— Я думал, в последнюю минуту город Арканхело воздержится от попытки повторить историю таким бессмысленным образом. Но ты здесь, где по справедливости место только призраку твоего отца.
— Почему бы мальчику не быть здесь? — Эмилио Хуарес подошел к ним и положил руку на плечо Маноло. — Тьенты — не для призраков, они для мальчишек вроде Маноло, для мальчишек, долго ждавших, чтобы доказать, как они храбры.
— Озаботился ли кто-нибудь, — Альфонсо Кастильо не спрашивал о ком-то определённом, а бездонный его взгляд был всё ещё устремлен на Маноло, — озаботился ли кто-нибудь спросить мальчика, хочет ли он быть здесь? Сдаётся мне, мы взяли на себя то, что принадлежит только Богу: играть человеческой судьбой. Но и Бог не попирает свободной воли.
Эмилио Хуарес улыбнулся и, склоняясь к уху Маноло, прошептал:
— Ты как? Счастлив и немного испуган, верно?
— Альфонсо! — запротестовал граф. — Зачем тебе спрашивать, хочет ли мальчик быть здесь? Ты только посмотри на него! Он, как и все, ждал этого дня.
Граф обнял Маноло за плечи.
— Пойдём со мной в кабинет, я хочу показать тебе кое-что. Идём с нами, Альфонсо!
— Не хотел бы я это пропустить, — мрачно пробормотал Кастильо и, отказавшись от предложения графа покатить коляску, направил её к резным двойным дверям. Граф и Маноло пошли за ним.
Граф раздвигал большие двери, когда Хуан Гарсия подошёл к инвалидной коляске.
— Сеньор Кастильо, — робко начал мальчик.
— Что? — нетерпеливо спросил Кастильо.
— Я… я бы очень хотел… пожать руку величайшему из комментаторов.
— Кто ты?
Граф обернулся к Маноло и тоже спросил, что это за мальчик.
— Он мой друг, Хуан Гарсия, — Маноло впервые заговорил с тех пор, как вошёл в дом графа. — Вы мне разрешили привести его.
— Вы обо мне не слышали, — сказал Хуан сеньору Кастильо и густо покраснел.
— Но безусловно ещё услышу, — Кастильо улыбнулся, и улыбка осветила его изможденное лицо. Он больше не выглядел суровым и таинственным. — Ты когда-нибудь станешь великим тореро ?
— Если есть на то воля Божья.
Альфонсо Кастильо протянул руку.
— Тогда я желаю тебе Божьей воли.
— Заходите же, — сказал граф, пока Альфонсо Кастильо заезжал в коляске вовнутрь. — Я закрою двери.
За закрытыми дверями в комнате оказалось совсем темно. Граф подошел к окну и потянул за шнур занавесей. Когда те раздвинулись, луч света озарил камин и картину над ним. Маноло раскрыл рот от неожиданности. На картине был мальчик, в точности похожий на него.
— Это твой отец, — сказал граф, — на этой самой ферме, со своим первым быком. Художник по памяти нарисовал, а память у него была великолепная.
— Не восхищайся тем, как близко к быку стоит твой отец, — сказал Кастильо, пододвигая коляску ближе к картине. — Или изяществом, с которым он направляет зверя мулетой. Я хочу, чтоб ты посмотрел на лицо твоего отца. Что ты видишь?
Маноло поднял глаза к лицу мальчика. Теперь он видел, что оно не совсем как его. В нём было что-то большее, чем серьёзность, большее, чем сосредоточенность или страх.
— Я вижу, — медленно произнес он, — лицо мальчика… становящегося мужчиной.
— Совершенно верно, и хорошо сказано! — по голосу Кастильо было видно, что он горд ответом. — В тот самый миг твой отец оставлял детство позади. И он был счастлив, что мог сделать это в двенадцать. Он не просто становился тореро, он принимал на себя ответственность мужчины.
Граф показал на противоположную стену.
— Это голова быка, которого убил в тот день твой отец.
Гигантская голова чёрного быка смотрела свысока на Маноло. У неё были длинные острые рога; открытые глаза стеклянно блестели. «Она слишком большая, — подумал мальчик, — она такая же, как голова Пататеро». Но глаза этого быка были другими, не такими страшными, как глаза отцовского убийцы.
— Его звали Касталон, — сказал граф. — Твоего сегодняшнего быка зовут Касталон Второй. Он столь же великолепен, как и этот. И я полагаю, он заслужил ту же участь. Великой фаэны великого тореро.
Маноло глядел в пол и знал, что граф ждёт ответа, ждёт заверения, что он, Маноло, приложит все усилия, чтобы… Но ничего такого он не скажет.
— Не будете ли вы так любезны оставить нас наедине?
Это сказал Кастильо. Маноло не поднимал головы и не видел, как граф вышел. Но вот когда Альфонсо Кастильо заговорил, голову он поднял.
— Не должно быть другой участи храброго зверя, кроме благородной смерти после благородного поединка. Но с человеческой судьбой не так. Человек не похож на сражающегося быка. Жизнь человека должна быть не только борьбой, но и отданием себя, и любовью. Человеческая жизнь — это многое. Прежде чем станешь мужчиной, ты можешь выбирать из множества вещей: поступить правильно или неправильно; сделать, как хочешь ты или как хотят окружающие; быть верным себе или нет.
Впервые с тех пор, как проснулся, Маноло почувствовал реальность того, что слышал и видел. Нет, страх не оставил его, он всё ещё сидел внутри, но разум его работал. Он повторил про себя последние слова Кастильо. Мама сказала почти то же самое, когда говорила об отце.
— Никто, кроме твоего отца, не узнал, почему я на самом деле сижу здесь, в этом кресле, а не стою рядом с тобой, — голос Альфонсо Кастильо смягчился и больше не казался хриплым. — Около десяти лет назад тореро, утверждавший, что я разрушил его карьеру своими отзывами, вызвал меня сразиться с быком. Я мог бы отделаться от него шуткой. Сперва я так и сделал; а потом засомневался, был мой отказ от вызова проявлением ума или же трусости. Я был на пути к скотоводческой ферме, где хотел найти ответ, когда моя машина слетела с дороги. Наверное, авария случилась из-за того, что я боялся грядущей встречи с быком. Размышляя о том, чтобы встать лицом к лицу со зверем, я открыл для себя, как силён бывает страх. Когда я писал о матадорах, то понимал — они боятся попасть на рога, боятся смерти, но думал, что люди они смелые, поскольку могут подчинить себе страх, изгнать его прочь из разума и свободными делать своё дело. В тот день, из-за аварии, я не смог узнать, способен ли я на такое. Но с тех пор я встретил другие страхи, в самых разных ситуациях. С тех пор я выяснил, что нельзя путать мужество и храбрость с бесстрашием. Настоящая храбрость, истинное мужество — в том, чтоб действовать вопреки страху, зная страх.
Пока Альфонсо Кастильо говорил, он смотрел на портрет Хуана Оливара. Сейчас он повернулся к Маноло.
— Но я не собирался говорить о себе. Я хотел дать тебе совет. Взрослые вечно их дают, профессиональный риск такой. Не позволяй на себя давить. Если ты честен с собой, то сам на себя надавишь. Но только если это будет для тебя по-настоящему важно. Я хорошо знал твоего отца, возможно, лучше всех, кого он называл друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Почему бы мальчику не быть здесь? — Эмилио Хуарес подошел к ним и положил руку на плечо Маноло. — Тьенты — не для призраков, они для мальчишек вроде Маноло, для мальчишек, долго ждавших, чтобы доказать, как они храбры.
— Озаботился ли кто-нибудь, — Альфонсо Кастильо не спрашивал о ком-то определённом, а бездонный его взгляд был всё ещё устремлен на Маноло, — озаботился ли кто-нибудь спросить мальчика, хочет ли он быть здесь? Сдаётся мне, мы взяли на себя то, что принадлежит только Богу: играть человеческой судьбой. Но и Бог не попирает свободной воли.
Эмилио Хуарес улыбнулся и, склоняясь к уху Маноло, прошептал:
— Ты как? Счастлив и немного испуган, верно?
— Альфонсо! — запротестовал граф. — Зачем тебе спрашивать, хочет ли мальчик быть здесь? Ты только посмотри на него! Он, как и все, ждал этого дня.
Граф обнял Маноло за плечи.
— Пойдём со мной в кабинет, я хочу показать тебе кое-что. Идём с нами, Альфонсо!
— Не хотел бы я это пропустить, — мрачно пробормотал Кастильо и, отказавшись от предложения графа покатить коляску, направил её к резным двойным дверям. Граф и Маноло пошли за ним.
Граф раздвигал большие двери, когда Хуан Гарсия подошёл к инвалидной коляске.
— Сеньор Кастильо, — робко начал мальчик.
— Что? — нетерпеливо спросил Кастильо.
— Я… я бы очень хотел… пожать руку величайшему из комментаторов.
— Кто ты?
Граф обернулся к Маноло и тоже спросил, что это за мальчик.
— Он мой друг, Хуан Гарсия, — Маноло впервые заговорил с тех пор, как вошёл в дом графа. — Вы мне разрешили привести его.
— Вы обо мне не слышали, — сказал Хуан сеньору Кастильо и густо покраснел.
— Но безусловно ещё услышу, — Кастильо улыбнулся, и улыбка осветила его изможденное лицо. Он больше не выглядел суровым и таинственным. — Ты когда-нибудь станешь великим тореро ?
— Если есть на то воля Божья.
Альфонсо Кастильо протянул руку.
— Тогда я желаю тебе Божьей воли.
— Заходите же, — сказал граф, пока Альфонсо Кастильо заезжал в коляске вовнутрь. — Я закрою двери.
За закрытыми дверями в комнате оказалось совсем темно. Граф подошел к окну и потянул за шнур занавесей. Когда те раздвинулись, луч света озарил камин и картину над ним. Маноло раскрыл рот от неожиданности. На картине был мальчик, в точности похожий на него.
— Это твой отец, — сказал граф, — на этой самой ферме, со своим первым быком. Художник по памяти нарисовал, а память у него была великолепная.
— Не восхищайся тем, как близко к быку стоит твой отец, — сказал Кастильо, пододвигая коляску ближе к картине. — Или изяществом, с которым он направляет зверя мулетой. Я хочу, чтоб ты посмотрел на лицо твоего отца. Что ты видишь?
Маноло поднял глаза к лицу мальчика. Теперь он видел, что оно не совсем как его. В нём было что-то большее, чем серьёзность, большее, чем сосредоточенность или страх.
— Я вижу, — медленно произнес он, — лицо мальчика… становящегося мужчиной.
— Совершенно верно, и хорошо сказано! — по голосу Кастильо было видно, что он горд ответом. — В тот самый миг твой отец оставлял детство позади. И он был счастлив, что мог сделать это в двенадцать. Он не просто становился тореро, он принимал на себя ответственность мужчины.
Граф показал на противоположную стену.
— Это голова быка, которого убил в тот день твой отец.
Гигантская голова чёрного быка смотрела свысока на Маноло. У неё были длинные острые рога; открытые глаза стеклянно блестели. «Она слишком большая, — подумал мальчик, — она такая же, как голова Пататеро». Но глаза этого быка были другими, не такими страшными, как глаза отцовского убийцы.
— Его звали Касталон, — сказал граф. — Твоего сегодняшнего быка зовут Касталон Второй. Он столь же великолепен, как и этот. И я полагаю, он заслужил ту же участь. Великой фаэны великого тореро.
Маноло глядел в пол и знал, что граф ждёт ответа, ждёт заверения, что он, Маноло, приложит все усилия, чтобы… Но ничего такого он не скажет.
— Не будете ли вы так любезны оставить нас наедине?
Это сказал Кастильо. Маноло не поднимал головы и не видел, как граф вышел. Но вот когда Альфонсо Кастильо заговорил, голову он поднял.
— Не должно быть другой участи храброго зверя, кроме благородной смерти после благородного поединка. Но с человеческой судьбой не так. Человек не похож на сражающегося быка. Жизнь человека должна быть не только борьбой, но и отданием себя, и любовью. Человеческая жизнь — это многое. Прежде чем станешь мужчиной, ты можешь выбирать из множества вещей: поступить правильно или неправильно; сделать, как хочешь ты или как хотят окружающие; быть верным себе или нет.
Впервые с тех пор, как проснулся, Маноло почувствовал реальность того, что слышал и видел. Нет, страх не оставил его, он всё ещё сидел внутри, но разум его работал. Он повторил про себя последние слова Кастильо. Мама сказала почти то же самое, когда говорила об отце.
— Никто, кроме твоего отца, не узнал, почему я на самом деле сижу здесь, в этом кресле, а не стою рядом с тобой, — голос Альфонсо Кастильо смягчился и больше не казался хриплым. — Около десяти лет назад тореро, утверждавший, что я разрушил его карьеру своими отзывами, вызвал меня сразиться с быком. Я мог бы отделаться от него шуткой. Сперва я так и сделал; а потом засомневался, был мой отказ от вызова проявлением ума или же трусости. Я был на пути к скотоводческой ферме, где хотел найти ответ, когда моя машина слетела с дороги. Наверное, авария случилась из-за того, что я боялся грядущей встречи с быком. Размышляя о том, чтобы встать лицом к лицу со зверем, я открыл для себя, как силён бывает страх. Когда я писал о матадорах, то понимал — они боятся попасть на рога, боятся смерти, но думал, что люди они смелые, поскольку могут подчинить себе страх, изгнать его прочь из разума и свободными делать своё дело. В тот день, из-за аварии, я не смог узнать, способен ли я на такое. Но с тех пор я встретил другие страхи, в самых разных ситуациях. С тех пор я выяснил, что нельзя путать мужество и храбрость с бесстрашием. Настоящая храбрость, истинное мужество — в том, чтоб действовать вопреки страху, зная страх.
Пока Альфонсо Кастильо говорил, он смотрел на портрет Хуана Оливара. Сейчас он повернулся к Маноло.
— Но я не собирался говорить о себе. Я хотел дать тебе совет. Взрослые вечно их дают, профессиональный риск такой. Не позволяй на себя давить. Если ты честен с собой, то сам на себя надавишь. Но только если это будет для тебя по-настоящему важно. Я хорошо знал твоего отца, возможно, лучше всех, кого он называл друзьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24