Рассказы –

OCR Busya
«Лайош Мештерхази «Избранные произведения»»: Правда; Москва; 1989
Лайош Мештерхази
День, когда они были убиты
Он проспал всего несколько часов, но проснулся спокойным, отдохнувшим и даже слегка повеселевшим. Вчера их перевели из полицейского участка в тюрьму на улице Марко. Со вчерашнего дня прекратились пытки, уже сутки не повторялись искусственно вызываемые припадки малярии, которые выматывают человека гораздо больше, чем плеть, побои и загоняемые под ногти иглы. Было наконец получено обвинительное заключение – безудержная клевета, обычные антибольшевистские бредни, извращенные и тенденциозно подтасованные факты, сдобренные высокопарными и казуистическими юридическими формулировками в обычном, присущем хортистам, стиле. Да и можно ли было ожидать чего-либо иного? Им сказали: подготовьтесь к защите. Против всего этого? Какая защита?!
Он ждал адвокатов – сегодня их должны были наконец допустить к нему; после строгой двухнедельной изоляции ждал вестей с воли. Адвокаты не приходили…
Далеко за полночь он поймал себя на том, что вот уже, пожалуй, в двадцатый раз мысли его вращаются по одному и тому же логическому кругу, что его навязчиво преследует одно и то же: «А ведь это, наверное, последняя ночь в моей жизни!» Он напряг всю силу своей воли: спать! Спать, чтобы завтра дать бой! Не думать об обвинительном акте, не думать о суде!..
Он вспомнил о своей библиотеке, о любимых книгах, разложенных по полкам… Кстати, в каком порядке? Первым стоит Аристотель, затем редкое, антикварное издание Лукреция Кара, Кампанелла, Томас Мор, французские просветители XVIII века… С каждым томом связана своя особая небольшая история. Первое двухтомное издание немецко-французского словаря 1844 года… Оно куплено в Вене у букиниста. Всю зиму у него стыли пальцы: словарь был приобретен как раз на те деньги, которые он отложил на перчатки. Руки можно прятать в карманы… Вспомнился последний концерт в Москве, на котором он был с женой… Он попробовал такт за тактом воспроизвести первую часть этого фортепьянного концерта, стараясь слышать и сопровождение, весь оркестр… Так, вспоминая, он погрузился в сон.
Спать в тюрьме – дело нелегкое. Беспрестанный стук кованых солдатских ботинок или сапог, разносящийся по гулкому коридору, постоянные окрики, хлопанье дверьми. Заснул он незадолго до рассвета, а когда проснулся, утро по-настоящему еще не наступило. И все же он сумел отдохнуть, успокоиться. С первой же секунды пробуждения ощутил огромный прилив сил – так бывало перед выполнением какого-нибудь особо важного задания. Это его обрадовало.
Не защищаться, не спасать свою жизнь собирается он, а доказать свою правоту, и не только себе, но всему миру, во имя прекрасного будущего. Его сегодняшний подвиг будет последним, подведет итог всей его жизни. Каждое слово, каждый жест играют сейчас особую роль…
Зал суда – затхлое, пыльное помещение. Колонны, гипсовая лепка, потертая облицовка. На скамьях, расположенных амфитеатром, публика. Впереди – высокие судейский стол, а за ним, в нише, белая мраморная статуя Франца-Иосифа. Словно сам бог справедливости в облике этого душителя свободы снизошел сюда, на алтарь правосудия. Справа – четверо защитников, слева на возвышении – место прокурора. Возле него два господина, один седоватый, чопорный, другой вертлявый, помоложе, – это врачи. Накануне вечером они обмерили· ему череп, устроили чуть не экзамен по математика и мировой литературе, зато синяков и вспухших кровоподтеков на теле словно не заметили.
Судьи: один – львиная голова с белоснежной гривой; другой – прилизанная прическа с тщательным пробором посредине; третий – сияющая лысина на плоское черепе… И только лица у всех одинаковые: застывшие надменные. По этим лицам видно, что мысли, все до единой, заранее сформулированы и обрели завершенные вид. И приговор тоже. За округлыми формулировками таится скудость содержания…
Публика: журналисты (статьи уже почти готовы и торчат из карманов, остается лишь добавить немного «колорита»); полицейские офицеры, сыщики, судейские чиновники и студенты права в зеленых и черных камилавках – их привели учиться… И это к ним придется обращаться? Перед ними, как на исповеди, обнажать свою душу?… Впрочем, даже каменная стена, а тем более стена из глупости, предвзятости и ненависти, не может преградить дорогу идее. Такой стены нет. О том, что он скажет, завтра и послезавтра узнают в Кишпеште, на судостроительном заводе в Обуде, и чуткие сердца настоящих людей сумеют отличить правду от газетной лжи…
Светлое пятно на вытертой до блеска скамье подсказывает, куда садиться. По бокам – стражники с примкнутыми штыками. Слева даже двое. А за ними – Фюршт. Борода двухнедельной давности, губы потрескавшиеся, красные, как в жару.
Неожиданно его охватывает чувство какого-то беспокойства. В зале наступает полная тишина, за судейским столом стоит председатель, опершись одной рукой о стол, а в другой держа папку с бумагами.
Заседание чрезвычайного трибунала открывается.
Он беспокоился не за себя. Дорога, которой он шел, была определена самой жизнью профессионала-революционера. Привычка подчинять свою личную судьбу общему делу вошла в его плоть и кровь. Даже в полубреду, в полусознательном состоянии, он не мог бы поступать иначе, чем поступает сейчас, – только так и всегда так.
Но с какого же это времени? Да с самого детства, когда он остался сиротой. С тех пор, как тринадцати лет от роду пустился бродить по белу свету и пешком добрался из Трансильвании до Будапешта. С тех трудных лет, когда ему пришлось перебиваться уроками, по ночам учиться, а на рассвете разносить газеты. Он взвалил все это на свои неокрепшие детские плечи, на больные легкие, лишь бы получить образование…
На его пути попадались перекрестки, где можно было свернуть к уюту, к обывательским удобствам. Не всякий почитатель Ади, не каждый член кружка Галилея, не все ученики Эрвина Сабо стали революционерами… К девятнадцати годам он был уже вполне «взрослым человеком», освобожденным от военной службы и работавшим в одном из крупнейших банков страны. Он вполне мог бы преуспеть!.. (Солидное финансовое учреждение!) Совсем недавно, за несколько дней до ареста, ему довелось соприкоснуться с этим учреждением еще раз. Товарищи сообщили, что на опытном земельном участке Учетного банка женщины собирают осыпавшиеся горошины, получая по полтора-два филлера за килограмм. Двадцать – тридцать филлеров в день! – И когда они начали роптать, управляющий, доктор Чолноки, отрезал: «Чего вы хотите? На трамвайный билет зарабатываете, а коли этого мало, вместо вас найдем сотню других!..»
«Пусть каждый заботится о себе!
1 2 3 4 5 6 7