Другой поворачивается в мою сторону и напряженным взглядом оценивает ситуацию через свой овальный иллюминатор. Я четко вижу два черных, свирепых глаза. Он бросается ко мне, хватает, прижимает к себе. Он прекрасно понял, что я сбросил баллоны с воздухом, а поскольку он-то ничего не сбросил, то этой сволочи остается лишь постараться продержать меня под водой короткое время, максимально сдавливая. Я отчаянно сопротивляюсь, пробую отбиться, но мои движения под водой отличаются такой грациозной плавностью, а хватка малого настолько сильна, что вряд ли мне удастся освободиться из его тисков.
В голове такая тяжесть, будто это не голова, а сейф, а внутри стучит как молотом. Перед глазами сначала красные круги, потом черные, потом... Впечатление, будто я сейчас взорвусь, меня разорвет на клочки из-за избытка углекислого газа. Но зато я вырвусь из его лап, правда, по частям...
"Двадцать тысяч лье под водой" будет моей последней, прощальной презентацией. Я слабею и уже готовлюсь проститься со всеми вами, друзья. Я вас иногда обижал, но тем не менее всегда очень любил. То, что я в вас ценил, - не ваш ум, конечно, но ваше сознание двуногих млекопитающих, живущих на суше, дышащих воздухом через легкие и покорных судьбе. Словом, друзья, я не говорю вам "до свиданья", а шлю свое искреннее "прощай!". В конечном итоге после небольших трансформаций меня скормят красивым экзотическим рыбкам, припеваючи проживающим в аквариумах океанических центров, - так закончится жизнь Сан-Антонио Великолепного. Обо мне вспомнят, что я интеллигентно выражал свои мысли, опрокинул на спину много красивых женщин, совершил немало геройских поступков - и все это, чтобы в конце концов оказаться сначала в желудке, а затем в прямой кишке какой-нибудь дафнии. Словом, в самом конце пути ваш покорный слуга из элитного млекопитающего станет кормом для жаброногих ракообразных. Но зато планктона будет больше! Ах, дорогой несчастный комиссар, такой сильный, когда был в силе, и такой слабый, когда слабеет! Меня утешает одна-единственная мысль: от моего каркаса ни черта не останется. Потеряв упаковку, душа свободно отлетит в неизвестном направлении! Это в некотором роде успокаивает. По крайней мере, не надо будет давать объявление: "По поводу банкета могильных червей обращаться в администрацию кладбища Пер-Лашез!"
В глазах дымка, все пляшет и кружится... Я теряю сознание. Вода заливается мне в рот. Черт, до чего же соленая! Делаю последнее усилие, чтобы вырваться из адских объятий, и вдруг ощущаю что-то круглое и гладкое под слабеющими пальцами. Тяну вниз. Наверное, это дыхательная трубка его акваланга. Тащу еще сильнее. Очевидно, я не ошибся, поскольку он меня отпускает. Ему тоже, как и мне, становится понятно, каково жить без кислорода, и он стремится подняться на поверхность. Я хватаюсь за него, он мой последний шанс. Он должен поднять меня наверх, поскольку ему тоже нужно дышать. Мы боремся друг с другом, как и десять секунд назад, но наши цели теперь диаметрально противоположны - мы как бы поменялись ролями. Сначала он меня удерживал, теперь же старается изо всех сил освободиться. А я, только что старавшийся освободиться, теперь держусь за него как помешанный. Изо всех сил, мертвой хваткой! Но силы истекают, я больше не могу, я покоряюсь! В этом настоящая сила человека: согласие с неизбежным. В течение всей своей жизни он трясется от мысли, что когда-нибудь умрет, но день приходит, и он говорит: о'кей! Человек вынужден так сказать. Его. привилегия в том, что у него нет выбора.
Нет выбора, значит, не надо брать на себя инициативу. Высшая форма свободы - отказ от свободы. Всю жизнь он испытывает на себе это искушение, наш господин человек!
Он надеется, более или менее открыто, иметь только одну возможность - сказать "да". Тогда конец заботам, сомнениям, переживаниям, угрызениям совести, поискам альтернативы, решению дилемм, противоречивым спорам. Конец усталости от всего комплекса сохранения человеческого достоинства. Свобода! Свобода вассала, которому уже наплевать на суверена! Я вам не наскучил, нет? В настоящий момент я пускаю последние пузыри не для дураков, а для тех, кто меня читает и понимает, кто знает, о чем я говорю, кто согласен со мной, несмотря на мой частый бред, и видит во мне то, что я есть на самом деле, со всем моим неустанным поиском правды, и не какой-нибудь мещанской и мелочной, а истинной, взаправдашней.
Короче, я лишаюсь чувств, как барышня в романе прошлого века. На моем месте так поступил бы каждый. Ваш Сан-Антонио Великолепный, конечно, супермен. Но супермен, которого долго удерживают под водой, быстро становится супер-утопленником, мои дорогие!
О, не знаю, что происходит". Я отключаюсь, взрываюсь, растворяюсь... Я как большой пузырь воздуха, который лопается, лопается, лопается...
Глава 11
Хоть вы меня и знаете, но если бы увидели сейчас, то не узнали бы.
Когда я вновь прихожу в сознание, то вижу над своей головой безбрежную синеву вечернего неба. Регулярные шлепки по голове приводят меня к мысли, что я на поверхности воды. В сумерках различаю справа и слева от себя две лодки, колышущиеся на морской ряби. Пахнет мазутом, его тонкая пленка покрывает водное пространство между лодками... Слышу голоса. И тут же узнаю луженую глотку моего доброго Берю.
- Друг, нырните-ка еще здесь! И сразу же тяжелый всплеск! Будто морской лев хряпнулся в воду с высоты.
- Берю! - кричу я изо всех сил. На самом же деле какое-то шипение вылетает из моего рта, и меня не слышат.
Я прислушиваюсь. Судя по звукам, похоже на то, что меня разыскивают. Толстяк взял на себя командование этой важной операцией. Он кричит! Он мычит! Он, как кандидат от ФКП на выборах, клянется (улучшить жизнь трудящихся) и проклинает (мировой империализм)!
Пытаюсь двигаться, но руки и ноги не слушаются. Меня тошнит от мазута, и я, собрав силы, ору что есть мочи.
- А ну заткните глотки! - вопит Толстяк, перекрывая шум Мирового океана. - Кажется, я слышал что-то...
- Берю! - вновь подаю я голос.
- Это он! Там, где лодки!
Вновь шлепки по воде... Ко мне приближаются... Меня поддерживают чьи-то руки. Страшно приятно думать про себя, что еще немножко потопчешь нашу старушку-планету.
- О, Тони, дорогой! - вскрикивает Глория. Она поддерживает мою голову руками, в то время как остальные тащат меня по воде, как бревно.
Скоро я оказываюсь на берегу, где мельтешится Берю, будто курица, высидевшая утенка и теперь с ужасом наблюдающая, как он плавает в самой большой луже на птичьем дворе. (Не люблю я клише, но пусть мои собратья-писатели утихомирятся хоть ненадолго, а то они слишком обескуражены моим оригинальным стилем.)
- Если б ты знал, чертов сын! Мы чуть не обделались от страха, пока тебя искали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
В голове такая тяжесть, будто это не голова, а сейф, а внутри стучит как молотом. Перед глазами сначала красные круги, потом черные, потом... Впечатление, будто я сейчас взорвусь, меня разорвет на клочки из-за избытка углекислого газа. Но зато я вырвусь из его лап, правда, по частям...
"Двадцать тысяч лье под водой" будет моей последней, прощальной презентацией. Я слабею и уже готовлюсь проститься со всеми вами, друзья. Я вас иногда обижал, но тем не менее всегда очень любил. То, что я в вас ценил, - не ваш ум, конечно, но ваше сознание двуногих млекопитающих, живущих на суше, дышащих воздухом через легкие и покорных судьбе. Словом, друзья, я не говорю вам "до свиданья", а шлю свое искреннее "прощай!". В конечном итоге после небольших трансформаций меня скормят красивым экзотическим рыбкам, припеваючи проживающим в аквариумах океанических центров, - так закончится жизнь Сан-Антонио Великолепного. Обо мне вспомнят, что я интеллигентно выражал свои мысли, опрокинул на спину много красивых женщин, совершил немало геройских поступков - и все это, чтобы в конце концов оказаться сначала в желудке, а затем в прямой кишке какой-нибудь дафнии. Словом, в самом конце пути ваш покорный слуга из элитного млекопитающего станет кормом для жаброногих ракообразных. Но зато планктона будет больше! Ах, дорогой несчастный комиссар, такой сильный, когда был в силе, и такой слабый, когда слабеет! Меня утешает одна-единственная мысль: от моего каркаса ни черта не останется. Потеряв упаковку, душа свободно отлетит в неизвестном направлении! Это в некотором роде успокаивает. По крайней мере, не надо будет давать объявление: "По поводу банкета могильных червей обращаться в администрацию кладбища Пер-Лашез!"
В глазах дымка, все пляшет и кружится... Я теряю сознание. Вода заливается мне в рот. Черт, до чего же соленая! Делаю последнее усилие, чтобы вырваться из адских объятий, и вдруг ощущаю что-то круглое и гладкое под слабеющими пальцами. Тяну вниз. Наверное, это дыхательная трубка его акваланга. Тащу еще сильнее. Очевидно, я не ошибся, поскольку он меня отпускает. Ему тоже, как и мне, становится понятно, каково жить без кислорода, и он стремится подняться на поверхность. Я хватаюсь за него, он мой последний шанс. Он должен поднять меня наверх, поскольку ему тоже нужно дышать. Мы боремся друг с другом, как и десять секунд назад, но наши цели теперь диаметрально противоположны - мы как бы поменялись ролями. Сначала он меня удерживал, теперь же старается изо всех сил освободиться. А я, только что старавшийся освободиться, теперь держусь за него как помешанный. Изо всех сил, мертвой хваткой! Но силы истекают, я больше не могу, я покоряюсь! В этом настоящая сила человека: согласие с неизбежным. В течение всей своей жизни он трясется от мысли, что когда-нибудь умрет, но день приходит, и он говорит: о'кей! Человек вынужден так сказать. Его. привилегия в том, что у него нет выбора.
Нет выбора, значит, не надо брать на себя инициативу. Высшая форма свободы - отказ от свободы. Всю жизнь он испытывает на себе это искушение, наш господин человек!
Он надеется, более или менее открыто, иметь только одну возможность - сказать "да". Тогда конец заботам, сомнениям, переживаниям, угрызениям совести, поискам альтернативы, решению дилемм, противоречивым спорам. Конец усталости от всего комплекса сохранения человеческого достоинства. Свобода! Свобода вассала, которому уже наплевать на суверена! Я вам не наскучил, нет? В настоящий момент я пускаю последние пузыри не для дураков, а для тех, кто меня читает и понимает, кто знает, о чем я говорю, кто согласен со мной, несмотря на мой частый бред, и видит во мне то, что я есть на самом деле, со всем моим неустанным поиском правды, и не какой-нибудь мещанской и мелочной, а истинной, взаправдашней.
Короче, я лишаюсь чувств, как барышня в романе прошлого века. На моем месте так поступил бы каждый. Ваш Сан-Антонио Великолепный, конечно, супермен. Но супермен, которого долго удерживают под водой, быстро становится супер-утопленником, мои дорогие!
О, не знаю, что происходит". Я отключаюсь, взрываюсь, растворяюсь... Я как большой пузырь воздуха, который лопается, лопается, лопается...
Глава 11
Хоть вы меня и знаете, но если бы увидели сейчас, то не узнали бы.
Когда я вновь прихожу в сознание, то вижу над своей головой безбрежную синеву вечернего неба. Регулярные шлепки по голове приводят меня к мысли, что я на поверхности воды. В сумерках различаю справа и слева от себя две лодки, колышущиеся на морской ряби. Пахнет мазутом, его тонкая пленка покрывает водное пространство между лодками... Слышу голоса. И тут же узнаю луженую глотку моего доброго Берю.
- Друг, нырните-ка еще здесь! И сразу же тяжелый всплеск! Будто морской лев хряпнулся в воду с высоты.
- Берю! - кричу я изо всех сил. На самом же деле какое-то шипение вылетает из моего рта, и меня не слышат.
Я прислушиваюсь. Судя по звукам, похоже на то, что меня разыскивают. Толстяк взял на себя командование этой важной операцией. Он кричит! Он мычит! Он, как кандидат от ФКП на выборах, клянется (улучшить жизнь трудящихся) и проклинает (мировой империализм)!
Пытаюсь двигаться, но руки и ноги не слушаются. Меня тошнит от мазута, и я, собрав силы, ору что есть мочи.
- А ну заткните глотки! - вопит Толстяк, перекрывая шум Мирового океана. - Кажется, я слышал что-то...
- Берю! - вновь подаю я голос.
- Это он! Там, где лодки!
Вновь шлепки по воде... Ко мне приближаются... Меня поддерживают чьи-то руки. Страшно приятно думать про себя, что еще немножко потопчешь нашу старушку-планету.
- О, Тони, дорогой! - вскрикивает Глория. Она поддерживает мою голову руками, в то время как остальные тащат меня по воде, как бревно.
Скоро я оказываюсь на берегу, где мельтешится Берю, будто курица, высидевшая утенка и теперь с ужасом наблюдающая, как он плавает в самой большой луже на птичьем дворе. (Не люблю я клише, но пусть мои собратья-писатели утихомирятся хоть ненадолго, а то они слишком обескуражены моим оригинальным стилем.)
- Если б ты знал, чертов сын! Мы чуть не обделались от страха, пока тебя искали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50