— Так-то ты меня благодаришь за то, что я тебя вывела в свет!.. Давно бы сгнила где-нибудь под забором или сгорела в огне, как окаянная душа, если б не я… Дурища!..
Снова раздался шорох.
— Дура ты, говорю. К пастухам бы тебя, они тебе подходящая компания, а не я!.. Небось была бы умней, кабы тебя собаки изгрызли или о свинячьи хребты кто обломал. У-у, колча!..
Кузнечиха поднялась и увидела на дороге, в нескольких шагах от плетня, дряхлую старушонку; в руке она держала длинную палку, а из-под платка у нее выбивались две седые прядки, которые тряслись вместе с головой.
— Кого это вы, мамаша, ругаете?.. Гжыбина!.. — смеясь, окликнула ее Шаракова.
Старуха обернулась к ней.
— Это вы, кузнечиха?.. — проговорила она, повернув к плетню. — Слава Иисусу Христу!.. А я и сама хотела к вам зайти… отец просил… да, хоть убей, забыла через эту Иуду!..
С этими словами она подняла свою палку, гневно ее тряся.
— Что же папаша мне наказывал? — поспешно спросила Шаракова.
— Ведь вот… путается у меня под ногами и не то чтоб помочь, а еще мешает ходить. За то, что я ее из грязи вытащила…
— А что папаша-то передал с вами? — нетерпеливо повторила вопрос кузнечиха. — Были вы сегодня на мельнице?
— А как же, была… Ложись, мерзавка!.. — не унималась бабка и бросила палку под плетень. — Солтысяка вторую неделю лихоманка трясет, так я заговаривала, а вчерашний день по пути-то и зашла на мельницу.
— Здоров папаша?
— Ого! Только наказывал вам приехать к нему завтра со Сташеком, а ваш… чтобы тоже к воскресенью был на мельнице…
Видимо, забыв о своей палке, старуха облокотилась на плетень и продолжала:
— Оно видите как: органист-то, стало быть, ваш, Завада, покупает землю, ну и хочет у Ставинского, стало быть, у папаши вашего, занять пятьсот злотых. Приходил он в среду на мельницу и просил, а Ставинский-то ему на это: «А чего, сударь, ради я стану давать вам в долг, ежели вы, сударь, обидели кузнеца и поссорились с ним?..»
— И правильно папаша сказал!.. — не утерпела Шаракова.
— А органист на это: «Я с кузнецом помирюсь и буду его сына учить». А старик на это: «Вот, сударь, и мирись!» А он на это: «Боюсь я идти к кузнецу: изобьет он меня. У вас-то я был бы посмелей и даже бутылочку-другую меду бы поставил, чтоб только помириться…»
— Вот хитрец! — перебила ее кузнечиха. — А давно ли прошли те времена, когда он болтал, будто в священном писании сказано, что кузнецы и трубочисты пошли от Каина да от Хама и что они так и родятся братоубийцами?.. Провались он совсем!..
— Ну, если так и сказано в священном писании, то органист в этом неповинен, — заметила старуха.
— Брешет! — с жаром воскликнула Шаракова. — Тоже и мы знаем, где и что сказано… От Хама пошли мужики, а мой-то не мужик, а от Каина — турки, а мой-то не турок! Никого ведь он не убил!..
Гжыбина любила похвалиться своей осведомленностью относительно «потомков Хама», однако на этот раз благоразумно промолчала, памятуя, что имеет дело с таким грамотеем, как кузнечиха, которая к тому же была наследницей мельников Ставинских!
— Да вы зайдите в хату, отдохните, — радушно позвала старуху Шаракова, заметив, что та устала.
— Не могу! — отказалась бабка и схватила палку. — У Матеушовой корову раздуло, так мне надо пойти ее окурить… Ну, — прибавила она, тряся свою палку, — ты смотри не озоруй… хоть остаток пути, не то я тебя…
— Что это вы говорите? — остановила ее кузнечиха.
— А что мне не говорить? Пусть скачет прямо, а то шатается, как пьяная…
— Это ноги у вас, мамаша, подгуляли; палка не виновата!
— Какое!.. — нетерпеливо махнула рукой старуха. — Ходили же они восемьдесят лет, а сейчас ни с того ни с сего подведут?.. Ну, оставайтесь с богом!..
— Ступайте с богом!.. — ответила кузнечиха вслед бабке.
Но едва она осталась одна, как ее снова охватил гнев против органиста.
«Видали? — рассуждала она про себя. — Мужика моего обидел, одежу ему замарал, а теперь вздумал мириться, когда ему деньги понадобились… Как бы не так!.. — прошептала она, грозя кулаком в сторону серой колоколенки, — не видать тебе ни отцовских денег, ни земли, да и я еще на людях тебе все припомню!.. Как раз для него папаша пятьсот злотых накопил… не дождешься ты этого, попрошайная твоя душа!..»
Желая поскорей сообщить свои соображения мужу, она перескочила через плетень и побежала в кузницу. Ей казалось, что весь мир уже знал о лукавстве органиста, оттого даже раздувшиеся залатанные мехи сейчас как-то особенно сердито пыхтели, извергая из пасти огненные искры.
Она вызвала мужа и сообщила ему весть, принесенную бабкой.
— Ну и слава богу, что органист хочет мириться! — добродушно ответил черный от сажи великан, выслушав рассказ жены.
Молодка руками всплеснула от возмущения.
— И ты с ним помиришься?.. — ужаснулась она.
— Еще бы!.. А кто будет учить Сташека? Уж не наш ли учитель?
— И ты с ним помиришься, после того как он бутылку разбил о твою башку?..
— Так ведь лопнула-то не башка, а бутылка…
— После того что он тебя чумазым обозвал, с трубочистом равнял?..
— А я, пока не умоюсь, и есть чумазый; все это знают, и ты первая, — отвечал кузнец, не находя оснований для подобного ожесточения жены.
Шаракова тряхнула головой.
— Судьбина моя горькая! — запричитала она. — Вот уж выбрала я себе долю!.. Да мужик ты или не мужик?.. Да твой отец с моим дядей в солдатах служили, а у тебя никакой нет гордости… Я баба, — говорила она, задыхаясь, — но так глаза бы ему и выцарапала, а ты хочешь мириться?.. Такой-то муж у Ставинской: из шляхетского дома взял жену, а у самого и стыда нету!..
Кузнец нахмурился.
— Почему это у меня стыда нету?.. — буркнул он.
— Да ведь ты хочешь мириться с органистом?
— Чего там хотеть?
— Да ведь ты только что говорил?..
— Чего там говорить?.. Это ты болтала, дескать отец велел… ну а нам нельзя же его ослушаться…
— А разве мой папаша тебе отец?.. Так мне и надо его слушаться, но не тебе. Ты не должен мириться с органистом, хоть бы даже я захотела послушаться папашу…
Между тем подмастерья уже несколько минут как затеяли в кузнице потасовку, производя изрядный шум, и кузнецу не терпелось поскорей вернуться к своей работе, а может, и избавиться от хлопотливого объяснения с женой. Поэтому он решительно заявил:
— Ну, если так, не мирюсь с органистом! Хочет отец или не хочет — мне до этого дела нет. Зато я не хочу!.. Не стану мириться!.. И на мельницу ни я не поеду в воскресенье, ни ты завтра со Сташеком. И баста!..
— То-то и есть, что и я поеду завтра, и ты в воскресенье! — перебила его жена.
— А?.. — спросил Шарак и уже хотел было подбочениться, но вовремя одумался.
— Оба поедем, и пускай органист тоже там будет, да только затем, чтобы на людях услышать, что я ему скажу!.. Вот как!..
Муж искоса поглядел на нее, может хотел даже сплюнуть сквозь зубы, но махнул рукой и медленно повернул к кузнице, почесывая затылок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Снова раздался шорох.
— Дура ты, говорю. К пастухам бы тебя, они тебе подходящая компания, а не я!.. Небось была бы умней, кабы тебя собаки изгрызли или о свинячьи хребты кто обломал. У-у, колча!..
Кузнечиха поднялась и увидела на дороге, в нескольких шагах от плетня, дряхлую старушонку; в руке она держала длинную палку, а из-под платка у нее выбивались две седые прядки, которые тряслись вместе с головой.
— Кого это вы, мамаша, ругаете?.. Гжыбина!.. — смеясь, окликнула ее Шаракова.
Старуха обернулась к ней.
— Это вы, кузнечиха?.. — проговорила она, повернув к плетню. — Слава Иисусу Христу!.. А я и сама хотела к вам зайти… отец просил… да, хоть убей, забыла через эту Иуду!..
С этими словами она подняла свою палку, гневно ее тряся.
— Что же папаша мне наказывал? — поспешно спросила Шаракова.
— Ведь вот… путается у меня под ногами и не то чтоб помочь, а еще мешает ходить. За то, что я ее из грязи вытащила…
— А что папаша-то передал с вами? — нетерпеливо повторила вопрос кузнечиха. — Были вы сегодня на мельнице?
— А как же, была… Ложись, мерзавка!.. — не унималась бабка и бросила палку под плетень. — Солтысяка вторую неделю лихоманка трясет, так я заговаривала, а вчерашний день по пути-то и зашла на мельницу.
— Здоров папаша?
— Ого! Только наказывал вам приехать к нему завтра со Сташеком, а ваш… чтобы тоже к воскресенью был на мельнице…
Видимо, забыв о своей палке, старуха облокотилась на плетень и продолжала:
— Оно видите как: органист-то, стало быть, ваш, Завада, покупает землю, ну и хочет у Ставинского, стало быть, у папаши вашего, занять пятьсот злотых. Приходил он в среду на мельницу и просил, а Ставинский-то ему на это: «А чего, сударь, ради я стану давать вам в долг, ежели вы, сударь, обидели кузнеца и поссорились с ним?..»
— И правильно папаша сказал!.. — не утерпела Шаракова.
— А органист на это: «Я с кузнецом помирюсь и буду его сына учить». А старик на это: «Вот, сударь, и мирись!» А он на это: «Боюсь я идти к кузнецу: изобьет он меня. У вас-то я был бы посмелей и даже бутылочку-другую меду бы поставил, чтоб только помириться…»
— Вот хитрец! — перебила ее кузнечиха. — А давно ли прошли те времена, когда он болтал, будто в священном писании сказано, что кузнецы и трубочисты пошли от Каина да от Хама и что они так и родятся братоубийцами?.. Провались он совсем!..
— Ну, если так и сказано в священном писании, то органист в этом неповинен, — заметила старуха.
— Брешет! — с жаром воскликнула Шаракова. — Тоже и мы знаем, где и что сказано… От Хама пошли мужики, а мой-то не мужик, а от Каина — турки, а мой-то не турок! Никого ведь он не убил!..
Гжыбина любила похвалиться своей осведомленностью относительно «потомков Хама», однако на этот раз благоразумно промолчала, памятуя, что имеет дело с таким грамотеем, как кузнечиха, которая к тому же была наследницей мельников Ставинских!
— Да вы зайдите в хату, отдохните, — радушно позвала старуху Шаракова, заметив, что та устала.
— Не могу! — отказалась бабка и схватила палку. — У Матеушовой корову раздуло, так мне надо пойти ее окурить… Ну, — прибавила она, тряся свою палку, — ты смотри не озоруй… хоть остаток пути, не то я тебя…
— Что это вы говорите? — остановила ее кузнечиха.
— А что мне не говорить? Пусть скачет прямо, а то шатается, как пьяная…
— Это ноги у вас, мамаша, подгуляли; палка не виновата!
— Какое!.. — нетерпеливо махнула рукой старуха. — Ходили же они восемьдесят лет, а сейчас ни с того ни с сего подведут?.. Ну, оставайтесь с богом!..
— Ступайте с богом!.. — ответила кузнечиха вслед бабке.
Но едва она осталась одна, как ее снова охватил гнев против органиста.
«Видали? — рассуждала она про себя. — Мужика моего обидел, одежу ему замарал, а теперь вздумал мириться, когда ему деньги понадобились… Как бы не так!.. — прошептала она, грозя кулаком в сторону серой колоколенки, — не видать тебе ни отцовских денег, ни земли, да и я еще на людях тебе все припомню!.. Как раз для него папаша пятьсот злотых накопил… не дождешься ты этого, попрошайная твоя душа!..»
Желая поскорей сообщить свои соображения мужу, она перескочила через плетень и побежала в кузницу. Ей казалось, что весь мир уже знал о лукавстве органиста, оттого даже раздувшиеся залатанные мехи сейчас как-то особенно сердито пыхтели, извергая из пасти огненные искры.
Она вызвала мужа и сообщила ему весть, принесенную бабкой.
— Ну и слава богу, что органист хочет мириться! — добродушно ответил черный от сажи великан, выслушав рассказ жены.
Молодка руками всплеснула от возмущения.
— И ты с ним помиришься?.. — ужаснулась она.
— Еще бы!.. А кто будет учить Сташека? Уж не наш ли учитель?
— И ты с ним помиришься, после того как он бутылку разбил о твою башку?..
— Так ведь лопнула-то не башка, а бутылка…
— После того что он тебя чумазым обозвал, с трубочистом равнял?..
— А я, пока не умоюсь, и есть чумазый; все это знают, и ты первая, — отвечал кузнец, не находя оснований для подобного ожесточения жены.
Шаракова тряхнула головой.
— Судьбина моя горькая! — запричитала она. — Вот уж выбрала я себе долю!.. Да мужик ты или не мужик?.. Да твой отец с моим дядей в солдатах служили, а у тебя никакой нет гордости… Я баба, — говорила она, задыхаясь, — но так глаза бы ему и выцарапала, а ты хочешь мириться?.. Такой-то муж у Ставинской: из шляхетского дома взял жену, а у самого и стыда нету!..
Кузнец нахмурился.
— Почему это у меня стыда нету?.. — буркнул он.
— Да ведь ты хочешь мириться с органистом?
— Чего там хотеть?
— Да ведь ты только что говорил?..
— Чего там говорить?.. Это ты болтала, дескать отец велел… ну а нам нельзя же его ослушаться…
— А разве мой папаша тебе отец?.. Так мне и надо его слушаться, но не тебе. Ты не должен мириться с органистом, хоть бы даже я захотела послушаться папашу…
Между тем подмастерья уже несколько минут как затеяли в кузнице потасовку, производя изрядный шум, и кузнецу не терпелось поскорей вернуться к своей работе, а может, и избавиться от хлопотливого объяснения с женой. Поэтому он решительно заявил:
— Ну, если так, не мирюсь с органистом! Хочет отец или не хочет — мне до этого дела нет. Зато я не хочу!.. Не стану мириться!.. И на мельницу ни я не поеду в воскресенье, ни ты завтра со Сташеком. И баста!..
— То-то и есть, что и я поеду завтра, и ты в воскресенье! — перебила его жена.
— А?.. — спросил Шарак и уже хотел было подбочениться, но вовремя одумался.
— Оба поедем, и пускай органист тоже там будет, да только затем, чтобы на людях услышать, что я ему скажу!.. Вот как!..
Муж искоса поглядел на нее, может хотел даже сплюнуть сквозь зубы, но махнул рукой и медленно повернул к кузнице, почесывая затылок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13