Вена? Или ни то, ни другое?». Он великолепно знал город, и нарисованная им картина будущего Будапешта была при всей ее утопичности очень убедительной. Его докторскую работу «Типы венгерских поселений и столица» я не читал и знаю лишь по рассказам Контры.
Отто закончил университет в тридцать девятом и остался при кафедре, ассистентом без оклада. Спустя три года он получил редкое звание – «д-р инж.»; у нас, в Университете Пазманя, это было примерно равноценно званию приват-доцента. Вообще-то слово «без оклада» не следует понимать буквально: статьями, чертежами, репетиторством он наверняка зарабатывал не меньше, чем, скажем, начинающий инженер. Кроме того, к привилегиям такого «безокладного» практиканта относилось право распоряжаться текстами лекций, ссужая их студентам, а это тоже несколько сот пенге за полугодие (мало кто записывал лекции сам, а если и записывал, то все равно надежнее «первоисточник»). Семья давно ему не помогала; скорее он должен был что-нибудь отдавать матери. (Дядя Сучек умер, едва достигнув пятидесяти: лег в больницу на три дня на незначительную операцию, и что-то там произошло, какое-то осложнение. Помню, как ошеломила всех его смерть: «пустяк – и вот тебе, нет человека».)
Словом, Отто уже в то время был достаточно обеспечен, чтобы жениться; мы в те смутные годы, в преддверии войны, женились и с гораздо менее надежными источниками существования. Но как раз когда Отто получил доктора и ставку доцента в университете, вдруг оборвались его многолетние отношения с Магдой Секей. Как? Почему? Мне об этом рассказали родители, подробностей у нас в поселке никто не знал. В те времена многие школьные привязанности заканчивались подобным образом: ведь связь с «порядочной девушкой» считалась тогда величайшим, почти немыслимым грехом. А за десять лет платонических отношений может выдохнуться, прогоркнуть даже самая возвышенная и чистая любовь. К тому же с тех пор, как Магда начала работать, они и встречаться могли очень редко. Может быть, Магда испугалась, что упустит время, останется старой девой, – словом, она вдруг вышла замуж за одного своего сослуживца. Глядя на Отто, не было видно, что он огорчен и обижен. Между ними сохранились дружеские отношения; встретившись на улице, они останавливались обмолвиться несколькими словами – ни больше и ни меньше положенного.
Интереса ради скажу: как раз в то время, когда закончился роман однолюба Отто, убежденный холостяк и отнюдь не однолюб Жюльяр женился.
В характере Жюльяра не было ничего таинственного. Его взгляды на жизнь, выраженные в нескольких афоризмах, известны были всем членам АЭРа; коллеги всегда могли предугадать его мнение, реакцию на ту или иную ситуацию. Но личная его жизнь оставалась загадкой даже для близких друзей. Дома у себя он никогда никого не принимал, у него не было даже телефона; Контра знал, где он живет, но даже он не был на квартире у Жюльяра. Ходили разговоры, что профессор содержит тяжело больную мать и сестру, тоже не вполне здоровую, – отсюда его замкнутость. Еще про него знали, что он любит женщин, подобные вещи замечают с первого взгляда. Да он и сам не отрицал этого. «Как же их не любить? Женщины – хорошие». Этот афоризм давал понять, что женщины к нему благосклонны, что он тоже для них «хороший» – для женщин, или к женщинам, или по новейшему, более всеобъемлющему выражению, «у женщин». И неудивительно: стоило лишь взглянуть на этого сорокалетнего мужчину с благородной сединой, обаятельной внешностью, с яркой индивидуальностью… К тому же авторитетного и отнюдь не бедного. Город этот не так уж велик, и профессора часто видели в кафе или ресторане вдвоем с какой-нибудь женщиной. Причем каждый раз с другой. Правда, видели их всегда в такой обстановке, что это вполне могла быть самая невинная или даже деловая встреча. Но все же вдвоем. Так что знакомые не без основания считали, что женщин у Жюльяра великое множество. И завидовали ему по этой причине. Среди многих причин. И вдруг Жюльяр из этого великого множества выбрал одну рыжую девушку-еврейку и женился на ней, причем как раз в 1942 году, когда в парламенте уже обсуждался закон о запрещении смешанных браков. Чисто жюльяровский жест. «Дух противоречия».
Между прочим, узнали об этом следующим образом: у Жюльяра, как известно, телефона не было, но в новом издании телефонной книги вдруг появилось имя «госпожа Ференц Жюльяр, преподавательница языков». Ну, уж тут-то юноши из АЭРа провели целый розыск, чтобы узнать, кто та волшебница, которой удалось поймать в свои сети такого матерого зверя? И выяснилось, ничего особенного, ни красоты, ни даже просто молодости; должно быть, какой-то старый роман. Да и живет эта особа по другому адресу, в маленькой квартирке, одна… Тогда пошли новые слухи: Жюльяр заключил фиктивный брак исключительно для того, чтобы спасти эту женщину от преследований, и с условием – жить они будут раздельно, а как только закончатся «эти варварские времена», сразу разведутся… Раз уж я начал об этом, доскажу до конца: во время немецкой оккупации женщина переселилась к Жюльяру, а после освобождения вернулась в свою квартиру; развестись они так и не развелись. Так что слухи обрели следующую модификацию. Жюльяр держит жену, чтобы действительно как-нибудь не жениться. Что говорить, и сейчас, в семидесятилетнем возрасте (дай бог каждому), его можно видеть и в «Верешмарти», и в маленьких будайских корчмах, и в тихих эспрессо с молодыми женщинами. Правда, всегда так, что это вполне может быть и деловое свидание. Но тем не менее вдвоем.
Нельзя не вспомнить здесь одного неприятного – или, наоборот, благоприятного – последствия его женитьбы: давно уже ожидаемое выдвижение его в ординарные профессора так и не состоялось. Впрочем, может быть, не только по этой причине. А во время немецкой оккупации Жюльяра вообще попросили из университета. Тоже, может быть, не только поэтому. И тут же призвали в части ПВО. Сорокалетний человек, необученный, «непризывного» возраста – где его можно было еще использовать? Каждый второй день он дежурил в Чепеле, и кто встречал его, рассказывал, с какой суховатой элегантностью носил он синюю каску. В то время в Чепеле не было страхования жизни. Да и где оно было?
О том, как шли дела в АЭРе, я знаю прежде всего от Контры.
В Академии Леонардо, достойной самого искреннего уважения, Контра был как раз тем человеком, которого я уважал менее других. И не только потому, пожалуй, что перед войной мы вместе провели год в Париже, часто сиживая вместе на террасе в кафе «Купол», обсуждая судьбы Европы; а ведь – как это у снобов? – «что ты за человек, раз сел со мной…»! В такой степени я снобом все-таки, пожалуй, не был. Однако доля снобизма, видимо, была во мне, если для меня так много значило, что в поведении Контры полностью отсутствовала жестковатая самоуверенность человека «точной» профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Отто закончил университет в тридцать девятом и остался при кафедре, ассистентом без оклада. Спустя три года он получил редкое звание – «д-р инж.»; у нас, в Университете Пазманя, это было примерно равноценно званию приват-доцента. Вообще-то слово «без оклада» не следует понимать буквально: статьями, чертежами, репетиторством он наверняка зарабатывал не меньше, чем, скажем, начинающий инженер. Кроме того, к привилегиям такого «безокладного» практиканта относилось право распоряжаться текстами лекций, ссужая их студентам, а это тоже несколько сот пенге за полугодие (мало кто записывал лекции сам, а если и записывал, то все равно надежнее «первоисточник»). Семья давно ему не помогала; скорее он должен был что-нибудь отдавать матери. (Дядя Сучек умер, едва достигнув пятидесяти: лег в больницу на три дня на незначительную операцию, и что-то там произошло, какое-то осложнение. Помню, как ошеломила всех его смерть: «пустяк – и вот тебе, нет человека».)
Словом, Отто уже в то время был достаточно обеспечен, чтобы жениться; мы в те смутные годы, в преддверии войны, женились и с гораздо менее надежными источниками существования. Но как раз когда Отто получил доктора и ставку доцента в университете, вдруг оборвались его многолетние отношения с Магдой Секей. Как? Почему? Мне об этом рассказали родители, подробностей у нас в поселке никто не знал. В те времена многие школьные привязанности заканчивались подобным образом: ведь связь с «порядочной девушкой» считалась тогда величайшим, почти немыслимым грехом. А за десять лет платонических отношений может выдохнуться, прогоркнуть даже самая возвышенная и чистая любовь. К тому же с тех пор, как Магда начала работать, они и встречаться могли очень редко. Может быть, Магда испугалась, что упустит время, останется старой девой, – словом, она вдруг вышла замуж за одного своего сослуживца. Глядя на Отто, не было видно, что он огорчен и обижен. Между ними сохранились дружеские отношения; встретившись на улице, они останавливались обмолвиться несколькими словами – ни больше и ни меньше положенного.
Интереса ради скажу: как раз в то время, когда закончился роман однолюба Отто, убежденный холостяк и отнюдь не однолюб Жюльяр женился.
В характере Жюльяра не было ничего таинственного. Его взгляды на жизнь, выраженные в нескольких афоризмах, известны были всем членам АЭРа; коллеги всегда могли предугадать его мнение, реакцию на ту или иную ситуацию. Но личная его жизнь оставалась загадкой даже для близких друзей. Дома у себя он никогда никого не принимал, у него не было даже телефона; Контра знал, где он живет, но даже он не был на квартире у Жюльяра. Ходили разговоры, что профессор содержит тяжело больную мать и сестру, тоже не вполне здоровую, – отсюда его замкнутость. Еще про него знали, что он любит женщин, подобные вещи замечают с первого взгляда. Да он и сам не отрицал этого. «Как же их не любить? Женщины – хорошие». Этот афоризм давал понять, что женщины к нему благосклонны, что он тоже для них «хороший» – для женщин, или к женщинам, или по новейшему, более всеобъемлющему выражению, «у женщин». И неудивительно: стоило лишь взглянуть на этого сорокалетнего мужчину с благородной сединой, обаятельной внешностью, с яркой индивидуальностью… К тому же авторитетного и отнюдь не бедного. Город этот не так уж велик, и профессора часто видели в кафе или ресторане вдвоем с какой-нибудь женщиной. Причем каждый раз с другой. Правда, видели их всегда в такой обстановке, что это вполне могла быть самая невинная или даже деловая встреча. Но все же вдвоем. Так что знакомые не без основания считали, что женщин у Жюльяра великое множество. И завидовали ему по этой причине. Среди многих причин. И вдруг Жюльяр из этого великого множества выбрал одну рыжую девушку-еврейку и женился на ней, причем как раз в 1942 году, когда в парламенте уже обсуждался закон о запрещении смешанных браков. Чисто жюльяровский жест. «Дух противоречия».
Между прочим, узнали об этом следующим образом: у Жюльяра, как известно, телефона не было, но в новом издании телефонной книги вдруг появилось имя «госпожа Ференц Жюльяр, преподавательница языков». Ну, уж тут-то юноши из АЭРа провели целый розыск, чтобы узнать, кто та волшебница, которой удалось поймать в свои сети такого матерого зверя? И выяснилось, ничего особенного, ни красоты, ни даже просто молодости; должно быть, какой-то старый роман. Да и живет эта особа по другому адресу, в маленькой квартирке, одна… Тогда пошли новые слухи: Жюльяр заключил фиктивный брак исключительно для того, чтобы спасти эту женщину от преследований, и с условием – жить они будут раздельно, а как только закончатся «эти варварские времена», сразу разведутся… Раз уж я начал об этом, доскажу до конца: во время немецкой оккупации женщина переселилась к Жюльяру, а после освобождения вернулась в свою квартиру; развестись они так и не развелись. Так что слухи обрели следующую модификацию. Жюльяр держит жену, чтобы действительно как-нибудь не жениться. Что говорить, и сейчас, в семидесятилетнем возрасте (дай бог каждому), его можно видеть и в «Верешмарти», и в маленьких будайских корчмах, и в тихих эспрессо с молодыми женщинами. Правда, всегда так, что это вполне может быть и деловое свидание. Но тем не менее вдвоем.
Нельзя не вспомнить здесь одного неприятного – или, наоборот, благоприятного – последствия его женитьбы: давно уже ожидаемое выдвижение его в ординарные профессора так и не состоялось. Впрочем, может быть, не только по этой причине. А во время немецкой оккупации Жюльяра вообще попросили из университета. Тоже, может быть, не только поэтому. И тут же призвали в части ПВО. Сорокалетний человек, необученный, «непризывного» возраста – где его можно было еще использовать? Каждый второй день он дежурил в Чепеле, и кто встречал его, рассказывал, с какой суховатой элегантностью носил он синюю каску. В то время в Чепеле не было страхования жизни. Да и где оно было?
О том, как шли дела в АЭРе, я знаю прежде всего от Контры.
В Академии Леонардо, достойной самого искреннего уважения, Контра был как раз тем человеком, которого я уважал менее других. И не только потому, пожалуй, что перед войной мы вместе провели год в Париже, часто сиживая вместе на террасе в кафе «Купол», обсуждая судьбы Европы; а ведь – как это у снобов? – «что ты за человек, раз сел со мной…»! В такой степени я снобом все-таки, пожалуй, не был. Однако доля снобизма, видимо, была во мне, если для меня так много значило, что в поведении Контры полностью отсутствовала жестковатая самоуверенность человека «точной» профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16