Ближе других сидела зареванная баба с младенцем на руках, которого она кормила длинной синюшной грудью, вывалив ее из-под платья, рядом — парнишка лет восемнадцати с таким же, как у бабы, остреньким зырянским носиком. Свечников понял, что это жена и дети подсудимого.
Судили шорника Ходырева за хищение приводных ремней из паровозоремонтных мастерских. Темнолицый, с маленькой птичьей головкой на кадыкастой шее, он понуро стоял на эстраде, сбоку от него топтался молоденький милиционер. Свидетелей успели допросить и вывести из зала во избежание возможных инцидентов.
Недавно Свечников присутствовал на объединенной сессии губчека, военно-транспортного трибунала и бюро угрозыска. Речь шла о том, что в городе резко пошли на убыль случаи шпионажа и контрреволюции, зато возросло число преступлений на должности. Только за минувшую неделю судили троих кладовщиков, торговавших похищенным с железнодорожных складов мылом, бемским стеклом и минеральным маслом, корейца из табачной артели за спекуляцию спичками и начальника карточного бюро при потребобществе за неправильное распределение талонов на питание в столовых потребобщества. Преступление Ходырева относилось к той же категории. Шорничал он на дому, а трудовую повинность отбывал сторожем при тех самых мастерских, которые обворовывал.
Теперь судья пытался выяснить, является ли он законченным преступником или даже в падении своем сохранил остатки рабочей совести.
— Спрашиваю еще раз. Продолжаете ли вы настаивать на том, что для пошитой вами в качестве надомника конской упряжи целые ремни не трогали, воровали только обрезки?
— Продолжаю, — подтвердил Ходырев.
— А вот свидетель Лушников показал, что не только обрезки.
— Так он же сам кладовщик, Лушников-то. Он вам еще не то покажет, чтобы недостачу на меня списать.
— Иначе говоря, вы сами обвиняете свидетеля Лушникова в воровстве?
Ходырев радостно закивал.
— И можете доказать это фактами?
— Могу. Он осенью из Вятки голый приехал, а теперь у него квартира со всей обстановкой и попугай в клетке.
— Ты этого попугая видел? — оживился кавказец.
— Один раз видел.
— Большой? Маленький?
— Вот такой, — показал Ходырев.
— Большой, значит. И что за порода?
— Не знаю.
— Бывают попугаи ара, бывают какаду, хохлатые. Этот какой?
— Ара, ара! — выкрикнул из зала паренек с зырянским носиком.
— Ара, — послушно повторил Ходырев.
— Ара! Ара! — передразнил кавказец. — Вы кто? Грузины?
— Почему грузины? — удивился судья.
— Они всегда говорят: ара, ара! «Нет» по-ихнему. Упрямая нация! Что им ни скажешь, ни с чем не соглашаются.
— Такие люди есть в каждом народе. Национальность тут ни при чем, — осадила его Ида Лазаревна.
— Значит, без хохолка? — уточнил кавказец у Ходырева.
— Без.
— Э-э, дорогая птица!
— Хохлатые дешевле? — заинтересовался судья.
— Спрашиваете! Предлагаю направить комиссию на квартиру к свидетелю Лушникову. Если попугай есть, надо разобраться, на какие средства куплен, а если нет — наложить на подсудимого двойное наказание. У хана Аммалата был такой закон.
— Ссылки на законы свергнутых правительств запрещаются, — напомнила Ида Лазаревна.
— Ей-богу, барышня, обрезь только и брал! — благодарно взглянув на нее, сказал Ходырев.
— Обрезки, между прочим, сшивают, — с места заметил Свечников. — Вон в пушечном заводе половина станков простаивает из-за этих ремней.
— Упряжь, поди, тоже нужна, — снова впутался младший Ходырев.
Судья велел ему замолчать и сказать спасибо, что дело его отца разбирает народный суд, а не военно-транспортный трибунал. Мастерские-то паровозоремонтные!
— Спасибо, спасибо вам! Век не забудем! — кланяясь и всхлипывая, заговорила баба с младенцем на руках, который вдруг зашелся в истошном вопле.
— Чего ты у него титьку отняла? — спросил кавказец. Свечников не выдержал и встал:
— Товарищ судья, могу я выступить?
— Нет, не можете.
— Почему? Он имеет право! — вмешалась Ида Лазаревна. — По декрету о народном суде в слушании дела могут принять участие один защитник и один обвинитель из числа присутствующих на заседании.
— Это письмо, — сказал Свечников, вынимая из-за пазухи сложенный треугольником тетрадный листок, — на днях поступило к нам в редакцию из Кунгурского уезда. Разрешите зачитать?
Письмо он прихватил с собой, узнав по телефону, какое именно дело первым будет рассматриваться после обеда.
— Свечников, из газеты «Власть труда», — подсказала судье Ида Лазаревна.
Тот тяжело вздохнул и придвинул к себе какую-то бумагу.
— Вы обвинитель или защитник? Как вас в протокол вписывать?
— Позвольте, я сперва зачитаю…
«В декабре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, — начал Свечников, — при эвакуации красных войск со станции Буртым был выброшен кем-то из вагона маховик с валом кривошипа от двигателя внутреннего сгорания. Прошло полтора года, недавно поехали с женой в копторг и увидели: полтора года прошло, а маховик с валом кривошипа лежит, как лежал, на станции Буртым, когда в республике кругом нужда. Муки нет, мыла нет, машина где-то стоит в бездействии, а маховик лежит.
С комприветом Семен Кутьев».
— И что? — не понял судья.
— А то, что паровозов нет, значит, и муки не будет. Из Сибири мы хлеб вывезти не можем, потому что в паровозоремонтных мастерских станки стоят из-за отсутствия приводных ремней. Из них, видите ли, вожжей понаделали. Дикари мы, что ли?
Опять, надрывая душу, заверещал ходыревский младенец. Сзади сказали:
— Не щипи ты его, бога ради! Не щипи! Дожидаться приговора Свечников не стал. Это дело для него уже не представляло интереса, и до начала следующего он вышел на улицу покурить.
Отсюда, с горы, просматривалась вся центральная часть города. В царство злата бедный вход, — написал о нем сто лет назад поэт Вяземский, из которого местные интеллигенты одну только эту цитату и знали. Имелось в виду, что город стоит у порога Уральских гор с их несметными богатствами, но сам остается нищим.
Через пять минут появилась Ида Лазаревна.
— Дали два года общественно-принудительных работ с высылкой из города, — доложила она. — Твое выступление внесли в протокол как речь обвинителя.
— А если бы я не выступил?
— Было бы то же самое, но без высылки.
Прикуривая от подставленной Свечниковым папиросы, Ида Лазаревна другой рукой взяла его за запястье и не отпустила после того, как вдохнула и выдохнула дым.
— Коля, — попросила она, — можешь объяснить мне, что происходит?
— Ничего. Просто нет смысла продолжать наши отношения.
— Если это из-за гомаранизма, то я принадлежу к его левому крылу, а оно смыкается с лантизмом. Ты же признаешь лантизм!
— С оговорками.
— Но сам Ланти тебе импонирует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Судили шорника Ходырева за хищение приводных ремней из паровозоремонтных мастерских. Темнолицый, с маленькой птичьей головкой на кадыкастой шее, он понуро стоял на эстраде, сбоку от него топтался молоденький милиционер. Свидетелей успели допросить и вывести из зала во избежание возможных инцидентов.
Недавно Свечников присутствовал на объединенной сессии губчека, военно-транспортного трибунала и бюро угрозыска. Речь шла о том, что в городе резко пошли на убыль случаи шпионажа и контрреволюции, зато возросло число преступлений на должности. Только за минувшую неделю судили троих кладовщиков, торговавших похищенным с железнодорожных складов мылом, бемским стеклом и минеральным маслом, корейца из табачной артели за спекуляцию спичками и начальника карточного бюро при потребобществе за неправильное распределение талонов на питание в столовых потребобщества. Преступление Ходырева относилось к той же категории. Шорничал он на дому, а трудовую повинность отбывал сторожем при тех самых мастерских, которые обворовывал.
Теперь судья пытался выяснить, является ли он законченным преступником или даже в падении своем сохранил остатки рабочей совести.
— Спрашиваю еще раз. Продолжаете ли вы настаивать на том, что для пошитой вами в качестве надомника конской упряжи целые ремни не трогали, воровали только обрезки?
— Продолжаю, — подтвердил Ходырев.
— А вот свидетель Лушников показал, что не только обрезки.
— Так он же сам кладовщик, Лушников-то. Он вам еще не то покажет, чтобы недостачу на меня списать.
— Иначе говоря, вы сами обвиняете свидетеля Лушникова в воровстве?
Ходырев радостно закивал.
— И можете доказать это фактами?
— Могу. Он осенью из Вятки голый приехал, а теперь у него квартира со всей обстановкой и попугай в клетке.
— Ты этого попугая видел? — оживился кавказец.
— Один раз видел.
— Большой? Маленький?
— Вот такой, — показал Ходырев.
— Большой, значит. И что за порода?
— Не знаю.
— Бывают попугаи ара, бывают какаду, хохлатые. Этот какой?
— Ара, ара! — выкрикнул из зала паренек с зырянским носиком.
— Ара, — послушно повторил Ходырев.
— Ара! Ара! — передразнил кавказец. — Вы кто? Грузины?
— Почему грузины? — удивился судья.
— Они всегда говорят: ара, ара! «Нет» по-ихнему. Упрямая нация! Что им ни скажешь, ни с чем не соглашаются.
— Такие люди есть в каждом народе. Национальность тут ни при чем, — осадила его Ида Лазаревна.
— Значит, без хохолка? — уточнил кавказец у Ходырева.
— Без.
— Э-э, дорогая птица!
— Хохлатые дешевле? — заинтересовался судья.
— Спрашиваете! Предлагаю направить комиссию на квартиру к свидетелю Лушникову. Если попугай есть, надо разобраться, на какие средства куплен, а если нет — наложить на подсудимого двойное наказание. У хана Аммалата был такой закон.
— Ссылки на законы свергнутых правительств запрещаются, — напомнила Ида Лазаревна.
— Ей-богу, барышня, обрезь только и брал! — благодарно взглянув на нее, сказал Ходырев.
— Обрезки, между прочим, сшивают, — с места заметил Свечников. — Вон в пушечном заводе половина станков простаивает из-за этих ремней.
— Упряжь, поди, тоже нужна, — снова впутался младший Ходырев.
Судья велел ему замолчать и сказать спасибо, что дело его отца разбирает народный суд, а не военно-транспортный трибунал. Мастерские-то паровозоремонтные!
— Спасибо, спасибо вам! Век не забудем! — кланяясь и всхлипывая, заговорила баба с младенцем на руках, который вдруг зашелся в истошном вопле.
— Чего ты у него титьку отняла? — спросил кавказец. Свечников не выдержал и встал:
— Товарищ судья, могу я выступить?
— Нет, не можете.
— Почему? Он имеет право! — вмешалась Ида Лазаревна. — По декрету о народном суде в слушании дела могут принять участие один защитник и один обвинитель из числа присутствующих на заседании.
— Это письмо, — сказал Свечников, вынимая из-за пазухи сложенный треугольником тетрадный листок, — на днях поступило к нам в редакцию из Кунгурского уезда. Разрешите зачитать?
Письмо он прихватил с собой, узнав по телефону, какое именно дело первым будет рассматриваться после обеда.
— Свечников, из газеты «Власть труда», — подсказала судье Ида Лазаревна.
Тот тяжело вздохнул и придвинул к себе какую-то бумагу.
— Вы обвинитель или защитник? Как вас в протокол вписывать?
— Позвольте, я сперва зачитаю…
«В декабре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, — начал Свечников, — при эвакуации красных войск со станции Буртым был выброшен кем-то из вагона маховик с валом кривошипа от двигателя внутреннего сгорания. Прошло полтора года, недавно поехали с женой в копторг и увидели: полтора года прошло, а маховик с валом кривошипа лежит, как лежал, на станции Буртым, когда в республике кругом нужда. Муки нет, мыла нет, машина где-то стоит в бездействии, а маховик лежит.
С комприветом Семен Кутьев».
— И что? — не понял судья.
— А то, что паровозов нет, значит, и муки не будет. Из Сибири мы хлеб вывезти не можем, потому что в паровозоремонтных мастерских станки стоят из-за отсутствия приводных ремней. Из них, видите ли, вожжей понаделали. Дикари мы, что ли?
Опять, надрывая душу, заверещал ходыревский младенец. Сзади сказали:
— Не щипи ты его, бога ради! Не щипи! Дожидаться приговора Свечников не стал. Это дело для него уже не представляло интереса, и до начала следующего он вышел на улицу покурить.
Отсюда, с горы, просматривалась вся центральная часть города. В царство злата бедный вход, — написал о нем сто лет назад поэт Вяземский, из которого местные интеллигенты одну только эту цитату и знали. Имелось в виду, что город стоит у порога Уральских гор с их несметными богатствами, но сам остается нищим.
Через пять минут появилась Ида Лазаревна.
— Дали два года общественно-принудительных работ с высылкой из города, — доложила она. — Твое выступление внесли в протокол как речь обвинителя.
— А если бы я не выступил?
— Было бы то же самое, но без высылки.
Прикуривая от подставленной Свечниковым папиросы, Ида Лазаревна другой рукой взяла его за запястье и не отпустила после того, как вдохнула и выдохнула дым.
— Коля, — попросила она, — можешь объяснить мне, что происходит?
— Ничего. Просто нет смысла продолжать наши отношения.
— Если это из-за гомаранизма, то я принадлежу к его левому крылу, а оно смыкается с лантизмом. Ты же признаешь лантизм!
— С оговорками.
— Но сам Ланти тебе импонирует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50