Ибо классическую латынь знали все председящие, и даже этот вот, мосластый, еще по-юношески неуклюжий, Леонардо Бруни, которого чаще называли Аретино, не только превосходно владел латынью, но уже успешно изучал греческий, и когда поднялся спор о достоинствах Данте и Боккаччио, не молчал, но весомо участвовал в разговоре.
Косса глядел в старческий, сейчас распаренный радостью и вином, смягченный лик Колуччо Салутати, и завидовал ему, завидовал возможности заходить сюда, сидеть и спорить с молодежью, будучи им мэтром и другом одновременно… Как это дивно! Как ярка становится жизнь! И как он сам, к своим тридцати — тело еще молодо, силы на подъеме, но что-то прежнее, что было в Болонье, ушло, невозвратно ушло! И он уже старший, взрослый, быть может, уже и старый для этой торжествующей молодости. И хоть зазывно сверкают в полутьме глаза красавицы — скорее всего возлюбленной хозяина, — но этой вот молодости, победительной и наивной, когда весь мир перед тобой, еще непознанный, еще полный чудес, этой молодости у него уже нет, он искушен жизнью, он выбрал путь, о котором еще не задумываются эти юноши, и будет идти по нему, и будет добиваться своих целей, исполнять свою и чужую волю… И все дальше и дальше отодвигаться от них, от своего студенческого, единственного, невозвратимого и незабвенного прошлого!
Что совершат они? И совершат ли что-либо, достойное памяти потомков? Неведомо! И хорошо, что неведомо! Незнание грядущего уравнивает их, и молодой Данте сидел вот так же когда-то в кругу пирующих сверстников, и Боккаччо, еще не встретивший свою царственную неаполитанскую любовницу, и Петрарка, еще не узревший Лауры… И ветви лавра еще не украшали их голов, превращая живую плоть в холодные бронзу или мрамор.
Говорили о Фаринате дельи Уберти, сперва разгромившем Флоренцию, а затем спасшем ее от полного уничтожения, о том, как он описан у Данте в картинах «Ада». Перешли на сравнение древних и новых авторов, на Ксенофонта, Полибия, «Commentarii de bello Gallico» Юлия Цезаря, на «жизнеописания двенадцати цезарей» Светония. Замелькали имена Аппиана, Аполлодора, Флавия, Плутарха, Горация… Хозяин начал с чувством читать «Amores» Публия Овидия Назона, и все примолкли, сравнивая про себя стихи о земной античной любви с сонетами Петрарки.
Салутати, пристукивая ладонью по столу, излагал, уже плохо слышимый в восстающем шуме, тезисы своего грядущего сочинения: «О судьбе и случае», настаивая на всевластии божественного предопределения, проявляющегося в причинном ходе событий, в неизбежности связи следствий с вызывающими их причинами. «Но сама судьба, само божественное предопределение предоставляет человеку пусть относительную, но свободу воли, в пределах которой действует уже не предопределение, но случай, фортуна! — Утверждая, Салутати рубил воздух ребром ладони, словно превращая незримое в строительные кирпичи разума. — По моему мнению, — говорил он, — то, что происходит помимо воли действующего, хотя бы оно было незначительным, происходящим вне действующего или внутри его, может и должно называться причинным, — „causale“. Случайным же „fortuitum“ следует называть только то, что происходит от добродетели или дурных качеств действующего, и вызывается его волей».
— А как же римляне непрестанно обращались к оракулу и с помощью жертв пытались умилостивить судьбу? — раздался голос с другого конца стола.
— Да, да, как же?! — поддержали многие.
Молодой Бруни внимательно слушал спор, сдвигая светлые брови, и Косса вдруг подумал о том, что правильно будет, когда он осильнеет, пригласить этого юношу на должность секретаря. «Когда я сам стану кардиналом!» — одернул он себя, впервые слегка усомнясь в такой уж безусловной дружбе с Томачелли и преданности старого друга, а нынешнего папы Бонифация IX ему, Бальтазару Коссе. Он даже пропустил начало нового спора, где говорилось о культе Кибеллы, о Митре и о том, был ли Константин Равноапостольный христианином или митраистом, лишь на смертном одре принявшим христианство? И о том, можно ли вызывать мертвецов, выведывая у них грядущую судьбу, на что воспоследовал целый поток античных и библейских примеров, начиная с того же Саула, которому призрак Самуила, вызванный аэндорской волшебницей, предсказал грядущую гибель.
— Страшные видения, предвещавшие смерть, являлись и к великим римлянам! — возгласил Никколо Никколи, в то время как прежняя красавица, подойдя к нему сзади и обняв за плечи, легонько и нежно ворошила волосы своему «римлянину», одновременно лукаво и так же зазывно поглядывая на Коссу, который сейчас вспоминал Яндру, нагадавшую ему после поездки в Болонью понтификат, и собственные занятия магией, дававшие ему странную уверенность в себе и своих действиях, уверенность, которая зачастую подчиняла себе окружающих Коссу людей.
— Древние, — возвысил голос Никколо Никколи, — понимали мир как единство, утраченное нами! Мы разорвали знание на части и потому потеряли силу предвиденья, завещанную человечеству Гермесом! Пророчества и вещие сны, значение талисманов, поиски эликсира молодости и философского камня, наука о числах и наука письма, знание счастливых и гиблых мест, влияние планет на нашу судьбу — всему этому, по воззрениям древних, научил человечество Гермес, древнейший бог! Бог, рожденный в счастливой Аркадии, где жили пастухи, не ведающие забот и страстей.
— И куда выселилось первоначально колено Вениаминово! — подсказал кто-то из председящих. — Переселившееся затем на юг Франции, в Прованс! Так полагали тамплиеры, рыцари храма…
— Постой, оставь своих рыцарей в покое! Пусть говорит Никколи! — остановили спорщика.
— Гермес владеет тайным знанием, — продолжал Никколи, — объединяющим человека и окружающий его мир. Влияние планет и зодиакальных созвездий, как и влияние минералов, — все это единое древнее знание. «Что наверху, то и внизу», жизнь большой вселенной, макрокосмос, в точном подобии отражается в жизни каждого из нас, в микрокосмосе. Потому и возможно, изучивши герметику, предсказывать судьбу по расположению планет!
— У римлян Гермес назывался Меркурием и был богом торговли и богатства! — вновь перебил Никколи давешний спорщик.
— Но, кроме того, и величайшим знатоком магий и астрологии! — тотчас возразил тот. — Любое заклятие, составленное без помощи Меркурия — Гермеса, не имело, по воззрениям римлян, действенной силы. Поэтому мы и зовем Гермеса родоначальником всеобщего знания. Мало того! В его ведении находятся все пути жизни и смерти! Из всех греческих богов только Гермес участвовал в событиях, происходивших в трех главных сферах космоса — небесной, земной и подземной. И именно Гермес научил людей обрядам, грамоте, ораторскому искусству… И не спорь, Салутати!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119
Косса глядел в старческий, сейчас распаренный радостью и вином, смягченный лик Колуччо Салутати, и завидовал ему, завидовал возможности заходить сюда, сидеть и спорить с молодежью, будучи им мэтром и другом одновременно… Как это дивно! Как ярка становится жизнь! И как он сам, к своим тридцати — тело еще молодо, силы на подъеме, но что-то прежнее, что было в Болонье, ушло, невозвратно ушло! И он уже старший, взрослый, быть может, уже и старый для этой торжествующей молодости. И хоть зазывно сверкают в полутьме глаза красавицы — скорее всего возлюбленной хозяина, — но этой вот молодости, победительной и наивной, когда весь мир перед тобой, еще непознанный, еще полный чудес, этой молодости у него уже нет, он искушен жизнью, он выбрал путь, о котором еще не задумываются эти юноши, и будет идти по нему, и будет добиваться своих целей, исполнять свою и чужую волю… И все дальше и дальше отодвигаться от них, от своего студенческого, единственного, невозвратимого и незабвенного прошлого!
Что совершат они? И совершат ли что-либо, достойное памяти потомков? Неведомо! И хорошо, что неведомо! Незнание грядущего уравнивает их, и молодой Данте сидел вот так же когда-то в кругу пирующих сверстников, и Боккаччо, еще не встретивший свою царственную неаполитанскую любовницу, и Петрарка, еще не узревший Лауры… И ветви лавра еще не украшали их голов, превращая живую плоть в холодные бронзу или мрамор.
Говорили о Фаринате дельи Уберти, сперва разгромившем Флоренцию, а затем спасшем ее от полного уничтожения, о том, как он описан у Данте в картинах «Ада». Перешли на сравнение древних и новых авторов, на Ксенофонта, Полибия, «Commentarii de bello Gallico» Юлия Цезаря, на «жизнеописания двенадцати цезарей» Светония. Замелькали имена Аппиана, Аполлодора, Флавия, Плутарха, Горация… Хозяин начал с чувством читать «Amores» Публия Овидия Назона, и все примолкли, сравнивая про себя стихи о земной античной любви с сонетами Петрарки.
Салутати, пристукивая ладонью по столу, излагал, уже плохо слышимый в восстающем шуме, тезисы своего грядущего сочинения: «О судьбе и случае», настаивая на всевластии божественного предопределения, проявляющегося в причинном ходе событий, в неизбежности связи следствий с вызывающими их причинами. «Но сама судьба, само божественное предопределение предоставляет человеку пусть относительную, но свободу воли, в пределах которой действует уже не предопределение, но случай, фортуна! — Утверждая, Салутати рубил воздух ребром ладони, словно превращая незримое в строительные кирпичи разума. — По моему мнению, — говорил он, — то, что происходит помимо воли действующего, хотя бы оно было незначительным, происходящим вне действующего или внутри его, может и должно называться причинным, — „causale“. Случайным же „fortuitum“ следует называть только то, что происходит от добродетели или дурных качеств действующего, и вызывается его волей».
— А как же римляне непрестанно обращались к оракулу и с помощью жертв пытались умилостивить судьбу? — раздался голос с другого конца стола.
— Да, да, как же?! — поддержали многие.
Молодой Бруни внимательно слушал спор, сдвигая светлые брови, и Косса вдруг подумал о том, что правильно будет, когда он осильнеет, пригласить этого юношу на должность секретаря. «Когда я сам стану кардиналом!» — одернул он себя, впервые слегка усомнясь в такой уж безусловной дружбе с Томачелли и преданности старого друга, а нынешнего папы Бонифация IX ему, Бальтазару Коссе. Он даже пропустил начало нового спора, где говорилось о культе Кибеллы, о Митре и о том, был ли Константин Равноапостольный христианином или митраистом, лишь на смертном одре принявшим христианство? И о том, можно ли вызывать мертвецов, выведывая у них грядущую судьбу, на что воспоследовал целый поток античных и библейских примеров, начиная с того же Саула, которому призрак Самуила, вызванный аэндорской волшебницей, предсказал грядущую гибель.
— Страшные видения, предвещавшие смерть, являлись и к великим римлянам! — возгласил Никколо Никколи, в то время как прежняя красавица, подойдя к нему сзади и обняв за плечи, легонько и нежно ворошила волосы своему «римлянину», одновременно лукаво и так же зазывно поглядывая на Коссу, который сейчас вспоминал Яндру, нагадавшую ему после поездки в Болонью понтификат, и собственные занятия магией, дававшие ему странную уверенность в себе и своих действиях, уверенность, которая зачастую подчиняла себе окружающих Коссу людей.
— Древние, — возвысил голос Никколо Никколи, — понимали мир как единство, утраченное нами! Мы разорвали знание на части и потому потеряли силу предвиденья, завещанную человечеству Гермесом! Пророчества и вещие сны, значение талисманов, поиски эликсира молодости и философского камня, наука о числах и наука письма, знание счастливых и гиблых мест, влияние планет на нашу судьбу — всему этому, по воззрениям древних, научил человечество Гермес, древнейший бог! Бог, рожденный в счастливой Аркадии, где жили пастухи, не ведающие забот и страстей.
— И куда выселилось первоначально колено Вениаминово! — подсказал кто-то из председящих. — Переселившееся затем на юг Франции, в Прованс! Так полагали тамплиеры, рыцари храма…
— Постой, оставь своих рыцарей в покое! Пусть говорит Никколи! — остановили спорщика.
— Гермес владеет тайным знанием, — продолжал Никколи, — объединяющим человека и окружающий его мир. Влияние планет и зодиакальных созвездий, как и влияние минералов, — все это единое древнее знание. «Что наверху, то и внизу», жизнь большой вселенной, макрокосмос, в точном подобии отражается в жизни каждого из нас, в микрокосмосе. Потому и возможно, изучивши герметику, предсказывать судьбу по расположению планет!
— У римлян Гермес назывался Меркурием и был богом торговли и богатства! — вновь перебил Никколи давешний спорщик.
— Но, кроме того, и величайшим знатоком магий и астрологии! — тотчас возразил тот. — Любое заклятие, составленное без помощи Меркурия — Гермеса, не имело, по воззрениям римлян, действенной силы. Поэтому мы и зовем Гермеса родоначальником всеобщего знания. Мало того! В его ведении находятся все пути жизни и смерти! Из всех греческих богов только Гермес участвовал в событиях, происходивших в трех главных сферах космоса — небесной, земной и подземной. И именно Гермес научил людей обрядам, грамоте, ораторскому искусству… И не спорь, Салутати!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119