Правда, она никогда не говорила об этом вслух, но я-то знала… Как радовались мы, что ее надежды скоро сбудутся, как старательно готовились к переезду! Я уж не говорю о горе Цукуба – она была просто счастлива. И вдруг от вас пришло то странное письмо. Потом и сторожа заявили, что господин наказал им быть бдительнее, ибо до него якобы дошел слух о недостойном поведении дам. Эти неотесанные мужланы стали вести себя вызывающе, причем без всяких оснований… Мы не знали, что и думать. К тому же вы совсем перестали писать. Госпожа, которая с малолетства привыкла не ждать от жизни ничего, кроме горестей, была в отчаянии. Она жалела мать, хорошо понимая, каким жестоким ударом будет для той весть о ее разрыве с вами – ведь, столько сил затратив на воспитание дочери, несчастная жила лишь надеждой на будущее… О, я уверена, что госпожу тяготило именно это. Трудно себе представить, что была другая причина… К тому же, если бы ее похитили демоны, наверняка остались бы хоть какие-то следы…
Укон рыдала так отчаянно, что сомневаться в ее искренности не приходилось, и Дайсё тоже заплакал.
– Но вы ведь знаете, что я живу у всех на виду и не могу произвольно располагать собой… – сказал он. – Я был уверен, что со временем все уладится, что, перевезя вашу госпожу в столицу, я сумею создать ей достойное положение. Вы говорите, что ее уязвляла моя холодность, а мне кажется, что она просто отдавала предпочтение другому. Возможно, сейчас не следует об этом говорить, и все же… Вряд ли нас подслушивают… Я имею в виду принца Хёбукё. Мне хотелось бы знать, когда он начал встречаться с ней? Принц обладает удивительной способностью повергать в смятение женские сердца, быть может, ваша госпожа решила уйти из мира потому, что он слишком редко навещал ее? Расскажите мне все, ничего не утаивая.
«Значит, он действительно знает», – подумала Укон, и ей стало искренне жаль покойную госпожу.
– Боюсь, что вас ввели в заблуждение, – сказала она. – Поверьте, я ни на миг не отлучалась от госпожи…
Немного помолчав, она продолжала:
– Вы, должно быть, слышали о том, что однажды госпожа провела несколько дней в доме на Второй линии. Не могу сказать точно, как именно это произошло, но принцу удалось проникнуть в ее покои. Возмущенные столь неожиданным вторжением, мы вынудили его уйти, но госпожа была настолько напугана, что поспешила переехать в тот самый дом, где вы изволили ее обнаружить. Мы надеялись, что принц не сумеет отыскать ее, но каким-то образом он выведал, где она находится, и, начиная со Второй луны, когда мы уже жили здесь, в Удзи, начал писать к ней. Уверяю вас, она и смотреть не хотела на его письма, хотя их было немало. Сознаюсь, иногда я сама просила ее ответить, полагая, что неприлично пренебрегать вниманием столь важной особы. Кажется, она послушалась и ответила раз или два. Вот и все. Больше мне ничего не известно.
Трудно винить Укон в том, что она не сказала всей правды. Любой другой поступил бы на ее месте точно так же. Пытаться узнать от нее еще какие-то подробности было бессмысленно. Скорее всего девушка, оказавшись не в силах противиться поистине редкому обаянию принца и вместе с тем сохранив искреннее расположение к своему первому возлюбленному, не сумела отвергнуть ни того, ни другого и пришла в такое отчаяние, что решилась уйти из жизни, а как река была рядом… Возможно, если бы он поселил ее в менее диком месте, она не стала бы искать «глубокого ущелья» (496), а сумела бы примириться со своими несчастьями. Но что за горестное предопределение связало его с этой страшной рекой? Сколько раз, влекомый неодолимым чувством, пускался он в путь по опасным горным дорогам! Увы, в сердце Дайсё не осталось ничего, кроме горечи, и даже имя этого селения стало ему ненавистно. «Наверное, нельзя было вслед за госпожой из Флигеля называть ее подобием, – думал он, – ибо уже это было дурным предзнаменованием. Получается, что именно я виноват в ее ужасной кончине. А я еще осуждал несчастную мать за невнимание к последним обрядам! Как велико должно быть ее горе! К сожалению, дочь была слишком для нее хороша. Разумеется, она ни о чем не догадывалась и скорее всего обвиняет меня…»
В доме нечего было опасаться скверны, но, не желая подавать подозрения окружающим, Дайсё решил не заходить в покои. Однако сидеть на подставке для оглобель где-нибудь у боковой двери ему тоже не хотелось, и в конце концов он устроился в саду под развесистым деревом, на мягкой подстилке из мха.
«Найду ли я в себе силы снова приехать сюда?» – думал он, задумчиво глядя перед собой.
Если и я
Решусь навсегда покинуть
Сей печальный приют,
Кто вспомнит тогда о плюще,
Прильнувшем к засохшему дереву?
Призвав Адзари (которому недавно был пожалован сан рисси), Дайсё поручил ему отслужить поминальные молебны. Распорядился он и о том, чтобы было увеличено число молящихся в доме монахов. Зная, что ушедшая обременила душу особенно тяжким преступлением, Дайсё полагал своим долгом хотя бы немного облегчить ее участь. Предусмотрев все до мелочей, он сам позаботился о священных текстах, изображениях будд и прочих подношениях, которыми принято отмечать каждый седьмой день. Когда стемнело, он двинулся в обратный путь, печально вздыхая. Увы, будь она жива, разве уехал бы он так рано? Перед отъездом Дайсё попросил сообщить о себе монахине Бэн, но она отказалась выйти.
– Мне не хотелось бы показываться вам в столь неприглядном виде. Целыми днями я предаюсь печали, свет меркнет в моих глазах, – сказала она, и Дайсё не стал настаивать.
Всю обратную дорогу он клял себя за то, что сразу же не увез девушку в столицу, и, пока слышен был плеск волн в реке, вздохи теснили его грудь, а сердце тоскливо сжималось. «Что за печальный конец! – думал он. – Увы, даже бренной ее оболочки не дано мне было увидеть. Где она теперь, какое приняла обличье, среди каких раковин затерялось ее тело?»
Между тем госпожа Хитати, не осмеливаясь вернуться домой, ибо ее младшая дочь вот-вот должна была разрешиться от бремени и в доме боялись скверны, поселилась в том самом бедном жилище на Третьей линии и предалась скорби.
«Ах, хоть бы с младшей ничего не случилось…» – тревожилась она, но, к счастью, роды прошли благополучно. Однако госпожа Хитати не спешила возвращаться. Забыв и думать о других детях, она целыми днями оплакивала ушедшую. Однажды ее тоскливое уединение нарушил тайный посланец Дайсё, и сердце ее затрепетало от радости и печали.
«Я давно уже хотел принести свои соболезнования именно Вам, – писал Дайсё, – но чувства мои были в смятении, и словно туман стоял перед глазами… Представляя себе, в каком мраке должна блуждать Ваша душа, я не решался докучать Вам своими посланиями, а дни тем временем тянулись однообразной, унылой чередой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Укон рыдала так отчаянно, что сомневаться в ее искренности не приходилось, и Дайсё тоже заплакал.
– Но вы ведь знаете, что я живу у всех на виду и не могу произвольно располагать собой… – сказал он. – Я был уверен, что со временем все уладится, что, перевезя вашу госпожу в столицу, я сумею создать ей достойное положение. Вы говорите, что ее уязвляла моя холодность, а мне кажется, что она просто отдавала предпочтение другому. Возможно, сейчас не следует об этом говорить, и все же… Вряд ли нас подслушивают… Я имею в виду принца Хёбукё. Мне хотелось бы знать, когда он начал встречаться с ней? Принц обладает удивительной способностью повергать в смятение женские сердца, быть может, ваша госпожа решила уйти из мира потому, что он слишком редко навещал ее? Расскажите мне все, ничего не утаивая.
«Значит, он действительно знает», – подумала Укон, и ей стало искренне жаль покойную госпожу.
– Боюсь, что вас ввели в заблуждение, – сказала она. – Поверьте, я ни на миг не отлучалась от госпожи…
Немного помолчав, она продолжала:
– Вы, должно быть, слышали о том, что однажды госпожа провела несколько дней в доме на Второй линии. Не могу сказать точно, как именно это произошло, но принцу удалось проникнуть в ее покои. Возмущенные столь неожиданным вторжением, мы вынудили его уйти, но госпожа была настолько напугана, что поспешила переехать в тот самый дом, где вы изволили ее обнаружить. Мы надеялись, что принц не сумеет отыскать ее, но каким-то образом он выведал, где она находится, и, начиная со Второй луны, когда мы уже жили здесь, в Удзи, начал писать к ней. Уверяю вас, она и смотреть не хотела на его письма, хотя их было немало. Сознаюсь, иногда я сама просила ее ответить, полагая, что неприлично пренебрегать вниманием столь важной особы. Кажется, она послушалась и ответила раз или два. Вот и все. Больше мне ничего не известно.
Трудно винить Укон в том, что она не сказала всей правды. Любой другой поступил бы на ее месте точно так же. Пытаться узнать от нее еще какие-то подробности было бессмысленно. Скорее всего девушка, оказавшись не в силах противиться поистине редкому обаянию принца и вместе с тем сохранив искреннее расположение к своему первому возлюбленному, не сумела отвергнуть ни того, ни другого и пришла в такое отчаяние, что решилась уйти из жизни, а как река была рядом… Возможно, если бы он поселил ее в менее диком месте, она не стала бы искать «глубокого ущелья» (496), а сумела бы примириться со своими несчастьями. Но что за горестное предопределение связало его с этой страшной рекой? Сколько раз, влекомый неодолимым чувством, пускался он в путь по опасным горным дорогам! Увы, в сердце Дайсё не осталось ничего, кроме горечи, и даже имя этого селения стало ему ненавистно. «Наверное, нельзя было вслед за госпожой из Флигеля называть ее подобием, – думал он, – ибо уже это было дурным предзнаменованием. Получается, что именно я виноват в ее ужасной кончине. А я еще осуждал несчастную мать за невнимание к последним обрядам! Как велико должно быть ее горе! К сожалению, дочь была слишком для нее хороша. Разумеется, она ни о чем не догадывалась и скорее всего обвиняет меня…»
В доме нечего было опасаться скверны, но, не желая подавать подозрения окружающим, Дайсё решил не заходить в покои. Однако сидеть на подставке для оглобель где-нибудь у боковой двери ему тоже не хотелось, и в конце концов он устроился в саду под развесистым деревом, на мягкой подстилке из мха.
«Найду ли я в себе силы снова приехать сюда?» – думал он, задумчиво глядя перед собой.
Если и я
Решусь навсегда покинуть
Сей печальный приют,
Кто вспомнит тогда о плюще,
Прильнувшем к засохшему дереву?
Призвав Адзари (которому недавно был пожалован сан рисси), Дайсё поручил ему отслужить поминальные молебны. Распорядился он и о том, чтобы было увеличено число молящихся в доме монахов. Зная, что ушедшая обременила душу особенно тяжким преступлением, Дайсё полагал своим долгом хотя бы немного облегчить ее участь. Предусмотрев все до мелочей, он сам позаботился о священных текстах, изображениях будд и прочих подношениях, которыми принято отмечать каждый седьмой день. Когда стемнело, он двинулся в обратный путь, печально вздыхая. Увы, будь она жива, разве уехал бы он так рано? Перед отъездом Дайсё попросил сообщить о себе монахине Бэн, но она отказалась выйти.
– Мне не хотелось бы показываться вам в столь неприглядном виде. Целыми днями я предаюсь печали, свет меркнет в моих глазах, – сказала она, и Дайсё не стал настаивать.
Всю обратную дорогу он клял себя за то, что сразу же не увез девушку в столицу, и, пока слышен был плеск волн в реке, вздохи теснили его грудь, а сердце тоскливо сжималось. «Что за печальный конец! – думал он. – Увы, даже бренной ее оболочки не дано мне было увидеть. Где она теперь, какое приняла обличье, среди каких раковин затерялось ее тело?»
Между тем госпожа Хитати, не осмеливаясь вернуться домой, ибо ее младшая дочь вот-вот должна была разрешиться от бремени и в доме боялись скверны, поселилась в том самом бедном жилище на Третьей линии и предалась скорби.
«Ах, хоть бы с младшей ничего не случилось…» – тревожилась она, но, к счастью, роды прошли благополучно. Однако госпожа Хитати не спешила возвращаться. Забыв и думать о других детях, она целыми днями оплакивала ушедшую. Однажды ее тоскливое уединение нарушил тайный посланец Дайсё, и сердце ее затрепетало от радости и печали.
«Я давно уже хотел принести свои соболезнования именно Вам, – писал Дайсё, – но чувства мои были в смятении, и словно туман стоял перед глазами… Представляя себе, в каком мраке должна блуждать Ваша душа, я не решался докучать Вам своими посланиями, а дни тем временем тянулись однообразной, унылой чередой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103