Ей так хотелось подружиться с ними!
Сорок семь ронинов
Методы воспитания, используемые Кобаяси-сэнсэем в школе «Томоэ», в основном были разработаны им лично. Но сказалось и зарубежное влияние. Об этом можно было судить хотя бы по урокам ритмики, а также по тому, как в школе проходил час обеда или совершались прогулки на природу. Даже песенка «Хорошо прожевывай…» исполнялась, как мы уже знаем, на мотив английской песни «Греби, греби, греби…». Конечно, существовали и другие сходные моменты.
Но был в школе учитель Маруяма, правая рука директора (в обычной школе его именовали бы завучем), который во многом был полной противоположностью Кобаяси. В соответствии с фамилией, иероглифы которой означали «круглая гора», у Маруямы была идеально круглая голова, без единого волоска на макушке. Правда, хорошо приглядевшись, можно было обнаружить венчик седых волос на затылке. Добавьте к этому совершенно круглые очки и красные щеки, и вы сразу поймете, что он не похож на директора Кобаяси. Но еще больше учитель Маруяма отличался от него своими наклонностями. Так, он любил читать ученикам старинные китайские стихи – торжественные и труднопонятные. Вроде этих:
Бичей не счесть.
И Рядами кони
Реку переходят.
Дети понимали стихи по-своему:
Бэнкэй несчастен и
Рыдает.
На коне Реку переходит.
При этом они страшно недоумевали: отчего неустрашимый монах-богатырь – славный Бэнкэй – рыдает, переправляясь на коне через реку? И каждый раз, встречая учителя Маруяму, дети вспоминали о «бедном» Бэнкэе.
Было это утром четырнадцатого декабря. Когда все дети собрались в школе, учитель Маруяма объявил им:
– Сегодня памятный день – более двух с половиной веков назад сорок семь верных ронинов отомстили за гибель своего хозяина. Мы отправимся пешком в храм Сэнгакудзи и почтим их могилы. Ваши родители в курсе дела.
Директор Кобаяси, конечно, знал о предстоящей прогулке. Может быть, он и не был в особом восторге от затеи учителя Маруямы, но и не возражал. По крайней мере, ничего плохого в прогулке он не видел, поэтому не удивительно, что и родители легко согласились отпустить детей. Мама Тотто-тян даже усмотрела в ней нечто интересное, ведь любопытно, когда поход к усыпальнице воинов далекой феодальной эпохи совершают дети такой передовой школы, как «Томоэ».
Перед отправлением учитель Маруяма в общих чертах обрисовал историю сорока семи ронинов.
Почти два года в глубокой тайне верные вассалы князя Асано готовились отомстить за его поруганную честь. 14 декабря 1702 года они пробрались во дворец обидчика – коварного вельможи Киры и отрубили ему голову. А год спустя тогдашний военный правитель – сегун жестоко и несправедливо покарал их, повелев сделать харакири, то есть вспороть себе мечом живот.
При этом учитель Маруяма не раз возвращался к рассказу о мужестве торговца Рихэя Аманоя, снабдившего верных воинов оружием и всем необходимым. Сколько ни пытали его чиновники сегуна, в ответ на все вопросы он говорил только одно: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!»
Ребята мало что поняли из рассказа учителя, но были страшно довольны – ведь предстоит дальняя прогулка, а уроков не будет. Захватив завтраки и попрощавшись с директором и учителями, пятьдесят учеников тронулись в путь под предводительством «Круглой Горы». То и дело из рядов раздавались громкие возгласы: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!» А поскольку эти гордые слова произносились не только мальчиками, но и девочками, то не удивительно, что встречавшиеся на пути прохожие оборачивались и от души смеялись. Храм Сэнгакудзи находился примерно в двенадцати километрах от школы. Тем не менее прогулка под голубым декабрьским небом вовсе не показалась утомительной детям, тянувшимся длинной вереницей по токийским улицам с возгласами: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!» Тем более что автомобилей тогда на улицах было мало и они не мешали прогулке.
В Сэнгакудзи учитель Маруяма вручил каждому курительные палочки, чашки с водой и немного цветов. Храм оказался поменьше, чем Кухомбуцу, но зато возле него было больше могил, тянувшихся ровными рядами.
При мысли о том, что здесь похоронены сорок семь славных воинов, Тотто-тян прониклась торжественным настроением. Последовав примеру учителя Маруямы, она положила цветы к надгробию, зажгла палочку и молча поклонилась.
Все как-то разом затихли. Тонкие струйки ароматного дымка поднимались в голубое небо над могилами ронинов.
С тех пор когда Тотто-тян вдыхала запах курительных палочек, она каждый раз вспоминала учителя Маруяму. И не только его, но и «рыдающего» Бэнкэя, и торговца Рихэя Аманоя, и затихших ребятишек.
Дети так и не разобрались до конца в истории о сорока семи ронинах, в сказании о богатыре Бэнкэе, но зато они стали еще больше любить и уважать – правда, несколько иначе, чем директора Кобаяси, – учителя Маруяму, который так красноречиво и увлеченно поведал об этих героях. Тотто-тян нравились его небольшие глазки, смотрящие сквозь очки с толстенными линзами, ласковый и необычайно высокий для его плотной фигуры голос. А на пороге стоял уже Новый год.
Корейский мальчик
По дороге на станцию и обратно, домой, Тотто-тян проходила мимо длинной одноэтажной лачуги, в которой жили корейцы. Разумеется, она не знала, что это корейцы. Из всех жильцов ее интересовала полнотелая женщина с гладко причесанными на прямой пробор волосами, завязанными на затылке узлом. Зимой и летом она ходила в одних и тех же остроносых туфлях-лодочках, длинной юбке с завышенной талией, украшенной огромным бантом блузке. Она то и дело разыскивала своего сына. «Масао-тян!» – вопила она истошным голосом. Причем делала странное ударение на слоге «са», да еще тянула «тян» так пронзительно, что Тотто-тян охватывала невольная тоска.
Барак стоял на невысоком пригорке у самой железной дороги, по которой Тотто-тян ездила в школу.
Тотто-тян видела ее сына. Он был чуть постарше ее, примерно на год, но где он учился, Тотто-тян не знала. Вихры у него вечно торчали в разные стороны, а по пятам за ним следовала собачонка.
Как-то, возвращаясь домой, Тотто-тян шла привычной тропинкой вдоль насыпи и вдруг заметила наверху мальчишку. Масао-тян стоял подбоченясь, широко расставив ноги, и презрительно глядел на нее сверху вниз.
– Эй ты, Корея! – неожиданно заорал он.
В голосе прозвучала такая ненависть, что девочка перепугалась. Было видно, что ему очень хотелось обидеть ее.
Странно, ведь Тотто-тян ничего плохого ему не сделала и даже не поговорила с ним ни разу. Дома Тотто-тян рассказала:
– Масао-тян назвал меня «кореей»!
От неожиданности мама невольно зажала рот ладонью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Сорок семь ронинов
Методы воспитания, используемые Кобаяси-сэнсэем в школе «Томоэ», в основном были разработаны им лично. Но сказалось и зарубежное влияние. Об этом можно было судить хотя бы по урокам ритмики, а также по тому, как в школе проходил час обеда или совершались прогулки на природу. Даже песенка «Хорошо прожевывай…» исполнялась, как мы уже знаем, на мотив английской песни «Греби, греби, греби…». Конечно, существовали и другие сходные моменты.
Но был в школе учитель Маруяма, правая рука директора (в обычной школе его именовали бы завучем), который во многом был полной противоположностью Кобаяси. В соответствии с фамилией, иероглифы которой означали «круглая гора», у Маруямы была идеально круглая голова, без единого волоска на макушке. Правда, хорошо приглядевшись, можно было обнаружить венчик седых волос на затылке. Добавьте к этому совершенно круглые очки и красные щеки, и вы сразу поймете, что он не похож на директора Кобаяси. Но еще больше учитель Маруяма отличался от него своими наклонностями. Так, он любил читать ученикам старинные китайские стихи – торжественные и труднопонятные. Вроде этих:
Бичей не счесть.
И Рядами кони
Реку переходят.
Дети понимали стихи по-своему:
Бэнкэй несчастен и
Рыдает.
На коне Реку переходит.
При этом они страшно недоумевали: отчего неустрашимый монах-богатырь – славный Бэнкэй – рыдает, переправляясь на коне через реку? И каждый раз, встречая учителя Маруяму, дети вспоминали о «бедном» Бэнкэе.
Было это утром четырнадцатого декабря. Когда все дети собрались в школе, учитель Маруяма объявил им:
– Сегодня памятный день – более двух с половиной веков назад сорок семь верных ронинов отомстили за гибель своего хозяина. Мы отправимся пешком в храм Сэнгакудзи и почтим их могилы. Ваши родители в курсе дела.
Директор Кобаяси, конечно, знал о предстоящей прогулке. Может быть, он и не был в особом восторге от затеи учителя Маруямы, но и не возражал. По крайней мере, ничего плохого в прогулке он не видел, поэтому не удивительно, что и родители легко согласились отпустить детей. Мама Тотто-тян даже усмотрела в ней нечто интересное, ведь любопытно, когда поход к усыпальнице воинов далекой феодальной эпохи совершают дети такой передовой школы, как «Томоэ».
Перед отправлением учитель Маруяма в общих чертах обрисовал историю сорока семи ронинов.
Почти два года в глубокой тайне верные вассалы князя Асано готовились отомстить за его поруганную честь. 14 декабря 1702 года они пробрались во дворец обидчика – коварного вельможи Киры и отрубили ему голову. А год спустя тогдашний военный правитель – сегун жестоко и несправедливо покарал их, повелев сделать харакири, то есть вспороть себе мечом живот.
При этом учитель Маруяма не раз возвращался к рассказу о мужестве торговца Рихэя Аманоя, снабдившего верных воинов оружием и всем необходимым. Сколько ни пытали его чиновники сегуна, в ответ на все вопросы он говорил только одно: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!»
Ребята мало что поняли из рассказа учителя, но были страшно довольны – ведь предстоит дальняя прогулка, а уроков не будет. Захватив завтраки и попрощавшись с директором и учителями, пятьдесят учеников тронулись в путь под предводительством «Круглой Горы». То и дело из рядов раздавались громкие возгласы: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!» А поскольку эти гордые слова произносились не только мальчиками, но и девочками, то не удивительно, что встречавшиеся на пути прохожие оборачивались и от души смеялись. Храм Сэнгакудзи находился примерно в двенадцати километрах от школы. Тем не менее прогулка под голубым декабрьским небом вовсе не показалась утомительной детям, тянувшимся длинной вереницей по токийским улицам с возгласами: «Я, Рихэй Аманоя, не кто-нибудь, а мужчина!» Тем более что автомобилей тогда на улицах было мало и они не мешали прогулке.
В Сэнгакудзи учитель Маруяма вручил каждому курительные палочки, чашки с водой и немного цветов. Храм оказался поменьше, чем Кухомбуцу, но зато возле него было больше могил, тянувшихся ровными рядами.
При мысли о том, что здесь похоронены сорок семь славных воинов, Тотто-тян прониклась торжественным настроением. Последовав примеру учителя Маруямы, она положила цветы к надгробию, зажгла палочку и молча поклонилась.
Все как-то разом затихли. Тонкие струйки ароматного дымка поднимались в голубое небо над могилами ронинов.
С тех пор когда Тотто-тян вдыхала запах курительных палочек, она каждый раз вспоминала учителя Маруяму. И не только его, но и «рыдающего» Бэнкэя, и торговца Рихэя Аманоя, и затихших ребятишек.
Дети так и не разобрались до конца в истории о сорока семи ронинах, в сказании о богатыре Бэнкэе, но зато они стали еще больше любить и уважать – правда, несколько иначе, чем директора Кобаяси, – учителя Маруяму, который так красноречиво и увлеченно поведал об этих героях. Тотто-тян нравились его небольшие глазки, смотрящие сквозь очки с толстенными линзами, ласковый и необычайно высокий для его плотной фигуры голос. А на пороге стоял уже Новый год.
Корейский мальчик
По дороге на станцию и обратно, домой, Тотто-тян проходила мимо длинной одноэтажной лачуги, в которой жили корейцы. Разумеется, она не знала, что это корейцы. Из всех жильцов ее интересовала полнотелая женщина с гладко причесанными на прямой пробор волосами, завязанными на затылке узлом. Зимой и летом она ходила в одних и тех же остроносых туфлях-лодочках, длинной юбке с завышенной талией, украшенной огромным бантом блузке. Она то и дело разыскивала своего сына. «Масао-тян!» – вопила она истошным голосом. Причем делала странное ударение на слоге «са», да еще тянула «тян» так пронзительно, что Тотто-тян охватывала невольная тоска.
Барак стоял на невысоком пригорке у самой железной дороги, по которой Тотто-тян ездила в школу.
Тотто-тян видела ее сына. Он был чуть постарше ее, примерно на год, но где он учился, Тотто-тян не знала. Вихры у него вечно торчали в разные стороны, а по пятам за ним следовала собачонка.
Как-то, возвращаясь домой, Тотто-тян шла привычной тропинкой вдоль насыпи и вдруг заметила наверху мальчишку. Масао-тян стоял подбоченясь, широко расставив ноги, и презрительно глядел на нее сверху вниз.
– Эй ты, Корея! – неожиданно заорал он.
В голосе прозвучала такая ненависть, что девочка перепугалась. Было видно, что ему очень хотелось обидеть ее.
Странно, ведь Тотто-тян ничего плохого ему не сделала и даже не поговорила с ним ни разу. Дома Тотто-тян рассказала:
– Масао-тян назвал меня «кореей»!
От неожиданности мама невольно зажала рот ладонью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42