Наступила ночь, и я с трудом удерживался, чтобы не заснуть, когда вдруг в нескольких сотнях ярдов впереди свет фар выхватил из темноты фигуру человека.
Он замахал рукой, прося меня остановиться. Я подумал, что попутчик поможет мне выйти из затруднительного положения, в котором я находился. Я притормозил и осмотрел его.
Молодой парень, лет семнадцати. Довольно потрепанный и грязный... Ну и что? Я видел и не таких.
Поравнявшись с ним, я остановился.
— Вам далеко? — спросил я.
— В Сан-Франциско. — Он не садился, продолжая держать руку на дверце. — То есть почти в Сан-Франциско. Это небольшой городок по ту сторону от...
— Вы умеете водить? Тогда забирайтесь, — сказал я, и он влез в машину.
Он оказался любителем больших скоростей, но весьма опытным шофером. Понаблюдав за ним несколько минут, я откупорил бутылку вина и беззаботно откинулся на спинку сиденья.
— Очень рад, что вы остановились ради меня, мистер, — заговорил он. — Мне казалось, что я проторчу там всю ночь.
— А я рад, что вы едете со мной, — ответил я. — Но почему вы оказались так далеко от жилья в такой час?
— Я из лагеря. — Его лицо исказилось от горькой гримасы. — Ну, где безработным предоставляют работу. Тридцать баксов в месяц платят твоей семье, а с тобой обращаются так, как будто ты осужденный преступник. Сегодня меня выгнали.
— Очень жаль. А что произошло?
— Ну, у меня был вот этот нож, а другой парень заявил, что он его. И мы с ним затеяли драку, за что меня и выставили вон.
Я что-то сочувственно пробормотал. Он продолжал говорить.
Он не знает, что подумает его семья. Наверное, что он не очень хорошо себя вел, и, может, так оно и есть. Два года назад он был вынужден бросить школу, чтобы работать, и с тех пор переменил три места — не считая этого, последнего, — и родители сердятся на него. Дело в том, что парень, к которому он устроился раньше, разорился, а в другом месте ему досталась работа, в которой он ничего не смыслил... Словом, с ним всегда что-нибудь случалось в этом духе. Похоже, он настоящий неудачник, потому что все, за что он ни берется, идет кувырком. Чем больше он старается, тем сильнее ему достается.
— Просто вы попали в полосу неудач, — менторским тоном заявил я. — Продолжайте искать, не оставляйте попыток, и со временем вы из нее выберетесь.
— Да, — пробормотал он. — Вам легко говорить. У вас такая роскошная тачка и... — Он оборвал себя. — Простите, мистер. Наверное, я слишком себя жалею.
Какое-то время он молчал. Будучи сильно под хмельком, я задремал.
«Мне легко говорить»... Мне, с «моей» машиной, с единственным приличным костюмом и с деньгами, которых едва хватит на обратный билет в Сан-Диего! Мое положение было в сто раз хуже, чем у этого молодчика. Слишком долго я вел изнуряющую меня борьбу за существование; душа у меня болела из-за того, что ради денег мне приходилось заниматься бесконечной и бессмысленной писаниной для популярных журналов. И теперь я не мог засесть за серьезные вещи, даже если от этого зависела моя жизнь.
А если я не стану заниматься этим?
Это был хороший вопрос. Что делает человек тридцати пяти лет, утративший свой единственный талант, на который был спрос? Что делает такой человек, с его историей болезни, где имелись записи об алкоголизме, нервном истощении, туберкулезе, и находящийся почти в непрерывном душевном расстройстве? Какая судьба уготована его жене и троим детям? Что будет с его отцом, которому он обещал...
Я резко оборвал нить своих размышлений. Отец плакал, когда мы с ним прощались.
— Так кем вы работаете, мистер?
— Что? А-а. Ну, я писатель.
— Должно быть, загребаете кучу денег.
— Ну, немного есть, — снисходительно подтвердил я.
— А как? Как вы это делаете? Просто разъезжаете по стране, присматриваетесь ко всему, пока не наткнетесь на какую-нибудь идею, или как?
Я рассмеялся, чуть не захлебнувшись вином. Он сердито посмотрел на меня.
— У меня ничего такого нет, — с горечью сказал он. — Я не пью вино, не курю, ничего такого. Даже не могу повести девушку на шоу. А остальные... да, они раскатывают вокруг на своих шикарных авто, у них полно времени на развлечения и... Это несправедливо, мистер. Вы сами это понимаете!
— У тебя все наладится, — повторил я. — Когда человеку плохо, потом все обязательно меняется к лучшему.
— Вот как? А если этого не произойдет?
— Тогда ты можешь умереть, и это уже не будет иметь значения.
Меня клонило в сон, мне стало трудно поддерживать разговор. Бессознательно и совершенно несправедливо — потому что не бывает двоих людей похожих — я сравнивал его ситуацию с той, в какой сам находился в его возрасте. И почувствовал, что он, пожалуй, был гораздо ближе к отчаянию.
На протяжении почти двадцати миль парнишка хранил молчание. Наконец он неуверенно сказал:
— Хотите... гм... срезать дорогу, мистер? Поехать через горы?
— Мне все равно, — пожал я плечами.
И снова наступило молчание. Затем он сказал:
— Похоже, вы очень устали, мистер. Если хотите, поспите, я вас разбужу, когда мы доберемся.
— Что ж, спасибо, — поблагодарил я. — Пожалуй, и вправду подремлю немного.
Я допил бутылку и выкинул ее в окно, потом откинулся на спинку и тут же заснул.
Мне казалось, что прошло только несколько минут, на самом деле — часов, когда я внезапно проснулся.
Машина стояла с выключенным мотором и погашенными фарами. Я протер глаза, пытаясь что-нибудь рассмотреть в темноте.
— Что за черт? — пробормотал я. — Почему мы здесь стоим?
Он сидел, слегка отвернув от меня голову, одна его рука была в кармане.
— Я... Я скажу вам, мистер, — заикаясь, проговорил он. — Хочу вам кое-что сказать. Я... Я...
— Ну, давай говори, черт тебя побери, — ругнулся я, все еще испытывая головокружение от вина. — Давай же!
— Я хочу... — Он вздохнул. — Я хочу в туалет.
Я рассмеялся:
— Хорошая идея, только нечего делать из пустяка целое представление. Иди! Да что с тобой?
Он нажал ручку дверцы.
Я ухватился за дверцу со своей стороны.
И, к счастью, держался за нее. Ибо на втором шаге моя нога почувствовала под собой пустоту.
Я охнул и торопливо отпрянул назад. Слишком испуганный, чтобы говорить или кричать, огляделся, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в бледном, рассеянном освещении убывающей луны.
Мы находились в горах — очень высоко. И я стоял на краю пропасти, на треугольном клочке дороги, ограниченной с одной стороны утесом, а с другой — автомобилем.
Место было очень опасным: мимо передних колес автомобиля невозможно было протиснуться.
Более того, в другую сторону, в основание этой треугольной площадки, тоже нельзя было сбежать.
Потому что там стоял этот парень и молчал, вытянув вперед трясущуюся руку, и мутный лунный свет поблескивал на острие его ножа.
Он нервно шагнул ко мне, вращая ножом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Он замахал рукой, прося меня остановиться. Я подумал, что попутчик поможет мне выйти из затруднительного положения, в котором я находился. Я притормозил и осмотрел его.
Молодой парень, лет семнадцати. Довольно потрепанный и грязный... Ну и что? Я видел и не таких.
Поравнявшись с ним, я остановился.
— Вам далеко? — спросил я.
— В Сан-Франциско. — Он не садился, продолжая держать руку на дверце. — То есть почти в Сан-Франциско. Это небольшой городок по ту сторону от...
— Вы умеете водить? Тогда забирайтесь, — сказал я, и он влез в машину.
Он оказался любителем больших скоростей, но весьма опытным шофером. Понаблюдав за ним несколько минут, я откупорил бутылку вина и беззаботно откинулся на спинку сиденья.
— Очень рад, что вы остановились ради меня, мистер, — заговорил он. — Мне казалось, что я проторчу там всю ночь.
— А я рад, что вы едете со мной, — ответил я. — Но почему вы оказались так далеко от жилья в такой час?
— Я из лагеря. — Его лицо исказилось от горькой гримасы. — Ну, где безработным предоставляют работу. Тридцать баксов в месяц платят твоей семье, а с тобой обращаются так, как будто ты осужденный преступник. Сегодня меня выгнали.
— Очень жаль. А что произошло?
— Ну, у меня был вот этот нож, а другой парень заявил, что он его. И мы с ним затеяли драку, за что меня и выставили вон.
Я что-то сочувственно пробормотал. Он продолжал говорить.
Он не знает, что подумает его семья. Наверное, что он не очень хорошо себя вел, и, может, так оно и есть. Два года назад он был вынужден бросить школу, чтобы работать, и с тех пор переменил три места — не считая этого, последнего, — и родители сердятся на него. Дело в том, что парень, к которому он устроился раньше, разорился, а в другом месте ему досталась работа, в которой он ничего не смыслил... Словом, с ним всегда что-нибудь случалось в этом духе. Похоже, он настоящий неудачник, потому что все, за что он ни берется, идет кувырком. Чем больше он старается, тем сильнее ему достается.
— Просто вы попали в полосу неудач, — менторским тоном заявил я. — Продолжайте искать, не оставляйте попыток, и со временем вы из нее выберетесь.
— Да, — пробормотал он. — Вам легко говорить. У вас такая роскошная тачка и... — Он оборвал себя. — Простите, мистер. Наверное, я слишком себя жалею.
Какое-то время он молчал. Будучи сильно под хмельком, я задремал.
«Мне легко говорить»... Мне, с «моей» машиной, с единственным приличным костюмом и с деньгами, которых едва хватит на обратный билет в Сан-Диего! Мое положение было в сто раз хуже, чем у этого молодчика. Слишком долго я вел изнуряющую меня борьбу за существование; душа у меня болела из-за того, что ради денег мне приходилось заниматься бесконечной и бессмысленной писаниной для популярных журналов. И теперь я не мог засесть за серьезные вещи, даже если от этого зависела моя жизнь.
А если я не стану заниматься этим?
Это был хороший вопрос. Что делает человек тридцати пяти лет, утративший свой единственный талант, на который был спрос? Что делает такой человек, с его историей болезни, где имелись записи об алкоголизме, нервном истощении, туберкулезе, и находящийся почти в непрерывном душевном расстройстве? Какая судьба уготована его жене и троим детям? Что будет с его отцом, которому он обещал...
Я резко оборвал нить своих размышлений. Отец плакал, когда мы с ним прощались.
— Так кем вы работаете, мистер?
— Что? А-а. Ну, я писатель.
— Должно быть, загребаете кучу денег.
— Ну, немного есть, — снисходительно подтвердил я.
— А как? Как вы это делаете? Просто разъезжаете по стране, присматриваетесь ко всему, пока не наткнетесь на какую-нибудь идею, или как?
Я рассмеялся, чуть не захлебнувшись вином. Он сердито посмотрел на меня.
— У меня ничего такого нет, — с горечью сказал он. — Я не пью вино, не курю, ничего такого. Даже не могу повести девушку на шоу. А остальные... да, они раскатывают вокруг на своих шикарных авто, у них полно времени на развлечения и... Это несправедливо, мистер. Вы сами это понимаете!
— У тебя все наладится, — повторил я. — Когда человеку плохо, потом все обязательно меняется к лучшему.
— Вот как? А если этого не произойдет?
— Тогда ты можешь умереть, и это уже не будет иметь значения.
Меня клонило в сон, мне стало трудно поддерживать разговор. Бессознательно и совершенно несправедливо — потому что не бывает двоих людей похожих — я сравнивал его ситуацию с той, в какой сам находился в его возрасте. И почувствовал, что он, пожалуй, был гораздо ближе к отчаянию.
На протяжении почти двадцати миль парнишка хранил молчание. Наконец он неуверенно сказал:
— Хотите... гм... срезать дорогу, мистер? Поехать через горы?
— Мне все равно, — пожал я плечами.
И снова наступило молчание. Затем он сказал:
— Похоже, вы очень устали, мистер. Если хотите, поспите, я вас разбужу, когда мы доберемся.
— Что ж, спасибо, — поблагодарил я. — Пожалуй, и вправду подремлю немного.
Я допил бутылку и выкинул ее в окно, потом откинулся на спинку и тут же заснул.
Мне казалось, что прошло только несколько минут, на самом деле — часов, когда я внезапно проснулся.
Машина стояла с выключенным мотором и погашенными фарами. Я протер глаза, пытаясь что-нибудь рассмотреть в темноте.
— Что за черт? — пробормотал я. — Почему мы здесь стоим?
Он сидел, слегка отвернув от меня голову, одна его рука была в кармане.
— Я... Я скажу вам, мистер, — заикаясь, проговорил он. — Хочу вам кое-что сказать. Я... Я...
— Ну, давай говори, черт тебя побери, — ругнулся я, все еще испытывая головокружение от вина. — Давай же!
— Я хочу... — Он вздохнул. — Я хочу в туалет.
Я рассмеялся:
— Хорошая идея, только нечего делать из пустяка целое представление. Иди! Да что с тобой?
Он нажал ручку дверцы.
Я ухватился за дверцу со своей стороны.
И, к счастью, держался за нее. Ибо на втором шаге моя нога почувствовала под собой пустоту.
Я охнул и торопливо отпрянул назад. Слишком испуганный, чтобы говорить или кричать, огляделся, пытаясь хоть что-нибудь разобрать в бледном, рассеянном освещении убывающей луны.
Мы находились в горах — очень высоко. И я стоял на краю пропасти, на треугольном клочке дороги, ограниченной с одной стороны утесом, а с другой — автомобилем.
Место было очень опасным: мимо передних колес автомобиля невозможно было протиснуться.
Более того, в другую сторону, в основание этой треугольной площадки, тоже нельзя было сбежать.
Потому что там стоял этот парень и молчал, вытянув вперед трясущуюся руку, и мутный лунный свет поблескивал на острие его ножа.
Он нервно шагнул ко мне, вращая ножом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46