Настал тот миг тишины, который приходит перед боем или взрывом бури.
Перед ним, в глиняном светильнике, прыгая, мерцал огонек, неровно выхватывая из темноты то грубый стол, заваленный обрезками кожи и шкур, деревянными и железными скребками, небрежно сдвинутой к краю прокопченной корчагой с варевом и полукраюхой черного хлеба, то — пузатую, глинобитную печь, то полицу с глиняной и медной утварью, то развешанные над головою в аспидной, продымленной черноте сети, то груды копыльев и полуободранные барсучьи туши на полу.
Решась, словно кидаясь в прорубь (все, что хотел сказать допрежь того, вылетело из головы), Варфоломей молвил, как бросил:
— Тишу Слизня ты убил?! — и — как словно от сказанного — загустел воздух в избе. Ляпун качнулся, проминовав чан с черною жижей и молча, страшно, ринул на Варфоломея, схватив его измаранными в крови руками за грудки. Варфоломея шатнуло взад и вбок, но он устоял и изо всех сил сжал, вывертывая запястья, руки Ерша. Минуты две оба боролись молча, но вот Ерш ослаб, руки его разжались, и он, в свою очередь отпихнутый Варфоломеем, отлетел до полу-избы.
— Уйди-и-и! — взвыл Ляпун и, сгребя первое, что попало под руку обугленную деревянную кочергу, — ринул снова на Варфоломея. Они сцепились вновь. Но теперь Варфоломей ожидал нападения. Схватя на замахе, и круто свернув вбок и книзу, он вырвал кочергу из рук Ерша, и, — ринув его так, что тот, отлетев за кадь, не удержался на ногах и сел на пол, — грянул двумя руками кочергу о край кади, переломив пополам сухое дерево, и кинул обломки под порог. — Та-а-ак! — процедил Ляпун, звероподобно следя за Варфоломеем. — В моем доме меня же… Та-а-ак… — протянул он еще раз, круто вскочил на ноги и вдруг, вместо того чтобы вновь броситься на Варфоломея, принял руки в боки и захохотал.
— Да ты чево? Чево? — сквозь булькающий, взахлеб смех выговорил он, чево надумал-то? Будто я? Ето я, значит, Тишку убил? Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! он захохотал вновь и так звонко, что у Варфоломея на мгновение — только на мгновение, — шевельнулась неуверенность в душе: а вдруг все, что баяли про колдуна, обычный сельский оговор. Но тут он приметил, что глаза у Ерша отнюдь не смеются, а зорко и колюче высматривают. И он сделал — поступив, впрочем, вполне безотчетно, — самое правильное: не ответив ничего и не усмехнувши в ответ, стоял и ждал, прямо глядя в лицо Ляпуну, а тот все хохотал, натужнее и натужнее, и уже видать было, что совсем и не до смеха ему, и, почуяв, наконец, что более продолжать не след и что незваный гость все одно ему не поверил, он вдруг круто оборвал смех, примолвив с прежнею яростью:
— Ну, вот што, глуздырь! Потешил меня, а теперя ступай отсель, пока я пса с цепи не спустил! Ну?! — рявкнул он, шагая к Варфоломею. Варфоломей поднял правую руку, примериваясь схватить колдуна, в свою очередь, за воротник.
— Ты убил, — повторил он сурово и тихо, — и должен покаяти в том!
— Тебе, што ль, сопливец? — возразил, щурясь, Ляпун и вновь взревел:
— Вон! В дому моем!! Вон отселе!!! — И — кинулся вдругорядь. Но тут Варфоломей, изловчась, рванул его к себе за предплечье и, развернув на прыжке затылком к себе, ринул в дальний угол, в груду копыльев. — А, так… ты так… Ну, постой, погоди… — бормотал Ерш, возясь на полу, не поворачивая лица к Варфоломею, а руками лихорадочно ища какое ни на есть оружие.
— Оставь, Ляпун! — возможно спокойнее сказал Варфоломей. — Меня не убьешь, да и я не с дракою к тебе пришел.
— Не с дракою? — лихорадочно возразил Ляпун, стоя на коленях и не оборачиваясь. — Не с дракою! А хозяина в ево дому бьешь! Да и небыль сплел на меня. Ково я убил?! — прокричал он, вскакивая и поворачивая к Варфоломею искаженное, едва ли не со слезами лицо. — Ково? Ну?! Ково? бормотал он, наступая на Варфоломея. (В руке колдуна приметил Варфоломей длинное сапожное шило).
— Тишу Слизня ты убил! — возразил Варфоломей и, сделав шаг вперед, метко схватил Ерша за запястье:
— Брось! — Вывернутое шило со стуком упало и закатилось под кадь.
Обезоруженный, тяжко дыша, колдун угрюмо, исподлобья, давящим недобрым взглядом уставился на Варфоломея. Взгляд его именно давил, казалось, имел весомую тяжесть, и Варфоломей, вспомня, что баяли про дурной глаз Ерша, начал про себя читать Исусову молитву. Минуту и больше пьяный колдун пытался взглядом устрашить Варфоломея, пока наконец не понял, что молодой барчонок ему не по зубам.
— Молод, молод, — процедил он сквозь зубы, — а уже…
— Не пугай, Ляпун, — отмолвил Варфоломей, выдержав взгляд колдуна, не пугай! Покайся, лучше!
— Каяти мне не в чем! И ты мне — не указ! Мертвое тело — дело наместничье. К Терентию Ртищу иди, коли доводить хочешь. Токо преже докажи, что я ево убил, а не кто другой! Да ево и не убили вовсе, а бревном задавило, слышь?
— Слышу. Ты убил. Был я на месте и дерева те глядел сам. И не скоморошничай передо мною! Ты убил, — отмолвил Варфоломей.
Вновь наступила тишина. Видать, Ерш молча обмысливал сказанное.
Наконец он поднял на Варфоломея обрезанный взгляд, молвив с кривой полуулыбочкой:
— А хошь и убил, не докажешь! — и опять наступила тишина.
— Ты сам должен пойти и покаяти в том! — твердо сказал Варфоломей. И не к Терентию Ртищу сперва, а к батюшке Никодиму, духовному отцу твоему.
Ляпун шатнулся, подумал, усмехнув задумчиво. Склонил голову набок:
— С тем и пришел ко мне?
— С тем и пришел, — как можно спокойнее отмолвил Варфоломея.
— Молод ты ищо! — возразил Ляпун, покачивая головою. Он уже заметно отрезвел. — Молод и глуп. Кто ж, по-твоему, сам на себя доводит? Ты хошь видал таких? Али, может, тово, в житиях чел? Дак и все одно, не твое то дело! Был бы мних, старец, куды ни шло! А таких, как ты, много ходит, да всем, поздно ли, рано, окорот бывает, внял? И не тебе, боярчонку, о правде баять да о душе! Ково за правду ту наградили и чем? Какая мне с того придет корысть? Петлю накинут да удавят! Всяк в мире сем за свою выгоду держит! Ты мне: покайся! А я тебе:
— не хочу! Вот и весь сказ! Ну и… иди… Иди, говорю, ну!
Варфоломей на мгновение растерялся. В самом деле, он не мних, не священник, и не его право — требовать покаяния от преступника. Но отступать было уже нельзя, да он и не собирался отступать, не затем брел сюда один зимнею ночью.
— Пойми, Ляпун, — сказал он возможно строже и спокойнее, — я знаю, что ты убил Тишу Слизня, и мог бы прийти не к тебе, а к наместнику. Я пришел к тебе, ревнуя о душе твоей, которая, иначе, пойдет в ад. Не важно, накажут тебя или нет. Сколько тебе осталось лет жить на этом свете? А там — жизнь вечная. И ты сейчас губишь ту, вечную жизнь, обрекая душу свою на вечные муки! Ты должен покаяти пред Господом и получить ептимью от духовного отца! Должен спасти свою душу!
— Дак тебе-то что! — выкрикнул Ляпун. — Моя душа гибнет, не твоя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69