Понимаешь, Сети? — объясняет Нахт брату, продолжая вглядываться в звезды.
Сети садится рядом с Нахтом. Тот держит в одной руке расщепленную дощечку, а в другой палочку, к концу которой нитью привязано грузило. Это и есть отвес. Нахт смотрит в щелку дощечки. Он держит отвес так, что через щелочку можно видеть нить этого отвеса, нить такого же отвеса, что держит Птахмес, и крайнюю звезду Бегемотихи.
— Подвинься немного вправо, Птахмес, — говорит Нахт. — Вот хорошо. Теперь я знаю, что за тобой — север, а за мною — юг. Тут и будем потом сидеть. Положим здесь наши отвесы и поставим светильники. Тогда мы сразу же найдем наши места, когда придет учитель.
— Хорошо. А вот, кажется, он уже идет!
Юноши быстро оборачиваются и склоняются в поклоне. Сети прячется в самый темный угол и тоже низко кланяется.
Когда он поднимает голову, то видит, что на крышу вошли несколько человек. Здесь и учитель Нахта — Райя, высокий, худощавый писец лет пятидесяти, и его помощник Неферхотеп, и группа жрецов. К своей большой радости, Сети замечает и знакомую фигуру старого Ани.
Из своего уголка Сети видит, как садятся Нахт и Птахмес, а недалеко от них — Инени и Гори, как учитель Райя и Неферхотеп проверяют, правильно ли они сидят; мальчик видит, как молча, такими же парами рассаживаются жрецы.
Один только Ани не садится; он подходит к широкой каменной ограде, окружающей крышу, и, опираясь на нее, устремляет взгляд в небо.
Все тихо. Изредка то Нахт, то Инени что-то пишут на лежащих около них свитках, и опять тишина.
Сети становится скучно. Он тихонько выходит из своего уголка и крадется вдоль ограды к южной стороне крыши, подальше от взрослых, чтобы им не помешать.
Облокотившись на ограду и подперев голову руками, он долго смотрит вдаль. Красота ночи охватывает его, он с наслаждением вдыхает прохладный воздух и смотрит то на яркие звезды, то в глубокую темноту внизу.
Но вот на его плечо мягко опускается рука, и тихий голос старого Ани произносит над его головой:
— Ты пришел сюда с братом, сын мой? Это похвально. Хорошо привыкать к звездам с юности!
Сети даже не успевает испугаться — так бережно и ласково говорит с ним старый писец, так приятно чувствовать на плече его сухую, но теплую и дружескую руку.
Они оба некоторое время молчат, потом Ани протягивает руку вперед и спрашивает:
— Знаешь ли ты, сын мой, что находится там, впереди нас?
Маленький Сети соображает, что старик указывает на юг, и говорит:
— Там почти весь Египет, господин, там и Он, и Абджу, и Уасет, а совсем далеко — Нубия.
— Хорошо, сын мой. А теперь идем сюда.
Старик, слегка опираясь на плечо Сети, ведет его к западной стороне крыши и, снова протягивая руку вперед, спрашивает:
— А что находится там?
После первого удачного ответа Сети уже уверен, что он правильно разбирается в окружающем пространстве, и поэтому он отвечает, не колеблясь:
— Там Меннефер, господин, там великие пирамиды.
— Так, правильно. Пойдем дальше!
Сети уже сам идет теперь к северной ограде крыши и, не дожидаясь вопроса Ани, говорит:
— А там болота и Великое Зеленое море.
Старый писец долго стоит молча и потом задумчиво говорит:
— Обширна и богата наша страна! Обильна она и хлебом, и плодами, и скотом. Не сосчитать ни рыб в Ниле, ни птиц в его зарослях, ни газелей и антилоп в пустыне. Велики и сокровища наших гор — прекрасные камни, золото, всякая руда. Искусен наш народ — далеко славятся наши ткани, стекло, папирус и иные изделия…
Старик замолчал, потом продолжал совсем тихо;
— Но как же ты беден, как же ты обездолен, народ мой! Непосильны тяготы твои, невыносимы твои страдания. На твоей плодороднейшей земле тебя мучает голод, и вместо радости от изобилия ее плодов ты не осушаешь слез…
Старый писец, по-видимому, совсем позабыл о мальчике, на плечо которого он все еще опирается.
А мальчик жадно, всем своим существом вслушивается в горькие слова старика, так неожиданно повторяющие его собственные мысли, на которые он так и не нашел ответа.
А что, если Ани сможет ему ответить? Ведь он самый ученый и умный! Спросить его?
Сети решительно поднимает голову и негромко произносит:
— А как сделать, чтобы никто не страдал, господин?
Ани с удивлением опускает взгляд и видит устремленные на него блестящие черные глаза. Эти глаза смотрят с такой надеждой и с таким глубоким чувством, что старый писец сразу понимает, как сильно взволнован мальчик.
— А почему ты меня об этом спрашиваешь, сын мой? — говорит Ани. — Что ты знаешь о жизни народа?
Сети начинает говорить, может быть, не слишком связно, но зато очень горячо. Услышанные им слова старого писца, доброта его глаз, весь его облик вызывают у мальчика такое доверие, что он рассказывает обо всем: о Месе и о старом воине, о семье Меса, о носильщиках зерна, о Маи и об осиротевшей семье рыбака, о пекаре и о дорогом зерне, которого нельзя купить бедняку, о жестоких сборщиках податей, о недоступных начальниках, о продажных судьях, и наконец, даже о маленьком рабе.
Но, рассказав, как они отвезли его к рыбакам, Сети запинается, потом совсем останавливается и вопросительно смотрит на старого писца.
— Продолжай, сын мой, — ласково говорит тот.
Но Сети молчит, и Ани, понимая, что именно мешает мальчику говорить, приходит ему на помощь:
— Ты не должен бояться рассказывать мне, сын мой. Ты и твои друзья поступили хорошо.
— Но мы ведь помогли ему убежать! — робко говорит Сети.
— Я слышал, сын мой, и говорю тебе, что вы сделали хорошее дело, ибо и он человек.
Сети, не веря своим ушам, смотрит на Ани широко раскрытыми глазами. Тогда старый писец берет его за руку и ведет к восточной ограде крыши:
— Иди сюда, сын мой. Там, за Нилом, как ты знаешь, близко граница. И вон там-то, за пределами Египта, в пустынях и горах Ретену, четыре тяжелых, мучительных года я был рабом…
Сети замирает и ничего не решается спрашивать. Но старик продолжает сам:
— Я был тогда молод и был писцом в войсках фараона Сети-Менмара, отца нашего фараона Рамсеса. Меня ранили, и я попал в плен к кочевникам. И вот когда я сам оказался рабом, я и понял, сын мой, что и раб — человек! Годы рабства многому научили меня, и о многом я стал думать иначе, чем думал прежде. Мне посчастливилось, и я бежал. Не буду рассказывать тебе, как все это было. Вспомни о Синухете, и ты поймешь, что я тогда испытал. Я тоже чуть не умер от жажды в пустыне, воистину «я задыхался, мое горло пылало, и я сказал: это вкус смерти!» . Но я все-таки спасся и с тех пор никогда не забываю того, что передумал в те годы. Вот теперь ты поймешь, почему я и говорю, что вы поступили хорошо. Продолжай же, сын мой, и расскажи мне все, что с тобой было и о чем ты сейчас думаешь.
Да, теперь Сети ничего не боится и откровенно делится со стариком своими думами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Сети садится рядом с Нахтом. Тот держит в одной руке расщепленную дощечку, а в другой палочку, к концу которой нитью привязано грузило. Это и есть отвес. Нахт смотрит в щелку дощечки. Он держит отвес так, что через щелочку можно видеть нить этого отвеса, нить такого же отвеса, что держит Птахмес, и крайнюю звезду Бегемотихи.
— Подвинься немного вправо, Птахмес, — говорит Нахт. — Вот хорошо. Теперь я знаю, что за тобой — север, а за мною — юг. Тут и будем потом сидеть. Положим здесь наши отвесы и поставим светильники. Тогда мы сразу же найдем наши места, когда придет учитель.
— Хорошо. А вот, кажется, он уже идет!
Юноши быстро оборачиваются и склоняются в поклоне. Сети прячется в самый темный угол и тоже низко кланяется.
Когда он поднимает голову, то видит, что на крышу вошли несколько человек. Здесь и учитель Нахта — Райя, высокий, худощавый писец лет пятидесяти, и его помощник Неферхотеп, и группа жрецов. К своей большой радости, Сети замечает и знакомую фигуру старого Ани.
Из своего уголка Сети видит, как садятся Нахт и Птахмес, а недалеко от них — Инени и Гори, как учитель Райя и Неферхотеп проверяют, правильно ли они сидят; мальчик видит, как молча, такими же парами рассаживаются жрецы.
Один только Ани не садится; он подходит к широкой каменной ограде, окружающей крышу, и, опираясь на нее, устремляет взгляд в небо.
Все тихо. Изредка то Нахт, то Инени что-то пишут на лежащих около них свитках, и опять тишина.
Сети становится скучно. Он тихонько выходит из своего уголка и крадется вдоль ограды к южной стороне крыши, подальше от взрослых, чтобы им не помешать.
Облокотившись на ограду и подперев голову руками, он долго смотрит вдаль. Красота ночи охватывает его, он с наслаждением вдыхает прохладный воздух и смотрит то на яркие звезды, то в глубокую темноту внизу.
Но вот на его плечо мягко опускается рука, и тихий голос старого Ани произносит над его головой:
— Ты пришел сюда с братом, сын мой? Это похвально. Хорошо привыкать к звездам с юности!
Сети даже не успевает испугаться — так бережно и ласково говорит с ним старый писец, так приятно чувствовать на плече его сухую, но теплую и дружескую руку.
Они оба некоторое время молчат, потом Ани протягивает руку вперед и спрашивает:
— Знаешь ли ты, сын мой, что находится там, впереди нас?
Маленький Сети соображает, что старик указывает на юг, и говорит:
— Там почти весь Египет, господин, там и Он, и Абджу, и Уасет, а совсем далеко — Нубия.
— Хорошо, сын мой. А теперь идем сюда.
Старик, слегка опираясь на плечо Сети, ведет его к западной стороне крыши и, снова протягивая руку вперед, спрашивает:
— А что находится там?
После первого удачного ответа Сети уже уверен, что он правильно разбирается в окружающем пространстве, и поэтому он отвечает, не колеблясь:
— Там Меннефер, господин, там великие пирамиды.
— Так, правильно. Пойдем дальше!
Сети уже сам идет теперь к северной ограде крыши и, не дожидаясь вопроса Ани, говорит:
— А там болота и Великое Зеленое море.
Старый писец долго стоит молча и потом задумчиво говорит:
— Обширна и богата наша страна! Обильна она и хлебом, и плодами, и скотом. Не сосчитать ни рыб в Ниле, ни птиц в его зарослях, ни газелей и антилоп в пустыне. Велики и сокровища наших гор — прекрасные камни, золото, всякая руда. Искусен наш народ — далеко славятся наши ткани, стекло, папирус и иные изделия…
Старик замолчал, потом продолжал совсем тихо;
— Но как же ты беден, как же ты обездолен, народ мой! Непосильны тяготы твои, невыносимы твои страдания. На твоей плодороднейшей земле тебя мучает голод, и вместо радости от изобилия ее плодов ты не осушаешь слез…
Старый писец, по-видимому, совсем позабыл о мальчике, на плечо которого он все еще опирается.
А мальчик жадно, всем своим существом вслушивается в горькие слова старика, так неожиданно повторяющие его собственные мысли, на которые он так и не нашел ответа.
А что, если Ани сможет ему ответить? Ведь он самый ученый и умный! Спросить его?
Сети решительно поднимает голову и негромко произносит:
— А как сделать, чтобы никто не страдал, господин?
Ани с удивлением опускает взгляд и видит устремленные на него блестящие черные глаза. Эти глаза смотрят с такой надеждой и с таким глубоким чувством, что старый писец сразу понимает, как сильно взволнован мальчик.
— А почему ты меня об этом спрашиваешь, сын мой? — говорит Ани. — Что ты знаешь о жизни народа?
Сети начинает говорить, может быть, не слишком связно, но зато очень горячо. Услышанные им слова старого писца, доброта его глаз, весь его облик вызывают у мальчика такое доверие, что он рассказывает обо всем: о Месе и о старом воине, о семье Меса, о носильщиках зерна, о Маи и об осиротевшей семье рыбака, о пекаре и о дорогом зерне, которого нельзя купить бедняку, о жестоких сборщиках податей, о недоступных начальниках, о продажных судьях, и наконец, даже о маленьком рабе.
Но, рассказав, как они отвезли его к рыбакам, Сети запинается, потом совсем останавливается и вопросительно смотрит на старого писца.
— Продолжай, сын мой, — ласково говорит тот.
Но Сети молчит, и Ани, понимая, что именно мешает мальчику говорить, приходит ему на помощь:
— Ты не должен бояться рассказывать мне, сын мой. Ты и твои друзья поступили хорошо.
— Но мы ведь помогли ему убежать! — робко говорит Сети.
— Я слышал, сын мой, и говорю тебе, что вы сделали хорошее дело, ибо и он человек.
Сети, не веря своим ушам, смотрит на Ани широко раскрытыми глазами. Тогда старый писец берет его за руку и ведет к восточной ограде крыши:
— Иди сюда, сын мой. Там, за Нилом, как ты знаешь, близко граница. И вон там-то, за пределами Египта, в пустынях и горах Ретену, четыре тяжелых, мучительных года я был рабом…
Сети замирает и ничего не решается спрашивать. Но старик продолжает сам:
— Я был тогда молод и был писцом в войсках фараона Сети-Менмара, отца нашего фараона Рамсеса. Меня ранили, и я попал в плен к кочевникам. И вот когда я сам оказался рабом, я и понял, сын мой, что и раб — человек! Годы рабства многому научили меня, и о многом я стал думать иначе, чем думал прежде. Мне посчастливилось, и я бежал. Не буду рассказывать тебе, как все это было. Вспомни о Синухете, и ты поймешь, что я тогда испытал. Я тоже чуть не умер от жажды в пустыне, воистину «я задыхался, мое горло пылало, и я сказал: это вкус смерти!» . Но я все-таки спасся и с тех пор никогда не забываю того, что передумал в те годы. Вот теперь ты поймешь, почему я и говорю, что вы поступили хорошо. Продолжай же, сын мой, и расскажи мне все, что с тобой было и о чем ты сейчас думаешь.
Да, теперь Сети ничего не боится и откровенно делится со стариком своими думами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29