими, обрызганными слезами звуками выбрасывал в воздух мелодию Somnambul'ы, любимой вещи Елены Михайловны.
Выла метель, скрипели полозья, стучали четыре пары копыт, позвякивал колокольчик.
Мелькнул черный столб по шоссе, и Модест Гаврилович вспомнил, что с ним был Ульян Иваныч, а теперь его нет. Он припомнил, что видел его в последний раз в то время, когда тот закричал: "Караул!" - и бросился к двери, и ему, точно в тумане, представилось, как сам он выходил через ту же дверь к лошадям, как толкнул в грудь старика с ведром, а оглянувшись в комнату, увидел Ивана Степаныча на полу в окровавленном сбоку чесучовом пиджаке.
Потом и Ульян Иваныч и доктор куда-то пропали. Выплыл почему-то начальник станции Бледнов, псовый охотник и пьяница, который вечно задерживал его хлеб, потому что он не давал ему взяток.
Бледнов потирал руки, подмигивал ему откуда-то из снежных сугробов и язвительно шипел: "Ага, милый! А что? Попался?.."
Метель уже застилала дорогу мягким, пушистым ковром, в котором вязли полозья. Буланые фыркали. Четыре острых уха черными треугольниками торчали на темном беззвездном небе.
- Все пропало! Кончено! - вслух сказал Модест Гаврилович.
Со дна его души поднялись плотные серые жужжащие мысли, похожие на рой пчел, сбитых ливнем.
И в душе его заколыхался животный страх перед чем-то большим и всесильным, имя которому на человеческом языке - "Жестокость".
Оно встало перед ним, ледяное и гладкое, и погребло под собою то, что он называл раньше "справедливостью", "причиной", "долгом" и другими, теперь лишенными значения словами.
Из конца в конец по огромному пустырю выла метель. Полновластной хозяйкой носилась она по его земле, купленной трудами целой жизни. Она издевалась и над его булаными, и над медвежьей полостью его саней, и над ним самим. Она хохотала прямо ему в уши дребезжащим, подлым смехом...
И, поднявшись на ноги и злобно сжав зубы, Модест Гаврилович изо всей силы ударил вожжами по лошадям. Лошади вздрогнули, рванули задами и понеслись, храпя и подбрасывая сани.
Уже давно промелькнули во мгле кудловатые ветлы и опушка леса, темной грудой осталась в стороне длинная усадьба Модеста Гавриловича, с пустым высоким старым домом, а он стоял злобный, раздавленный, непонимающий и жадно и жестоко бил и гнал лошадей, точно хотел нагнать и раздавить судьбу.
Лошади бешено рвались, храпя и мотая мордами, сани подпрыгивали на ухабах, слетевшая с крючков медвежья полость, точно тяжелое крыло, трепалась за санями; а спереди, и сзади, и кругом залегла черная тоска и шумно и страшно дышала ему в лицо белой метелью.
1904 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Дифтерит. Впервые напечатано в "Новом пути" № 3 за 1904 год. Вошло в первый том собрания сочинений изд. "Мысль" с датой: "Январь 1904 г.".
H.M.Любимов
1 2 3 4 5 6
И рояль в углу гостиной плачущими, обрызганными слезами звуками выбрасывал в воздух мелодию Somnambul'ы, любимой вещи Елены Михайловны.
Выла метель, скрипели полозья, стучали четыре пары копыт, позвякивал колокольчик.
Мелькнул черный столб по шоссе, и Модест Гаврилович вспомнил, что с ним был Ульян Иваныч, а теперь его нет. Он припомнил, что видел его в последний раз в то время, когда тот закричал: "Караул!" - и бросился к двери, и ему, точно в тумане, представилось, как сам он выходил через ту же дверь к лошадям, как толкнул в грудь старика с ведром, а оглянувшись в комнату, увидел Ивана Степаныча на полу в окровавленном сбоку чесучовом пиджаке.
Потом и Ульян Иваныч и доктор куда-то пропали. Выплыл почему-то начальник станции Бледнов, псовый охотник и пьяница, который вечно задерживал его хлеб, потому что он не давал ему взяток.
Бледнов потирал руки, подмигивал ему откуда-то из снежных сугробов и язвительно шипел: "Ага, милый! А что? Попался?.."
Метель уже застилала дорогу мягким, пушистым ковром, в котором вязли полозья. Буланые фыркали. Четыре острых уха черными треугольниками торчали на темном беззвездном небе.
- Все пропало! Кончено! - вслух сказал Модест Гаврилович.
Со дна его души поднялись плотные серые жужжащие мысли, похожие на рой пчел, сбитых ливнем.
И в душе его заколыхался животный страх перед чем-то большим и всесильным, имя которому на человеческом языке - "Жестокость".
Оно встало перед ним, ледяное и гладкое, и погребло под собою то, что он называл раньше "справедливостью", "причиной", "долгом" и другими, теперь лишенными значения словами.
Из конца в конец по огромному пустырю выла метель. Полновластной хозяйкой носилась она по его земле, купленной трудами целой жизни. Она издевалась и над его булаными, и над медвежьей полостью его саней, и над ним самим. Она хохотала прямо ему в уши дребезжащим, подлым смехом...
И, поднявшись на ноги и злобно сжав зубы, Модест Гаврилович изо всей силы ударил вожжами по лошадям. Лошади вздрогнули, рванули задами и понеслись, храпя и подбрасывая сани.
Уже давно промелькнули во мгле кудловатые ветлы и опушка леса, темной грудой осталась в стороне длинная усадьба Модеста Гавриловича, с пустым высоким старым домом, а он стоял злобный, раздавленный, непонимающий и жадно и жестоко бил и гнал лошадей, точно хотел нагнать и раздавить судьбу.
Лошади бешено рвались, храпя и мотая мордами, сани подпрыгивали на ухабах, слетевшая с крючков медвежья полость, точно тяжелое крыло, трепалась за санями; а спереди, и сзади, и кругом залегла черная тоска и шумно и страшно дышала ему в лицо белой метелью.
1904 г.
ПРИМЕЧАНИЯ
Дифтерит. Впервые напечатано в "Новом пути" № 3 за 1904 год. Вошло в первый том собрания сочинений изд. "Мысль" с датой: "Январь 1904 г.".
H.M.Любимов
1 2 3 4 5 6