А когда начало темнеть, мы прямо с крыльца Куликовых, где играли в сплетни, отправились на операцию.
Обогнув дом улицей и шмыгнув в воротца, мы прилипли к заборным планкам. Ширмины жили в крайней квартире, и два их окна глядели в садик. Из кухонного свет падал на шиповник, а в зашторенной спальне, против которой и взметывались ранетки, работал телевизор. Очень хорошо - меньше опасности, что ушастая Рэйка услышит нас. У соседей слева, тоже имевших садик, но безо всяких съедобностей, было темно и тихо.
- Ты, Генка, везучий, - шепнул я дрожавшему баянисту.
- Ага, - согласился тот, - только я замерз.
- Пройдет. Думаешь, мне не боязно? Еще как! А если бы не боязно, то нечего было бы и делать. Айда!
Во дворе никого не было. Теперь нам мог помешать только дядя Федя, обычно куривший на крыльце перед сном. Но он сидел в кухне, обложенный книгами, и курил там, так что мы беспрепятственно скользнули на крышу.
Под Генкой сразу же громыхнуло.
- По ребрам! - зашипел я, морщась. - Ставь ноги елочкой и иди по ребрам.
На коньке постояли, прислушиваясь. В доме, как в трюме, держалось ровное гудение. Из-под карнизов лился свет, зубасто белел огородный забор, а потом темнота, взрываемая вдали вокзальными прожекторами.
Мы взяли сумку и спустились к торцу. Послав Борьку на угол караулить, я заглянул вниз, пощупал, не острый ли край, определил, где лучше спустить Генку, чтобы удобнее было рвать - не на самую макушку, а чуть сбоку, - и вытащил веревку.
- Так, - шепнул я, осматривая Генку в слабых отсветах. - Берет сними, а то уронишь, и Рэйка завтра вынюхает тебя... Ну, садись. Не на крышу, балда, а на палку, держи... Не так, а поперек. Дай-ка. - Я сам пропустил палку между его ног и пристроил ее сзади. - Во... Ну, Генк, ползи... Да не головой вперед, а ногами. Нырнуть хочешь?
Борька пискнул сонной птичкой, и мы замерли. Внизу, переговариваясь, прошли на улицу двое - чьи-то гости.
- Давай, Генк!.. Рвать не торопись, оглядывайся, но и не чешись там, понял? Мы не циркачи - держать тебя долго. Кончишь - дернись. Ну!
Генка допятился до края, свесил ноги и намертво впился в веревку. Мы со Славкой медленно стали опускать его. Вот остались плечи, вот Генка перехватил руки, чтобы пальцы не смяло веревкой о железо на перегибе, и, наконец, он весь пропал. Отдав метра два, мы улеглись на спины и застыли, упершись в водосточный желоб. Подобрался Борька, сказал, что все нормально: Генка рвет, размотал оставшийся конец до конька и сел там, уцепившись за палку.
Веревка подрагивала, точно мы закинули огромный крючок и теперь какая-то рыбища заигрывает с наживкой. И вдруг - дерг-дерг! Есть!
- Три-четыре! - шепотом скомандовал я.
Мы откинулись, желоб хрумкнул под ногами, но веревка не подавалась ни на сантиметр.
- Ребя, берись ниже! - прохрипел я. - Борьк, ты там с упором?
- С упором.
- Три-четыре!..
Мы налегли изо всех сил, но - увы! И я, холодея, понял, что Генку нам не вытащить!.. Это значит - опустить, а потом просить Ширминых открыть замок или выпиливать в заборе дыру. Тетя Зина садик, конечно, не отопрет даже для Генки, которого почти целовала после концерта, поднимет шум, соберет народ и будет показывать нашего баяниста, как зверька в клетке, и мы будем посрамленно стоять тут же, три мужественных богатыря! А пилить услышат, и достанется еще больше. За секунду промелькнуло у меня в голове это позорище, а веревка - ширк! - и проскользнула в усталых руках на несколько сантиметров.
Генка, почуя неладное, задергался сильней.
- Сейчас! - бросил я зло. - Ну что, ребя?
- Кажется, наелись, - съязвил Борька.
- Я спрашиваю, что делать, а не ха-ха-ха! - рассердился я.
И тут по двору звучно прокатился ласковый оклик:
- Ге-ена-а!..
А из садика Ширминых ему преданно отозвалось:
- Ык! - Генка начал икать.
- Генк, потерпи! - прошипел я. - Потом наикаешься.
- Ык!
Ужас! Теперь мы точно пропали!.. А тетя Тося все генкала, она была не из тех родителей, что крикнул раз и - домой, она без сына не уйдет, а двинется на розыски по нашим квартирам и всех всполошит.
- Ребя, ну что? - простонал я.
- Надо чьего-то отца звать, у кого добрей, - сказал Борька.
- Да от любого влетит!
- Тогда уж дядю Федю, - пропыхтел Славка.
- Точно! Борька, дуй к нему, - мол, так и так, скорей.
Дядя Федя явился через две-три минуты, в белой рубахе, как привидение. Он молча и быстро все обследовал, встал боком на край и давай поднимать Генку вертикально. Вытянет с полметра веревки, перегнет - мы держим, вытянет, перегнет - мы держим... Славка сопел, во мне дрожали все жилки, но, когда дядя Федя, как огромную лягушку, с растопыренными и полусогнутыми ногами, выудил, наконец, Генку и поставил на крышу, я, не веря в спасение, продолжал сумасшедше сжимать веревку и упираться в желоб.
Дядя Федя спускался первым. С лестницы он шагнул одной ногой на крыльцо, поснимал нас и завел в кухню. Я бухнулся на мягкий диван и сидел сколько-то с закрытыми глазами, потом услышал, как Генка пьет, унимая икоту, и тоже попросил пить. Кружка пошла по кругу.
- Ну, очухались немного? - спросил дядя Федя, закуривая. - В следующий раз под веревку ставьте блок, чтобы уменьшить трение, иначе плохо кончите.
- Следующего раза не будет, - сказал я.
- Ну, а вдруг?
- Не-не-не, дядя Федя, не будет! - энергично уверил Генка, почувствовавший себя совсем бодро. Еще бы - раскатывал, а у нас кишки трещали.
- Да, пожалуй, не надо больше, - согласился дядя Федя. - А потянет лезьте в мой огород. Честное слово, я им нисколечко не дорожу.
Генка встал и заявил:
- И огородов больше не будет! Я их не пущу! - Он обвел нас сверкающими глазами, подошел вдруг ко мне и отчеканил: - Товарищ комиссар, ваш приказ выполнен! - и рванул из штанов рубаху.
На колени мне выпал ворох ранеток.
Тут постучали. Я схватил с диванного валика полотенце и кинул его на ранетки. Вошла тетя Тося, строго улыбающаяся.
- Можно, Федор Иванович?.. Вот они! У Бориса - нет, у Юры - нет, иду к Володе и вспомнила, что есть еще дядя Федя! Чем это вы так поздно занимаетесь?
- Ранетки, мам, воруем! - легко сказал Генка.
- Пора, воришки, по домам! - Тетя Тося еще сильнее улыбнулась. Гена!.. Всех, всех гоните, Федор Иванович, а то они до утра готовы... До свидания, извините.
Веселые Головачевы ушли, а мы, подавленные, остались молча сидеть.
ЧУЖОЙ ДВОР
Ну, Генка! Ну, тихоня! Поболтался двадцать минут на веревке и так осмелел, что "Союз Четырех" выдал... Едва я очутился в постели, как задумался - бить его завтра за эту смелость или не бить? Но думал недолго - у меня сразу отнялись руки и ноги, потом живот перестал урчать от выпитого молока, а потом я не помню, что еще отнималось. А утром сообразил, что бить нельзя. Ведь и мы выдали совершенно секретную операцию. И чья выдача страшней - вопрос. Не поголовный же мордобой устраивать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43