.. Впервые он увидел это выражение в их первую же ночь, давным-давно, когда им обоим ещё не было и двадцати, и ещё спал огромный одряхлевший зверь Советского Союза, но со стороны Польши уже доносились громы, которым предстояло... нет, не разлучить их, но обречь их на вечное существование по касательной друг к другу, их, Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту нынешних времен... И сейчас, спустя двадцать лет, он словно заново открывал это выражение затравленной страсти на её лице, да, оно опять было таким же новым и удивительным, как вечно новым и удивительным было каждое его проникновение в нее, таким же невероятным, как и в первую ночь, их словно каждый раз поднимало на огромной волне, и не верилось, что такое возможно, и, вместе с тем, это неверие каким-то образом умножалось на множащийся опыт познания, и всякий раз, когда он входил в нее, это было одновременно и как шаг сквозь распахнувшиеся ворота неведомого доселе блистательного мира и как шаг через порог родного дома - возвращение домой, которого он жаждал всю жизнь...
Иногда - вот как сейчас - он пытался разглядеть, как выглядит в эти мгновенья в её глазах... Она никогда не закрывала глаз, разве что непроизвольно смыкала их в моменты наивысшего наслаждения, когда по её телу пробегала дрожь и её пальцы вцеплялись в его плечи... Она хотела видеть его, хотела отложить в своей памяти каждое мимолетное изменение его лица, чтобы потом, во время их долгих разлук, жить этими воспоминаниями - как верблюд живет запасами, накопленными в собственном горбу, постепенно оседающем и уменьшающемся во время странствия через пустыню. И, если пустыня окажется слишком велика, то даже верблюд упадет от истощения...
Но ему, как и всегда, не удалось ничего разглядеть. В такие минуты её глаза настолько темнели и туманились от страсти, что его крохотные отражения расплывались и дробились... Да он и сам не мог сосредоточиться, важнее собственных отражений для него было это лицо, запрокинутое перед ним, лицо, выражавшее только бесконечную любовь к нему, не пытавшееся скрывать этой любви или открещиваться от нее...
Прошло полчаса, а он все ещё был как в тумане и почти не помнил, как оделся и собрался. Окончательно он очнулся, когда сидел перед зеркалом, в строгом костюме, проверяя, все ли необходимое он уложил в "дипломат". Она продолжала лежать, отбросив одеяло, подложив руку под голову, и кисть руки была скрыта рассыпавшимися рыжеватыми волосами, которые он совсем недавно ласкал... Венера Тициана или Джорджоне, в ослепительной наготе, способной бесконечно будить желание. Польская Венера, то ли загубившая его жизнь, то ли подарившая ему такую жизнь, о которой он и мечтать не смел.
- Ты знаешь, - вдруг сказала она. - У меня с мужем окончательно разладилось, ещё много лет назад.
- Почему? - спросил он, внутренне напрягаясь. Ее муж был запретной темой, безусловным табу, и его поразило, что она об этом заговорила.
- Из-за тебя, - ответила она. - Ты знаешь, что с тобой я никогда не закрываю глаз. С ним закрывала, потом стала закрывать всегда и очень крепко. Мне казалось, что так мне можно будет вообразить, будто это не он, а ты. Потому что иначе становилось совсем невыносимо. Но ничего не получалось... Вот и выходит, что я давно избегаю его, а бросить не могу.
- Почему... - он поперхнулся. Сам не поняв, что происходит, он уже стоял на коленях возле кровати, поникнув лбом в смятую простыню, стиснув её руку, и по его щекам текли такие горькие и жгучие слезы, которые, казалось, способны до кости разъесть его лицо. Он плакал чуть ли не впервые в жизни. - Почему ты мне только сейчас об этом сказала?
Она задумчиво погладила его голову.
- Может быть, потому что ты заговорил про Елисейские поля. Нам обоим нужен такой корабль забвения, с которого нас никто не выманит. Ведь ты не шутил, когда говорил, что смерть вызывает тебя охотничьим свистком?
Он кивнул - точнее, не кивнул, а дернул головой, ещё глубже зарываясь в складки постели.
- Тебе предстоит сделать что-то страшное? - спросила она.
- Да, - коротко ответил он.
- И это - не в первый раз?
- Да... - он поднял голову. - Но, может, не более страшное, чем творили мои предки во время разбойных набегов, - и он рассмеялся сквозь слезы. - "Снег на землю валится, всадник с ношею мчится, Черной буркой её прикрывая. "Чем тебя наделили? Что там? Гей, не рубли ли?" - "Нет, отец мой, полячка младая"!.. Хочешь, я тебя вот так же умыкну?
- Времена не те, - серьезно ответила она. - Нам не вырваться ни из твоих сетей, ни из моих.
- Все сети - пустяки! - сказал он. - Ты мне только скажи - ты этого хочешь?
И она ответила после паузы, так же коротко, как отвечал он:
- Да.
- Тогда у нас все будет! - он вскочил на ноги, как пружиной подкинутый. - А для начала дождись меня, ладно? Обязательно дождись!
- Хорошо.
- И все-таки, почему... почему ты не сказала этого много лет назад?
- Потому что я не была уверена в твоем ответе.
- Да, понимаю... Мы слишком...
- Мы с самого начала взяли неверный тон. Но теперь... Ты уверен, что тебе нужно ехать?
- Мне действительно нужно ехать, - проговорил он. - Но ты не волнуйся. Я вернусь, и вернусь не замаранным, я тебе обещаю. И знаешь, почему?
- Почему?
- Потому что для меня нет другой родины, кроме тебя.
Она схватила его за руки, притянула к себе и крепко поцеловала.
- Возвращайся каким угодно! - прошептала она. - Ты знаешь, какая я... Я ненавидела себя и тебя за то, что чувствовала: из-за тебя я могу предать родину. А теперь я тоже знаю, что у меня нет другой родины, кроме тебя. И ты... Я хочу, чтобы ты меня похитил. Иногда ты мне и снишься таким: черный всадник, летящий сквозь снег. И полы твоей бурки - как черные крылья, и сам ты, как черный орел, легкий, быстрый и могучий.
- Да, - кивнул он. - Черный орел.
Это было одной из кодовых кличек, под которыми он значился... Никто не знал, почему он выбрал себе такую кличку. Возможно, только один человек догадывался - тот, которому было известно практически все.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В офисе Андрей был к девяти утра. Игорь подъехал ещё раньше, опередив даже Марину, которая приходила к без четверти девять, чтобы подготовить все к работе и, проверив автоответчик, сразу доложить Терентьеву о всех интересных звонках, отсеяв ненужное.
- Прежде всего - то, что передал мне Повар, - сказал Игорь, оторвавшись от материалов дела, которые он изучал, разложив перед собой. Пусть, мол, мы спокойно работаем как работали. Доводим взятое на себя до конца. Он, со своей стороны, начнет тихую проверочку всего сомнительного, но так, чтобы не оказываться у нас на пути. Ему самому интересней, чтобы мы успешно поработали на Курослепова - и законтачили с ним - чем отказываться от такой возможности ради довольно неясного следа, который может завести в тупик.
- То есть, пусть мы нароем достаточно, чтобы он мог в любой момент съесть Курослепова?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93