Андрей из Архангельска
Евгений Федорович Богданов.
Вьюга
OCR: Андрей из Архангельска
I
На улице потревоженным косматым зверем ворочалась непогода. Она замелавсе пути-дороги, облепила снегом бревенчатые стены Каргополь-города. Вечером дворовая девка Марфушка, пробегая из дома в погреб, увязла в сугробе по пояс, набрала снегу в катанки и, вытряхивая его на кухне, проговорила:
— Прогневили люди господа бога. Вот и удумал он завалить снегом всю земелюшку — не только человеку, а и лисице не пробраться…
В хоромах каргопольского воеводы Данилы Дмитрича Кобелева жарко. Топили березняком, дров не жалели. В спальне, отмахнув в сторону меховое одеяло, густо храпел Данила Дмитрич, утомленный дневными заботами. Рядом, разметавшись во сне, тоненько посвистывала носом его супруга Ульяна, мягкая и горячая.
Перед иконой Спаса голубым огоньком теплилась лампада синего стекла. В покоях — ни звука. Глубокая ночь. Сон сморил всех. Хорошо спалось в тепле под завыванье метели.
На сторожевой воротней башне, завернутый в овчинный тулуп, бодрствовал караульный стрелец, рослый мужичина с сивой бородой и кривым носом, по прозвищу Косой. Стрелец косил левым глазом, потому и прилипло к нему такое прозвище.
Косой поглядывал в слуховое оконце вниз, на подъезд к воротам. Но, кроме снежной круговерти, ничего не было видно.
К перекладине под шатровой крышей башни подвешено на пеньковой веревке чугунное било на случай тревоги. Косой поставил в угол бердыш: Ни леший не придет в таку пору. Малость вздремну до смены! — решил он, сел на чурбан, плотнее запахнул полы тулупа и смежил веки.
Но скоро до чуткого слуха Косого донеслись топот копыт и щелканье кнута. Кто-то, подгоняемый ветром, мчался по дороге к крепостце. Стрелец высунул бороду в окошко, вгляделся во тьму. Внизу, в метельной кутерьме, он разглядел промелькнувшую по мосту через скованный льдом ров тройку, запряженную в крытый возок. По бокам и сзади возка на усталых лошадях — пятеро ездовых* «Ездовой стрелец, вершник — всадники » стрельцов. Один из них, приблизившись к воротам, повернул коня боком и древком бердыша забухал по гулкому дереву.
Волоча полы тулупа по ступенькам скрипучей деревянной лестницы. Косой спустился вниз, открыл ставенек оконца-глазка в воротах, посверлил правым глазом вершника и спросил:
— Кто такие? Чего надобно?
— По делу государеву! Отворяй! — приказал вершник, нетерпеливо ударяя древком в ворота.
— Погоди, десятника кликну! — сказал Косой и дважды ударил в висевшую возле ворот чугунную доску. Звон понесся над сонной крепостцой.
Вскоре явился стрелецкий десятник. Он тоже спросил, кто приехал, да зачем, и только тогда отворил тяжелые ворота, окованные железом.
Возок въехал в крепость, за ним протрусили вершники. Заперев ворота, стрелецкий десятник стал показывать дорогу к воеводским хоромам.
Холоп воеводы Молчан, услышав стук в дверь, встал с рундука, застланного овчиной и, накинув полушубок, вышел в сени.
— Воевода дома? — спросил, спешившись и взойдя на крыльцо, вершник.
— Он спит
— Веди в дом, буди воеводу! Скажи: по делу государеву служилые из Москвы. Да скоро у меня! — прикрикнул приезжий. — Люди на улице мерзнут.
Молчан разбудил воеводу, и тот, не мешкая, вышел в переднюю, где, скинув шубу, грелся, прислонясь к печке, среднего роста, рыжебородый, сердитый на вид гость с красным от мороза лицом и потрескавшимися губами.
— Здоров будь, гостенек! — сказал воевода, поправляя подвернувшеюся полу полушубка. — Чем могу служить, ответствуй!
— Допрежь поведаю, кто я таков, — отозвался гость и полез за пазуху за письмом. — Я — стрелецкий сотник тайного приказа Илья Петрищев* «За исключением Болотникова и Шуйского, имена в повести вымышленные» . А прибыл сюда по веленью пресветлого государя Василия Ивановича. Вот грамота.
Воевода, взяв грамоту, подвинул поближе подсвечник, оглядел сургучную печать, бережно сломал ее, развернул и стал читать бумагу. Потом поднялся, надел шапку из бобра:
— Значит, вора Ивашку ко мне доставили? А где я его содержать буду? У меня ведь доброй тюрьмы нету.
— А што есть?
— Съезжая. Хибарка об одно окошко. При нужде держим в ней куражливых питухов, кабацких затычек да татей. Окно, правда, забрано крепкой решеткой. Убежать нельзя, ежели при хорошем досмотре…
— Там сидит кто?
— Ни души. Взяли вчера питуха Петруху Обросимова. На посаде в кабаке драться полез на целовальника. Держали до вечера, дали тридцать ударов вполплети и выпустили с миром. Не топлено в съезжей, сотник!
— Печь есть? Надо истопить. А как после быть с тем вором — то дело особое.
— Пойдем в съезжую!
Спрятав московскую грамоту в ларец, Данила Дмитрии повел гостя. Возок тронулся за ними.
Заспанный сторож Ефимко Киса, он же, при случае, палач, загремел запором, ввел гостей в караулку. Запалил свечу. Московский гость осмотрелся: скамья для охранника, сбитый из плах невеликий, закапанный воском стол. На нем — хлебные крошки. Напротив входа с улицы — дверь в комору. В ней — квадратное окошко с продольными железными прутьями для досмотра за узниками. В караулку выходила топка печи.
Гость вошел в комору. Зарешеченное оконце, обращенное на зады к береговой стене укрепления, в углу — охапка соломы. И больше ничего, кроме коричневых задымленных стен, плохо проконопаченных обындевевших углов да паучьих тенет под потолком.
Сотник обстукал, ощупал стены, рубленные из тесаных бревен, проверил, крепка ли решетка, и сказал:
— Добро! Отсель не убежит вор. Распорядись, чтобы караул хороший был да печь бы топили.
Стрельцы ввели измученного, озябшего узника, одетого в полушубок, к которому прильнули сенники. На ногах у него — порыжелые смерзшиеся сапоги, перехваченные у щиколоток кольцами кандалов. Цепь с мороза звенела визгливо, свербила в ушах.
Узник стал посреди коморы, опустив руки в овчинных рукавицах, обвел угрюмым взглядом новое жилье. Был он роста выше среднего, плечист. Лицом светел, но бледен и изможден. Глаза большие, темно-карие, жгучие. Узник пронзительно глянул на воеводу, и тот, вобрав голову в плечи, подумал: Ну и очи у вора! Разбойные, страшные! Тьфу, прости, господи!..
Илья Петрищев, сделав широкий жест рукой, сказал с недоброй усмешкой:
— Вот тебе, вор, Ивашко Болотников, хоромы. Нынь будешь обретаться тут. Хоромы истинно княжеские: печь с изразцами, окно наборное, цветного стекла. Ложе — он показал на слежавшуюся прелую солому — перина добрая! Только с бабой спать. Поверх перины — соболье одеяло. Живи, красуйся! Милостив к тебе государь-батюшка Василий Иванович! Помни его доброту.
Тонкие бескровные губы Болотникова скривились в едкой усмешке:
— Воротишься в Москву, — сказал он сотнику простуженным голосом, — кланяйся от меня царю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11