Главное было в том, чтобы своевременно различить берег, обойти полный опасности остров. Каждую секунду раздавался снизу из тумана голос:
— Вахта!
И Клаус кричал вниз, в туман:
— Халло!
Он знал, что ждут крика «Земля!», но как ни напрягал зрение, не мог ничего различить.
Он слышал, как внизу плескались о борт корабля волны. И невольно вспоминал, как Старик Хайн рассказывал, что часто перед бурей, особенно когда духи тумана и духи воды действуют заодно, с моря доносятся голоса: «Время пришло! Наступил час! Нет ли тут людей?» Вот такие раздаются слова. Но Клаус не боялся моря. Все остальные на корабле, и даже Старик Хайн, кажется, боялись. Это было удивительно. Зачем же они тогда выходят в море? Море прекрасно! Море — это свобода. Море — это борьба. И это — победа! И все-таки в тумане есть что-то таинственное, что-то связанное с духами.
И вдруг ему показалось, что впереди что-то темнеет. Не ошибка ли это? Затаив дыхание, он всматривался в туман в том направлении, где оно мелькнуло. И верно, в тумане вырисовывалась тёмная полоска.
— Халло-о! — крикнул он вниз. — Земля слева по борту!
— Ва-а-хта! — прокричали снизу.
— Земля слева по борту! — повторил Клаус.
Им надо было как можно скорее добраться до Новгорода, крупного торгового города, и успеть покинуть его до наступления зимы. В декабре реки и морские заливы замерзали, а зима в этих восточных районах была долгая и суровая.
«Санта Женевьева» достигла берега, так и не встретившись с пиратами. Скорее всего, они побаивались когги. Впрочем, «думкёне» на корме всегда была готова встретить огнём непрошеных гостей.
Плоской была земля, которая простиралась перед ними. Ровная, как море, она казалась и такой же бесконечной. Ставшая неповоротливой, когга преодолела водный путь, стиснутый с обеих сторон сушей, чтобы, наконец, опять выбраться на широкую воду. Затем снова долгие дни продолжался путь далеко в глубь страны, а однажды, когда ветер подул совсем в другую сторону, корабль длинной бечевой потащила ватага бредущих по берегу людей.
«Кто может противиться богу и Новгороду!» — гласит поговорка тех лет; и это показывает, каким авторитетом пользовался этот город во всем мире. В то время как Киев — важный торговый центр — потерял из-за своих князей самостоятельность, Новгород сумел её успешно отстоять. Как город, входящий в Ганзейский союз, он был важнейшим перевалочным пунктом Ганзы на востоке. Он связывал торговые пути Северной Европы с далёкой Азией, с землями Кавказа. Отгороженный непроходимыми болотами, спрятанный глубоко внутри континента и лишь в течение нескольких месяцев связанный с миром водными путями, он был надёжно защищён от врага уже самим расположением. Благодаря этой своей особенности ему не было надобности соперничать с городами Балтики за господство на море, зато он играл главную роль в торговле со всем Востоком. Новгород был самостоятельной республикой и пользовался покровительством Ярослава Мудрого, которому оказал помощь в борьбе за престол. Город сохранял самостоятельность и даже избирал князя. Когда вторглись из своих восточных владений татары, Новгород выдержал их натиск, а когда против Новгорода выступили шведы, их разбил Александр — великий князь Новгородский: за эту победу на Неве он получил имя Невский. Позднее он же разбил на льду Чудского озера рыцарей Тевтонского ордена.
Но все же и гордому Новгороду пришлось платить дань. И несмотря на это, он долго ещё оставался в Ганзейском союзе посредником в торговле с Востоком.
Путь к Новгороду был очень утомительным, но все заботы и волнения были забыты, когда открылся вид на большой торговый город Востока. Это было нечто удивительное! Такого великолепия ни Клаусу, ни Киндербасу не приходилось видеть. Только Старик Хайн был здесь однажды много лет назад. Трое друзей, стоя на корме, с любопытством глядели на этот величественный город. Вероятно, около сотни необыкновенной формы церковных куполов — голубых и патина-зелёных, красных и даже золотых — возвышалось над домами. В центре города, обнесённого высокой, мощной стеной, находилась ещё одна маленькая крепость, также защищённая каменной стеной, и в этой крепости возвышались самые большие и самые великолепные церкви. Дома были большею частью деревянные, но таких искусно и красиво построенных Клаусу не случалось ещё видеть. Горожане с длинными косматыми бородами, в красочных кафтанах до пят, воины с роскошно расписанными щитами, в остроконечных шлемах, вооружённые мечами и алебардами, — все было непривычно, ярко, красочно. Город казался невообразимо богатым и могущественным. Отсюда шёл торговый путь на Чёрное море, в Персию и Китай, таящие неисчислимые сокровища. Клаус стоял на корме и не мог насмотреться на это чудо.
…Прекрасны и неповторимы были большие торговые города, но самыми приятными для Клауса оставались часы, когда он стоял у руля в открытом море. Теперь он изучил все капризы и причуды ветра, мог проявлять в борьбе с ним отчаянную смелость и идти на риск, а мог и перехитрить ветер и заставить его наполнить паруса и гнать коггу вперёд. Он умело лавировал при встречном ветре, ведь, как говорил Свен, беспомощным рулевой имеет право быть только при полнейшем штиле — самом страшном бедствии для моряка. Но штиль редко бывает в северных морях.
Вполне самостоятельным, зрелым человеком казался Клаус рядом с Киндербасом, который был лишь несколькими годами моложе, но, как и все подростки, неуклюж в движениях и манерах, хвастлив, беспечен. И совсем юным казался Клаус рядом со старым рулевым Свеном; тот держался, как и подобает шестидесятилетнему, и ни циклоны, ни пираты не оставили следа на его круглом спокойном лице. Вокруг него белоснежным венчиком шла коротко подстриженная бородка и ещё больше подчеркивала полноту.
Свен, как и Старик Хайн и Киндербас, был для Клауса близким человеком на борту. Клаус охотно стоял рядом со стариком, а тот, невозмутимо выставив перед собой своё брюшко, всем своим видом выражал довольство и благополучие. Клаус удивлялся хладнокровию и уверенности, с какими Свен вёл корабль, удивлялся и его особенной, необыкновенно упорной даже и по северным понятиям неразговорчивости. Клаусу это было совершенно непостижимо. Часами он мог стоять рядом со старым Свеном, а у того даже не возникало желания произнести хотя бы слово. Поначалу Клаус обижался, считая, что его просто не удостаивают внимания. Потом ему стало даже интересно, сколько же времени старик может молчать. И он убедился, что старик молчит, словно немой. Только время от времени посматривал он на Клауса, подмигивал и снова глядел вперёд. И этот разговор его вполне устраивал.
Другое дело Клаус — тот не мог переносить такого молчания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Вахта!
И Клаус кричал вниз, в туман:
— Халло!
Он знал, что ждут крика «Земля!», но как ни напрягал зрение, не мог ничего различить.
Он слышал, как внизу плескались о борт корабля волны. И невольно вспоминал, как Старик Хайн рассказывал, что часто перед бурей, особенно когда духи тумана и духи воды действуют заодно, с моря доносятся голоса: «Время пришло! Наступил час! Нет ли тут людей?» Вот такие раздаются слова. Но Клаус не боялся моря. Все остальные на корабле, и даже Старик Хайн, кажется, боялись. Это было удивительно. Зачем же они тогда выходят в море? Море прекрасно! Море — это свобода. Море — это борьба. И это — победа! И все-таки в тумане есть что-то таинственное, что-то связанное с духами.
И вдруг ему показалось, что впереди что-то темнеет. Не ошибка ли это? Затаив дыхание, он всматривался в туман в том направлении, где оно мелькнуло. И верно, в тумане вырисовывалась тёмная полоска.
— Халло-о! — крикнул он вниз. — Земля слева по борту!
— Ва-а-хта! — прокричали снизу.
— Земля слева по борту! — повторил Клаус.
Им надо было как можно скорее добраться до Новгорода, крупного торгового города, и успеть покинуть его до наступления зимы. В декабре реки и морские заливы замерзали, а зима в этих восточных районах была долгая и суровая.
«Санта Женевьева» достигла берега, так и не встретившись с пиратами. Скорее всего, они побаивались когги. Впрочем, «думкёне» на корме всегда была готова встретить огнём непрошеных гостей.
Плоской была земля, которая простиралась перед ними. Ровная, как море, она казалась и такой же бесконечной. Ставшая неповоротливой, когга преодолела водный путь, стиснутый с обеих сторон сушей, чтобы, наконец, опять выбраться на широкую воду. Затем снова долгие дни продолжался путь далеко в глубь страны, а однажды, когда ветер подул совсем в другую сторону, корабль длинной бечевой потащила ватага бредущих по берегу людей.
«Кто может противиться богу и Новгороду!» — гласит поговорка тех лет; и это показывает, каким авторитетом пользовался этот город во всем мире. В то время как Киев — важный торговый центр — потерял из-за своих князей самостоятельность, Новгород сумел её успешно отстоять. Как город, входящий в Ганзейский союз, он был важнейшим перевалочным пунктом Ганзы на востоке. Он связывал торговые пути Северной Европы с далёкой Азией, с землями Кавказа. Отгороженный непроходимыми болотами, спрятанный глубоко внутри континента и лишь в течение нескольких месяцев связанный с миром водными путями, он был надёжно защищён от врага уже самим расположением. Благодаря этой своей особенности ему не было надобности соперничать с городами Балтики за господство на море, зато он играл главную роль в торговле со всем Востоком. Новгород был самостоятельной республикой и пользовался покровительством Ярослава Мудрого, которому оказал помощь в борьбе за престол. Город сохранял самостоятельность и даже избирал князя. Когда вторглись из своих восточных владений татары, Новгород выдержал их натиск, а когда против Новгорода выступили шведы, их разбил Александр — великий князь Новгородский: за эту победу на Неве он получил имя Невский. Позднее он же разбил на льду Чудского озера рыцарей Тевтонского ордена.
Но все же и гордому Новгороду пришлось платить дань. И несмотря на это, он долго ещё оставался в Ганзейском союзе посредником в торговле с Востоком.
Путь к Новгороду был очень утомительным, но все заботы и волнения были забыты, когда открылся вид на большой торговый город Востока. Это было нечто удивительное! Такого великолепия ни Клаусу, ни Киндербасу не приходилось видеть. Только Старик Хайн был здесь однажды много лет назад. Трое друзей, стоя на корме, с любопытством глядели на этот величественный город. Вероятно, около сотни необыкновенной формы церковных куполов — голубых и патина-зелёных, красных и даже золотых — возвышалось над домами. В центре города, обнесённого высокой, мощной стеной, находилась ещё одна маленькая крепость, также защищённая каменной стеной, и в этой крепости возвышались самые большие и самые великолепные церкви. Дома были большею частью деревянные, но таких искусно и красиво построенных Клаусу не случалось ещё видеть. Горожане с длинными косматыми бородами, в красочных кафтанах до пят, воины с роскошно расписанными щитами, в остроконечных шлемах, вооружённые мечами и алебардами, — все было непривычно, ярко, красочно. Город казался невообразимо богатым и могущественным. Отсюда шёл торговый путь на Чёрное море, в Персию и Китай, таящие неисчислимые сокровища. Клаус стоял на корме и не мог насмотреться на это чудо.
…Прекрасны и неповторимы были большие торговые города, но самыми приятными для Клауса оставались часы, когда он стоял у руля в открытом море. Теперь он изучил все капризы и причуды ветра, мог проявлять в борьбе с ним отчаянную смелость и идти на риск, а мог и перехитрить ветер и заставить его наполнить паруса и гнать коггу вперёд. Он умело лавировал при встречном ветре, ведь, как говорил Свен, беспомощным рулевой имеет право быть только при полнейшем штиле — самом страшном бедствии для моряка. Но штиль редко бывает в северных морях.
Вполне самостоятельным, зрелым человеком казался Клаус рядом с Киндербасом, который был лишь несколькими годами моложе, но, как и все подростки, неуклюж в движениях и манерах, хвастлив, беспечен. И совсем юным казался Клаус рядом со старым рулевым Свеном; тот держался, как и подобает шестидесятилетнему, и ни циклоны, ни пираты не оставили следа на его круглом спокойном лице. Вокруг него белоснежным венчиком шла коротко подстриженная бородка и ещё больше подчеркивала полноту.
Свен, как и Старик Хайн и Киндербас, был для Клауса близким человеком на борту. Клаус охотно стоял рядом со стариком, а тот, невозмутимо выставив перед собой своё брюшко, всем своим видом выражал довольство и благополучие. Клаус удивлялся хладнокровию и уверенности, с какими Свен вёл корабль, удивлялся и его особенной, необыкновенно упорной даже и по северным понятиям неразговорчивости. Клаусу это было совершенно непостижимо. Часами он мог стоять рядом со старым Свеном, а у того даже не возникало желания произнести хотя бы слово. Поначалу Клаус обижался, считая, что его просто не удостаивают внимания. Потом ему стало даже интересно, сколько же времени старик может молчать. И он убедился, что старик молчит, словно немой. Только время от времени посматривал он на Клауса, подмигивал и снова глядел вперёд. И этот разговор его вполне устраивал.
Другое дело Клаус — тот не мог переносить такого молчания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44