Расположены они по обеим сторонам пересекающей лес дороги на красивых полянах — травянистых островах среди разрежённых человеком деревьев. Днём на вырубках неумолчно звучат воинственные вопли и охотничьи кличи мальчишек. Здесь им привольно для игр. В полдень, сменяя друг друга на пасеках, они ходят купаться на Узяшты, а потом, добыв мёду из улья поспокойней, «подобрей», пьют чай.
Сейчас вокруг тихо. Лишь каркнет порой на дереве ворона, да постукивает по дереву на шагиахметовой пасеке сторож Янмырза: выпало свободное время, и он мастерит бадейку, квашню или бочонок для кумыса — это его побочный промысел. Старик живёт на вырубках всё лето, присматривая и за соседними пасеками.
Пройдя уже довольно приличное расстояние, Багау нашёл на дороге свою седельную подушку.
— В стойло, значит, направилась эта свинья, — сказал он об убежавшей лошади, сунув подушку под мышки. — Получилось по присловью: приехал в седле — обратно топай по земле.
— Наверно, шла да траву пощипывала, — подхватил Гильман, обрадованный тем, что в голосе отца не слышалось злости. До этого мальчишки помалкивали, полагая, что отец настроен сердито. — А сегодня у Ахмади-бабая тоже улетели два роя, — опять ляпнул Гильман. Старший брат свирепо покосился на него и ткнул локтем в бок…
У околицы аула они увидели свою гнедуху. Ребята бросились было ловить её, но лошадь не далась в руки, пришлось гнать её перед собой по улице.
Возле дома Ахмади на брёвнышках, как обычно, сидели досужие люди. Багау отдал им салям.
— Ты что это, сосед, с подушкой в обнимку ходишь, не то на улице ночевать собрался? — пошутил Масгут.
Багау рассказал о приключившейся на пасеке истории.
— То-то, я гляжу, на выгоне чья-то гнедая под седлом ходит. Думал, какой-нибудь приезжий пустил попастись. Выходит, твоя… — сказал Апхалик.
— Ну как, сосед, нынче пчёлы? — спросил Масгут.
— Взяток очень хороший. Не знаю, как роение пройдёт. Пока что в две-три борти залетели…
— Год нынче для пчёл подходящий, — заметил кто-то.
Со двора выехал верхом Ахмадиев сын Абдельхак, направляясь на выгон, чтобы стреножить там коня на ночь. Старик Хатип, увидев его, спросил у Ахмади:
— Не нашлись следы твоего буланого?
— Нет. Как в воду ушёл.
— Может, в чужую сторону угнали — мало ли тут проезжих-прохожих…
— Или, опять же, медведь сожрал.
— К слову, сегодня возвращался я домой мимо Кызылташа. Чувствую — дохлятиной пованивает, — поддержал разговор Багау-бай. — Вот и думаю: не там ли хищник загрыз коня?
— Не удивительно, если и так… Нынче в округе, слышно, медведи пошаливают, — сказал Апхалик.
— Сомневаюсь… Скорей это — дело двуногого «медведя», — возразил Ахмади. Но сообщение брата заинтересовало его. Решил, что сам съездит к Кызылташу. Сыновья его, правда, утверждали, что всё там облазили, да смотрели, наверно, вполглаза. Надо самому убедиться, что и как, и снять с души груз, не питать напрасных надежд.
Багау-бай, заметив среди собравшихся на брёвнышках Сунагата, спросил:
— А этот парень чей будет?
— Да Сунагатулла же, сын покойного Агзама, — ответил Апхалик. — Не узнал, что ли?
— Лицо вроде знакомое, да картуз с толку сбивает. Подумал — не урыс ли?
— Он теперь не хуже любого урыса по-ихнему умеет. Как говорят в Сосновке, совсем русский, только глаза узки, — пошутил Масгут.
Сунагат улыбнулся.
— Сколько уже лет ты на заводе, сынок? — спросил Багау-бай.
— Семь лет.
— Летит время, а? Вроде только что мальчонкой без штанов бегал, и вот — уже егет, вытянулся, как осокорь…
— Молодость вверх гонит, старость к земле клонит, — вздохнул Масгут.
Вскоре Зекерия увёл Сунагата к себе домой. Отец Зекерии Аубакир ладил во дворе бадью. Сунагат отдал ему салям.
— А, Сунагатулла, оказывается, вернулся! — сказал старик приветливо. — Благополучно ли добрался?
— Потихоньку-полегоньку. Рад видеть тебя живым-здоровым, Аубакир-агай. Бадью делаем?
— Вожусь вот, чтоб было что-то отнести на базар… Зекерия, где там мать, скажи-ка, пусть самовар поставит.
Увидев Сунагата, во двор свернул прохожий, затем второй, третий… Понемногу собралась гурьба его товарищей по детским играм и дальних родственников. Всё справлялись о его житьё-бытьё. Сунагат рассказывал о заводской жизни.
— Хорошо тебе! По часам работаешь, и жалованье идёт, — позавидовал Мырзагале, батрак Усман-бая.
— Это со стороны так кажется. Хорошо, да не шибко. Мы ведь тоже вроде тебя, на богача работаем, — пояснил Сунагат. — Разница только в том, что нас у хозяина много, а ты у своего — один. А богачи все от одного корня, все за одним и тем же гонятся — торгуют ли там, заводом владеют или работника, вот как тебя, держат. Кто нужду хлебает? Я да ты. А богачи везде живут припеваючи, едят и пьют, сколько в горло влезет…
Оторвался от своей бадьи, подал голос Аубакир:
— Раз выпало человеку счастье, он и богатеет, и ест, и пьёт. Вон Ахмади — сколько ему за три-четыре года богатства привалило! Какой у него дом теперь! А мы вот не можем разбогатеть, таланта нет…
— На Ахмади богатство не с неба свалилось. Как бузрятчиком стал, так и разжился, — сказал Зекерия. — Сколько он для расплаты за лубки и мочало всяких товаров, муки, чая, сахара привозит — и, думаете, всё раздаёт?
— Как бы не так! Наверно, ровно половину себе оставляет.
— Двести лубков привезёшь, а он пишет — сто пятьдесят. Остальные, мол, не годятся: то дырястые, то коротки. И что тут поделаешь? Обратно в лес же не повезёшь… Да вдобавок самое лучшее мочало берёт как второй или третий сорт.
— Что ж вы об этом все вместе на сходе перед обществом не скажете? — спросил Сунагат. Ему ответил Азнабай:
— Пробовали. Да ведь у него есть свои люди. Вон с Исмагилом он совсем по-другому… Хвалит, хорошо, говорит, работает, и платит прилично.
Проходивший по улице Талха, увидев сверстников, тоже свернул во двор. Поздоровался он высокомерно и с ходу сделал попытку уколоть Сунагата:
— Здорово! Ты один, что ли, приехал?
— Один. А с кем я должен был приехать?
— Так ведь говорили, что ты русскую веру принял и взял в жёны марью . Вот я и толкую — не привёз её, что ли?
— Я даже и не собираюсь жениться, — сердито ответил Сунагат.
Зекерия, обеспокоенный, что может вспыхнуть ссора, пригласил приятеля войти в дом.
— Ты на него и слов не трать, — посоветовал Зекерия. — Он же дремучий дурак. Придумал манеру паршивец — ходит с задранным носом…
Оставшиеся во дворе парни потехи ради принялись разыгрывать Талху:
— Слушай, Ахмади-то, говорят, поклялся, что не отдаст Фатиму за тебя. Что теперь будешь делать?
— Отда-аст! — самонадеянно протянул Талха. — Это он, наверно, пошутил.
Парни, еле сдерживая смех, с нарочито озабоченными лицами продолжали обсуждать якобы принятое «бузрятчиком» решение, выражали Талхе сочувствие, а тот, всё более распаляясь, хвастался, что всё равно добьётся своего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Сейчас вокруг тихо. Лишь каркнет порой на дереве ворона, да постукивает по дереву на шагиахметовой пасеке сторож Янмырза: выпало свободное время, и он мастерит бадейку, квашню или бочонок для кумыса — это его побочный промысел. Старик живёт на вырубках всё лето, присматривая и за соседними пасеками.
Пройдя уже довольно приличное расстояние, Багау нашёл на дороге свою седельную подушку.
— В стойло, значит, направилась эта свинья, — сказал он об убежавшей лошади, сунув подушку под мышки. — Получилось по присловью: приехал в седле — обратно топай по земле.
— Наверно, шла да траву пощипывала, — подхватил Гильман, обрадованный тем, что в голосе отца не слышалось злости. До этого мальчишки помалкивали, полагая, что отец настроен сердито. — А сегодня у Ахмади-бабая тоже улетели два роя, — опять ляпнул Гильман. Старший брат свирепо покосился на него и ткнул локтем в бок…
У околицы аула они увидели свою гнедуху. Ребята бросились было ловить её, но лошадь не далась в руки, пришлось гнать её перед собой по улице.
Возле дома Ахмади на брёвнышках, как обычно, сидели досужие люди. Багау отдал им салям.
— Ты что это, сосед, с подушкой в обнимку ходишь, не то на улице ночевать собрался? — пошутил Масгут.
Багау рассказал о приключившейся на пасеке истории.
— То-то, я гляжу, на выгоне чья-то гнедая под седлом ходит. Думал, какой-нибудь приезжий пустил попастись. Выходит, твоя… — сказал Апхалик.
— Ну как, сосед, нынче пчёлы? — спросил Масгут.
— Взяток очень хороший. Не знаю, как роение пройдёт. Пока что в две-три борти залетели…
— Год нынче для пчёл подходящий, — заметил кто-то.
Со двора выехал верхом Ахмадиев сын Абдельхак, направляясь на выгон, чтобы стреножить там коня на ночь. Старик Хатип, увидев его, спросил у Ахмади:
— Не нашлись следы твоего буланого?
— Нет. Как в воду ушёл.
— Может, в чужую сторону угнали — мало ли тут проезжих-прохожих…
— Или, опять же, медведь сожрал.
— К слову, сегодня возвращался я домой мимо Кызылташа. Чувствую — дохлятиной пованивает, — поддержал разговор Багау-бай. — Вот и думаю: не там ли хищник загрыз коня?
— Не удивительно, если и так… Нынче в округе, слышно, медведи пошаливают, — сказал Апхалик.
— Сомневаюсь… Скорей это — дело двуногого «медведя», — возразил Ахмади. Но сообщение брата заинтересовало его. Решил, что сам съездит к Кызылташу. Сыновья его, правда, утверждали, что всё там облазили, да смотрели, наверно, вполглаза. Надо самому убедиться, что и как, и снять с души груз, не питать напрасных надежд.
Багау-бай, заметив среди собравшихся на брёвнышках Сунагата, спросил:
— А этот парень чей будет?
— Да Сунагатулла же, сын покойного Агзама, — ответил Апхалик. — Не узнал, что ли?
— Лицо вроде знакомое, да картуз с толку сбивает. Подумал — не урыс ли?
— Он теперь не хуже любого урыса по-ихнему умеет. Как говорят в Сосновке, совсем русский, только глаза узки, — пошутил Масгут.
Сунагат улыбнулся.
— Сколько уже лет ты на заводе, сынок? — спросил Багау-бай.
— Семь лет.
— Летит время, а? Вроде только что мальчонкой без штанов бегал, и вот — уже егет, вытянулся, как осокорь…
— Молодость вверх гонит, старость к земле клонит, — вздохнул Масгут.
Вскоре Зекерия увёл Сунагата к себе домой. Отец Зекерии Аубакир ладил во дворе бадью. Сунагат отдал ему салям.
— А, Сунагатулла, оказывается, вернулся! — сказал старик приветливо. — Благополучно ли добрался?
— Потихоньку-полегоньку. Рад видеть тебя живым-здоровым, Аубакир-агай. Бадью делаем?
— Вожусь вот, чтоб было что-то отнести на базар… Зекерия, где там мать, скажи-ка, пусть самовар поставит.
Увидев Сунагата, во двор свернул прохожий, затем второй, третий… Понемногу собралась гурьба его товарищей по детским играм и дальних родственников. Всё справлялись о его житьё-бытьё. Сунагат рассказывал о заводской жизни.
— Хорошо тебе! По часам работаешь, и жалованье идёт, — позавидовал Мырзагале, батрак Усман-бая.
— Это со стороны так кажется. Хорошо, да не шибко. Мы ведь тоже вроде тебя, на богача работаем, — пояснил Сунагат. — Разница только в том, что нас у хозяина много, а ты у своего — один. А богачи все от одного корня, все за одним и тем же гонятся — торгуют ли там, заводом владеют или работника, вот как тебя, держат. Кто нужду хлебает? Я да ты. А богачи везде живут припеваючи, едят и пьют, сколько в горло влезет…
Оторвался от своей бадьи, подал голос Аубакир:
— Раз выпало человеку счастье, он и богатеет, и ест, и пьёт. Вон Ахмади — сколько ему за три-четыре года богатства привалило! Какой у него дом теперь! А мы вот не можем разбогатеть, таланта нет…
— На Ахмади богатство не с неба свалилось. Как бузрятчиком стал, так и разжился, — сказал Зекерия. — Сколько он для расплаты за лубки и мочало всяких товаров, муки, чая, сахара привозит — и, думаете, всё раздаёт?
— Как бы не так! Наверно, ровно половину себе оставляет.
— Двести лубков привезёшь, а он пишет — сто пятьдесят. Остальные, мол, не годятся: то дырястые, то коротки. И что тут поделаешь? Обратно в лес же не повезёшь… Да вдобавок самое лучшее мочало берёт как второй или третий сорт.
— Что ж вы об этом все вместе на сходе перед обществом не скажете? — спросил Сунагат. Ему ответил Азнабай:
— Пробовали. Да ведь у него есть свои люди. Вон с Исмагилом он совсем по-другому… Хвалит, хорошо, говорит, работает, и платит прилично.
Проходивший по улице Талха, увидев сверстников, тоже свернул во двор. Поздоровался он высокомерно и с ходу сделал попытку уколоть Сунагата:
— Здорово! Ты один, что ли, приехал?
— Один. А с кем я должен был приехать?
— Так ведь говорили, что ты русскую веру принял и взял в жёны марью . Вот я и толкую — не привёз её, что ли?
— Я даже и не собираюсь жениться, — сердито ответил Сунагат.
Зекерия, обеспокоенный, что может вспыхнуть ссора, пригласил приятеля войти в дом.
— Ты на него и слов не трать, — посоветовал Зекерия. — Он же дремучий дурак. Придумал манеру паршивец — ходит с задранным носом…
Оставшиеся во дворе парни потехи ради принялись разыгрывать Талху:
— Слушай, Ахмади-то, говорят, поклялся, что не отдаст Фатиму за тебя. Что теперь будешь делать?
— Отда-аст! — самонадеянно протянул Талха. — Это он, наверно, пошутил.
Парни, еле сдерживая смех, с нарочито озабоченными лицами продолжали обсуждать якобы принятое «бузрятчиком» решение, выражали Талхе сочувствие, а тот, всё более распаляясь, хвастался, что всё равно добьётся своего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93