Понимаешь?
– Ты мне объясни, почему надо идти против инстинкта выживания?
– Потому что инстинкт все равно в конце концов проигрывает. Так со всеми живыми существами – с кротом, летучей мышью, человеком, лягушкой. Рано или поздно ты умираешь, и всему приходит конец. Но если ты любишь, если ты способен отойти на второй план и наблюдать…
– Я не готов отойти на второй план, – отрезал Джейсон.
– Отойти, раствориться и счастливо наблюдать, со спокойным ясным сознанием, высшей формой сознания, как живет тот, кого ты любишь…
– А потом тоже умирает.
– Это верно. – Руфь Раэ закусила губу.
– Поэтому лучше не любить – чтобы потом не мучиться. Даже животных, собак или кошек. Ты сама сказала: их любишь, а они умирают. Если смерть кролика так тягостна… – Он замолчал, потрясенный промелькнувшим в сознании ужасным видением хрустящих костей и крови, девичьих волос и страшных челюстей. Самого монстра он толком не разглядел, но собаке рядом с ним было просто нечего делать.
– По крайней мере можно скорбеть, – произнесла Руфь, пристально глядя ему в лицо. – Джейсон! Скорбь – самая сильная эмоция, которую способен испытать человек, ребенок или животное. Это хорошее чувство. " – Что же в нем хорошего? – грубо спросил Джейсон.
– Скорбь заставляет человека забыть о себе. Выйти из собственной скорлупы. К тому же нельзя испытать скорбь, если не было любви. Скорбь – это то, что остается, когда любовь уходит. Ты меня понимаешь, я знаю.
Просто ты не хочешь об этом думать. Таков завершенный цикл любви: любить, потерять, скорбеть, оставить и, наконец, полюбить снова. Пойми, Джейсон, скорбь – это сознание того, что ты остаешься один. А быть одному – предназначение каждого живого существа. Смерть – великое одиночество. Помню, я первый раз обкурилась марихуаны. Это был не косяк, а водяная трубка. Дым был такой приятный, что я не сообразила, сколько я выкурила. Неожиданно я умерла – не надолго, всего на несколько секунд. Весь мир, все ощущения исчезли. Причем это было не так, как если бы я просто осталась одна, потому что тогда все равно поступает информация от собственного тела. Исчезла даже тьма. Все прекратилось. Безмолвие. Ничего нет. Пустота.
– Наверняка в курево добавили какой-то дряни. В те времена многие так делали.
– Да. Мне повезло, я смогла вернуться. Самое невероятное – я ведь много с тех гор курила, но подобного больше не испытывала. Поэтому я и перешла на табак. Так или иначе, то, что я испытала, не походило на обморок, у меня не было ощущения, что я могу упасть, потому что падать было некуда и нечему, у меня не было тела…, к тому же не было ни верха, ни низа. Все, в том числе и я сама, просто… – Руфь взмахнула рукой, – исчезло. Как последняя капля из бутылки. А потом пленку запустили снова. Опять начали показывать то, что мы называем реальностью. – Она замолчала и несколько раз затянулась сигаретой. – Я никому раньше об этом не рассказывала.
– Ты испугалась? Руфь кивнула.
– Сознание бессознательного, если ты еще следишь за моей мыслью. Когда мы умрем, мы этого не почувствуем, потому что смерть и есть утрата всех ощущений. После того случая я не боюсь смерти. Но скорбеть – значит умереть и при этом продолжать жить. Другими словами, это самое сильное, самое абсолютное из всех доступных нам ощущений. Иногда… Я готова поклясться, что люди не созданы для таких вещей, это слишком величественно… Ты разрушаешься от переполняющих тебя эмоций. Но я хочу испытывать скорбь. Чтобы были слезы.
– Зачем? – удивился Джейсон. Он всегда стремился избегать подобного; И если оно начиналось, говорил себе: пора сматываться.
– Скорбь объединяет тебя с тем, что ты утратил, – сказала Руфь. – Это слияние. С любимой вещью или человеком, который ушел. Своего рода раздвоение – ты как бы уходишь, однако какое-то время следуешь за тем, что ты потерял. Помню, однажды у меня была любимая собака. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать лет. Собака заболела, мы отвели ее к ветеринару. Нам сказали, что она проглотила крысиный яд; в ближайшие сутки станет ясно, выживет она или нет. Я пошла домой, около одиннадцати вечера не выдержала и уснула. Ветеринар должен был позвонить утром и сообщить, пережил ли Хэнк эту ночь. Я проснулась в половине девятого и попыталась собраться перед звонком. Пошла в ванную, хотела почистить зубы…, и вдруг увидела Хэнка. Он медленно, с достоинством поднимался по невидимым ступенькам. Пересек по диагонали всю комнату и исчез в правом верхнем углу. Ни разу не оглянулся. Я поняла, что он погиб. В этот момент зазвонил телефон. Ветеринар сообщил, что Хэнк сдох. Но я видела, как он поднимался вверх. Конечно, я испытала невыразимое горе, я перестала себя ощущать и последовала за ним, вверх по проклятым ступенькам.
Некоторое время они оба молчали.
– Потом, – продолжила Руфь, – горе отступает, и ты возвращаешься в реальный мир. Но уже без того, кого любишь.
– Тебя это устраивает?
– Разве у меня есть выбор? Ты плачешь, очень много плачешь, и, поскольку ты не до конца вернулась, частичка твоего сердца остается там. Ранка, которая никогда не заживает. А когда подобное происходит вновь и вновь, от сердца уже ничего не остается, и ты больше не можешь испытывать скорбь. Наступает момент, когда ты сама готова умереть. Ты поднимаешься по наклонной лестнице, а кто-то остается, чтобы скорбеть по тебе.
– На моем сердце ранок нет, – сказал Джейсон.
– Если ты сейчас уйдешь, – произнесла Руфь хриплым голосом, но с неожиданной для нее выдержкой, – я испытаю настоящую скорбь.
– Я останусь до завтра, – сказал Джейсон. – Раньше они не успеют установить подделку в моих документах.
Неужели Кэти меня спасла? – подумал он. Или уничтожила? Кэти, которая меня использовала. Которая в свои девятнадцать лет знает больше, чем мы оба вместе взятые. Больше, чем мы узнаем за всю свою жизнь.
Как и положено настоящему лидеру боевой группы, она вначале полностью его уничтожила. Зачем? Чтобы он собрался и стал сильнее? Вряд ли. Хотя вполне реально. Не следует забывать о такой возможности. Джейсон чувствовал по отношению к Кэти странное, циничное доверие. Одна половина его сознания воспринимала ее как абсолютно надежного человека, в то время как другая половина видела в ней неуравновешенного, разбол-тайного предателя. Совместить эти образы ему не удавалось.
Может, мне удастся свести воедино мои параллельные представления о Кэти прежде, чем я уйду отсюда? – подумал Джейсон. Утром. А может, рискну остаться еще на один день. Хотя это будет уже слишком. Я не знаю, насколько четко работает полиция. Они не правильно записали мое имя, потом вытащили чужое дело… Может, у них повсюду такой бардак. А может, и нет.
О полиции у него тоже были противоположные мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Ты мне объясни, почему надо идти против инстинкта выживания?
– Потому что инстинкт все равно в конце концов проигрывает. Так со всеми живыми существами – с кротом, летучей мышью, человеком, лягушкой. Рано или поздно ты умираешь, и всему приходит конец. Но если ты любишь, если ты способен отойти на второй план и наблюдать…
– Я не готов отойти на второй план, – отрезал Джейсон.
– Отойти, раствориться и счастливо наблюдать, со спокойным ясным сознанием, высшей формой сознания, как живет тот, кого ты любишь…
– А потом тоже умирает.
– Это верно. – Руфь Раэ закусила губу.
– Поэтому лучше не любить – чтобы потом не мучиться. Даже животных, собак или кошек. Ты сама сказала: их любишь, а они умирают. Если смерть кролика так тягостна… – Он замолчал, потрясенный промелькнувшим в сознании ужасным видением хрустящих костей и крови, девичьих волос и страшных челюстей. Самого монстра он толком не разглядел, но собаке рядом с ним было просто нечего делать.
– По крайней мере можно скорбеть, – произнесла Руфь, пристально глядя ему в лицо. – Джейсон! Скорбь – самая сильная эмоция, которую способен испытать человек, ребенок или животное. Это хорошее чувство. " – Что же в нем хорошего? – грубо спросил Джейсон.
– Скорбь заставляет человека забыть о себе. Выйти из собственной скорлупы. К тому же нельзя испытать скорбь, если не было любви. Скорбь – это то, что остается, когда любовь уходит. Ты меня понимаешь, я знаю.
Просто ты не хочешь об этом думать. Таков завершенный цикл любви: любить, потерять, скорбеть, оставить и, наконец, полюбить снова. Пойми, Джейсон, скорбь – это сознание того, что ты остаешься один. А быть одному – предназначение каждого живого существа. Смерть – великое одиночество. Помню, я первый раз обкурилась марихуаны. Это был не косяк, а водяная трубка. Дым был такой приятный, что я не сообразила, сколько я выкурила. Неожиданно я умерла – не надолго, всего на несколько секунд. Весь мир, все ощущения исчезли. Причем это было не так, как если бы я просто осталась одна, потому что тогда все равно поступает информация от собственного тела. Исчезла даже тьма. Все прекратилось. Безмолвие. Ничего нет. Пустота.
– Наверняка в курево добавили какой-то дряни. В те времена многие так делали.
– Да. Мне повезло, я смогла вернуться. Самое невероятное – я ведь много с тех гор курила, но подобного больше не испытывала. Поэтому я и перешла на табак. Так или иначе, то, что я испытала, не походило на обморок, у меня не было ощущения, что я могу упасть, потому что падать было некуда и нечему, у меня не было тела…, к тому же не было ни верха, ни низа. Все, в том числе и я сама, просто… – Руфь взмахнула рукой, – исчезло. Как последняя капля из бутылки. А потом пленку запустили снова. Опять начали показывать то, что мы называем реальностью. – Она замолчала и несколько раз затянулась сигаретой. – Я никому раньше об этом не рассказывала.
– Ты испугалась? Руфь кивнула.
– Сознание бессознательного, если ты еще следишь за моей мыслью. Когда мы умрем, мы этого не почувствуем, потому что смерть и есть утрата всех ощущений. После того случая я не боюсь смерти. Но скорбеть – значит умереть и при этом продолжать жить. Другими словами, это самое сильное, самое абсолютное из всех доступных нам ощущений. Иногда… Я готова поклясться, что люди не созданы для таких вещей, это слишком величественно… Ты разрушаешься от переполняющих тебя эмоций. Но я хочу испытывать скорбь. Чтобы были слезы.
– Зачем? – удивился Джейсон. Он всегда стремился избегать подобного; И если оно начиналось, говорил себе: пора сматываться.
– Скорбь объединяет тебя с тем, что ты утратил, – сказала Руфь. – Это слияние. С любимой вещью или человеком, который ушел. Своего рода раздвоение – ты как бы уходишь, однако какое-то время следуешь за тем, что ты потерял. Помню, однажды у меня была любимая собака. Мне было тогда семнадцать или восемнадцать лет. Собака заболела, мы отвели ее к ветеринару. Нам сказали, что она проглотила крысиный яд; в ближайшие сутки станет ясно, выживет она или нет. Я пошла домой, около одиннадцати вечера не выдержала и уснула. Ветеринар должен был позвонить утром и сообщить, пережил ли Хэнк эту ночь. Я проснулась в половине девятого и попыталась собраться перед звонком. Пошла в ванную, хотела почистить зубы…, и вдруг увидела Хэнка. Он медленно, с достоинством поднимался по невидимым ступенькам. Пересек по диагонали всю комнату и исчез в правом верхнем углу. Ни разу не оглянулся. Я поняла, что он погиб. В этот момент зазвонил телефон. Ветеринар сообщил, что Хэнк сдох. Но я видела, как он поднимался вверх. Конечно, я испытала невыразимое горе, я перестала себя ощущать и последовала за ним, вверх по проклятым ступенькам.
Некоторое время они оба молчали.
– Потом, – продолжила Руфь, – горе отступает, и ты возвращаешься в реальный мир. Но уже без того, кого любишь.
– Тебя это устраивает?
– Разве у меня есть выбор? Ты плачешь, очень много плачешь, и, поскольку ты не до конца вернулась, частичка твоего сердца остается там. Ранка, которая никогда не заживает. А когда подобное происходит вновь и вновь, от сердца уже ничего не остается, и ты больше не можешь испытывать скорбь. Наступает момент, когда ты сама готова умереть. Ты поднимаешься по наклонной лестнице, а кто-то остается, чтобы скорбеть по тебе.
– На моем сердце ранок нет, – сказал Джейсон.
– Если ты сейчас уйдешь, – произнесла Руфь хриплым голосом, но с неожиданной для нее выдержкой, – я испытаю настоящую скорбь.
– Я останусь до завтра, – сказал Джейсон. – Раньше они не успеют установить подделку в моих документах.
Неужели Кэти меня спасла? – подумал он. Или уничтожила? Кэти, которая меня использовала. Которая в свои девятнадцать лет знает больше, чем мы оба вместе взятые. Больше, чем мы узнаем за всю свою жизнь.
Как и положено настоящему лидеру боевой группы, она вначале полностью его уничтожила. Зачем? Чтобы он собрался и стал сильнее? Вряд ли. Хотя вполне реально. Не следует забывать о такой возможности. Джейсон чувствовал по отношению к Кэти странное, циничное доверие. Одна половина его сознания воспринимала ее как абсолютно надежного человека, в то время как другая половина видела в ней неуравновешенного, разбол-тайного предателя. Совместить эти образы ему не удавалось.
Может, мне удастся свести воедино мои параллельные представления о Кэти прежде, чем я уйду отсюда? – подумал Джейсон. Утром. А может, рискну остаться еще на один день. Хотя это будет уже слишком. Я не знаю, насколько четко работает полиция. Они не правильно записали мое имя, потом вытащили чужое дело… Может, у них повсюду такой бардак. А может, и нет.
О полиции у него тоже были противоположные мнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53