Худой, с обтянутой кожей, и хоть и почти лысый, но значительно моложе, чем выглядит на своем трехмерном снимке. И накачан спейсолином по жабры.
Я сказал:
– Черт возьми
Харпонастер:
– Ми, соль, фа, а вы сказали, в последние дали.
Ферруччи:
– Дали сняли спорная территория шла домой дорогой.
Липски:
– Дорогой, под дугой, горд, лорд.
Я переводил взгляд с одного на другого, а они все более короткими периодами продолжали нести чепуху, пока не смолкли.
Мне было, конечно, ясно: один из них играет. Он все продумал заранее и понял, что если не примет спейсолин, то окажется под подозрением. Может, он подкупил врача, вводившего раствор, или избежал этого каким-то другим способом.
Один из них играет. Это не так трудно. В субэфире регулярно идут комедии о спейсолине. Поразительно, как свободно при этом можно обращаться с кодексом морали. Вы и сами их слышали.
Я смотрел на них и услышал, как внутренний голос спрашивает:
– Ну, и как же ты укажешь пальцем на виновного?
Уже восемь тридцать, и на карте моя работа, моя репутация и моя голова, которая как-то неуверенно сидит на шее. Я отложил все это на потом и подумал о Флоре. Она не будет ждать меня вечно. Кстати, очень вероятно, что и полчаса не станет ждать.
Интересно. Можно ли соблюдать свободные ассоциации, если я заведу их на опасную территорию?
Я сказал:
– Ковер здесь как травка.
Липски:
– Травка из-под земли, ли-ли-ли.
Ферруччи:
– Ли ветер, ли снег неправедный, в Канзасе по колено.
Харпонастер:
– Но… солнце спасти навсегда борода.
Липски:
– До… статочно.
Ферруччи:
– Точно.
Харпонастер:
– Но.
Несколько выдохов, и они иссякли.
Я попробовал снова, не забывая об осторожности. Они запомнят все, что я скажу, и слова мои должны быть совершенно невинными. Я сказал:
– Прекрасная космическая линия.
Ферруччи:
– Линия тигров и слонов полная холмов…
Я прервал его, глядя на Харпонастера:
– Прекрасная космическая линия.
– Линия в постель петель не стоит в этот день как тень…
Я снова прервал, глядя на Липски:
– Прекрасная космическая линия.
– Линия, калиния, то же что всегда, да.
Кто-то подхватил:
– Да, больность записало.
– Сало и обед.
– Бедный человек.
– Век.
Я попробовал еще несколько раз и ничего не получил. Обманщик, должно быть, немало практиковался или же у него прирожденный талант к свободным ассоциациям. Он не напрягал мозг, позволил словам выходить свободно. И он прекрасно знал, что мне нужно. Если «травка» меня не выдала, то трижды повторенные «космические линии» выдали точно. Так что он знает.
И издевается надо мной. Все три произнесли нечто, что можно истолковать как внутреннее чувство вины: «травка из-под земли», «неправедный снег», «солнце спасти навсегда» и тому подобное. Двое говорили это случайно, сами не зная почему. Третий забавлялся.
Как же мне найти этого третьего? Меня охватил приступ ненависти к нему, пальцы задрожали. Ублюдок собирается разрушить Галактику. Хуже того, он не дает мне добраться до Флоры.
Я мог начать обыскивать их. Те двое, что под действием спейсолина, не станут меня останавливать. Сейчас они ничего не испытывают: ни страха, ни ненависти, ни беспокойства, ни страсти, ни желания защититься. И если хоть один сделает малейшую попытку сопротивления, я буду знать своего человека.
Но невинные все будут помнить.
Я вздохнул. Конечно, преступника я обнаружу, но потом буду так близок к вырезанию печени, как никто из людей. Всю службу перетрясут, вонь поднимется на всю Галактику, и в поднявшейся суматохе тайна спейсолина все равно ускользнет.
Конечно, преступник может оказаться и первым. Один шанс из трех. У меня всего один, и только у Господа все три.
Черт возьми, что-то заставило их опять, а спейсолин заразителен…
Я отчаянно посмотрел на часы: девять пятнадцать.
Куда к дьяволу уходит время?
О, Боже; о, дьявол; о, Флора!
Выбора у меня нет. Я вышел, чтобы еще раз позвонить Флоре. Быстро позвонить, понимаете, чтобы напомнить о себе, если она уже не забыла.
Я говорил себе: она не ответит.
И старался подготовиться к этому. Есть и другие девушки, есть и другие…
Дьявольщина, нет никаких других девушек!
Если бы Хильда ждала меня в космопорту, я бы не вспомнил о Флоре, и все это было бы не важно. Но я в Марсопорте без Хильды, и у меня свидание с Флорой, с Флорой и ее телом, это значило: полные руки всего, что может быть мягким, ароматным и крепким; с Флорой и ее комнатами с низким тяготением, где будто плывешь в океане приправленной шампанским меренги…
Сигнал все продолжался и продолжался, и я не смел повесить трубку.
Ответ! Ответ!
Она ответила. Сказала:
– Это ты ?
– Конечно, сердечко, кто же еще?
– А множество. Из тех, что приходят .
– Всего лишь небольшое дело, милая.
– Какое дело? Пластон кому?
Я подумал, чему обязан этим упоминанием о пластоне.
Потом вспомнил. Когда-то я сказал ей, что торгую пластоном. В тот раз я привез ей в подарок пластоновую ночную сорочку. Воспоминания о ней вызвали у меня боль в таком месте, где мне не хотелось бы ощущать боль.
Я сказал:
– Послушай. Дай мне еще полчаса…
Глаза ее стали влажными.
– Я сижу тут одна…
– Я быстро. – Чтобы показать вам, в каком я был отчаянии, скажу, что раздумывал над путями, которые могли привести только к драгоценностям, хотя и ценой бреши в бюджете. А для проницательного взгляда Хильды это будет все равно что туманность Конская Голова на фоне Млечного Пути.
Она сказала:
– У меня было назначено свидание, и я его отменила.
Я возразил.
– Ты ведь сказала, что это «не очень важное свидание».
Она закричала:
– Не очень важное свидание! – Но именно так она сказала. Впрочем, если ты прав, в споре с женщиной это еще хуже. Разве я не знаю это? – Он мне обещал имение на Земле…
Она все продолжала говорить об этом имении на Земле. В Марсопорте нет девушки, которая не ждала бы имения на Земле, а количество получивших такие имения можно пересчитать по шестым пальцам на руках. Но надежда вечно жива в груди человека, а у Флора для нее там много места.
Я пытался остановить ее. Бросал ей «сладких» и «деток», пока можно было подумать, что все пчелы на Земле забеременеют.
Никакого толку.
Наконец она сказала:
– И вот я сижу одна, и никого рядом, и как ты думаешь, что будет с моей репутацией?
Что ж, она права. Я чувствовал себя последним подонком в Галактике. Если станет известно, что она простаивает, начнут говорить, что она утратила хватку. А такие разговоры могут прикончить девушку.
Я вернулся в комнату ожидания. Стюард, стоявший у дверей, приветствовал меня.
Я посмотрел на троих промышленников и подумал, в каком порядке стал бы душить их до смерти, если бы получил соответствующий приказ. Первым, наверно, Харпонастера.
1 2 3 4
Я сказал:
– Черт возьми
Харпонастер:
– Ми, соль, фа, а вы сказали, в последние дали.
Ферруччи:
– Дали сняли спорная территория шла домой дорогой.
Липски:
– Дорогой, под дугой, горд, лорд.
Я переводил взгляд с одного на другого, а они все более короткими периодами продолжали нести чепуху, пока не смолкли.
Мне было, конечно, ясно: один из них играет. Он все продумал заранее и понял, что если не примет спейсолин, то окажется под подозрением. Может, он подкупил врача, вводившего раствор, или избежал этого каким-то другим способом.
Один из них играет. Это не так трудно. В субэфире регулярно идут комедии о спейсолине. Поразительно, как свободно при этом можно обращаться с кодексом морали. Вы и сами их слышали.
Я смотрел на них и услышал, как внутренний голос спрашивает:
– Ну, и как же ты укажешь пальцем на виновного?
Уже восемь тридцать, и на карте моя работа, моя репутация и моя голова, которая как-то неуверенно сидит на шее. Я отложил все это на потом и подумал о Флоре. Она не будет ждать меня вечно. Кстати, очень вероятно, что и полчаса не станет ждать.
Интересно. Можно ли соблюдать свободные ассоциации, если я заведу их на опасную территорию?
Я сказал:
– Ковер здесь как травка.
Липски:
– Травка из-под земли, ли-ли-ли.
Ферруччи:
– Ли ветер, ли снег неправедный, в Канзасе по колено.
Харпонастер:
– Но… солнце спасти навсегда борода.
Липски:
– До… статочно.
Ферруччи:
– Точно.
Харпонастер:
– Но.
Несколько выдохов, и они иссякли.
Я попробовал снова, не забывая об осторожности. Они запомнят все, что я скажу, и слова мои должны быть совершенно невинными. Я сказал:
– Прекрасная космическая линия.
Ферруччи:
– Линия тигров и слонов полная холмов…
Я прервал его, глядя на Харпонастера:
– Прекрасная космическая линия.
– Линия в постель петель не стоит в этот день как тень…
Я снова прервал, глядя на Липски:
– Прекрасная космическая линия.
– Линия, калиния, то же что всегда, да.
Кто-то подхватил:
– Да, больность записало.
– Сало и обед.
– Бедный человек.
– Век.
Я попробовал еще несколько раз и ничего не получил. Обманщик, должно быть, немало практиковался или же у него прирожденный талант к свободным ассоциациям. Он не напрягал мозг, позволил словам выходить свободно. И он прекрасно знал, что мне нужно. Если «травка» меня не выдала, то трижды повторенные «космические линии» выдали точно. Так что он знает.
И издевается надо мной. Все три произнесли нечто, что можно истолковать как внутреннее чувство вины: «травка из-под земли», «неправедный снег», «солнце спасти навсегда» и тому подобное. Двое говорили это случайно, сами не зная почему. Третий забавлялся.
Как же мне найти этого третьего? Меня охватил приступ ненависти к нему, пальцы задрожали. Ублюдок собирается разрушить Галактику. Хуже того, он не дает мне добраться до Флоры.
Я мог начать обыскивать их. Те двое, что под действием спейсолина, не станут меня останавливать. Сейчас они ничего не испытывают: ни страха, ни ненависти, ни беспокойства, ни страсти, ни желания защититься. И если хоть один сделает малейшую попытку сопротивления, я буду знать своего человека.
Но невинные все будут помнить.
Я вздохнул. Конечно, преступника я обнаружу, но потом буду так близок к вырезанию печени, как никто из людей. Всю службу перетрясут, вонь поднимется на всю Галактику, и в поднявшейся суматохе тайна спейсолина все равно ускользнет.
Конечно, преступник может оказаться и первым. Один шанс из трех. У меня всего один, и только у Господа все три.
Черт возьми, что-то заставило их опять, а спейсолин заразителен…
Я отчаянно посмотрел на часы: девять пятнадцать.
Куда к дьяволу уходит время?
О, Боже; о, дьявол; о, Флора!
Выбора у меня нет. Я вышел, чтобы еще раз позвонить Флоре. Быстро позвонить, понимаете, чтобы напомнить о себе, если она уже не забыла.
Я говорил себе: она не ответит.
И старался подготовиться к этому. Есть и другие девушки, есть и другие…
Дьявольщина, нет никаких других девушек!
Если бы Хильда ждала меня в космопорту, я бы не вспомнил о Флоре, и все это было бы не важно. Но я в Марсопорте без Хильды, и у меня свидание с Флорой, с Флорой и ее телом, это значило: полные руки всего, что может быть мягким, ароматным и крепким; с Флорой и ее комнатами с низким тяготением, где будто плывешь в океане приправленной шампанским меренги…
Сигнал все продолжался и продолжался, и я не смел повесить трубку.
Ответ! Ответ!
Она ответила. Сказала:
– Это ты ?
– Конечно, сердечко, кто же еще?
– А множество. Из тех, что приходят .
– Всего лишь небольшое дело, милая.
– Какое дело? Пластон кому?
Я подумал, чему обязан этим упоминанием о пластоне.
Потом вспомнил. Когда-то я сказал ей, что торгую пластоном. В тот раз я привез ей в подарок пластоновую ночную сорочку. Воспоминания о ней вызвали у меня боль в таком месте, где мне не хотелось бы ощущать боль.
Я сказал:
– Послушай. Дай мне еще полчаса…
Глаза ее стали влажными.
– Я сижу тут одна…
– Я быстро. – Чтобы показать вам, в каком я был отчаянии, скажу, что раздумывал над путями, которые могли привести только к драгоценностям, хотя и ценой бреши в бюджете. А для проницательного взгляда Хильды это будет все равно что туманность Конская Голова на фоне Млечного Пути.
Она сказала:
– У меня было назначено свидание, и я его отменила.
Я возразил.
– Ты ведь сказала, что это «не очень важное свидание».
Она закричала:
– Не очень важное свидание! – Но именно так она сказала. Впрочем, если ты прав, в споре с женщиной это еще хуже. Разве я не знаю это? – Он мне обещал имение на Земле…
Она все продолжала говорить об этом имении на Земле. В Марсопорте нет девушки, которая не ждала бы имения на Земле, а количество получивших такие имения можно пересчитать по шестым пальцам на руках. Но надежда вечно жива в груди человека, а у Флора для нее там много места.
Я пытался остановить ее. Бросал ей «сладких» и «деток», пока можно было подумать, что все пчелы на Земле забеременеют.
Никакого толку.
Наконец она сказала:
– И вот я сижу одна, и никого рядом, и как ты думаешь, что будет с моей репутацией?
Что ж, она права. Я чувствовал себя последним подонком в Галактике. Если станет известно, что она простаивает, начнут говорить, что она утратила хватку. А такие разговоры могут прикончить девушку.
Я вернулся в комнату ожидания. Стюард, стоявший у дверей, приветствовал меня.
Я посмотрел на троих промышленников и подумал, в каком порядке стал бы душить их до смерти, если бы получил соответствующий приказ. Первым, наверно, Харпонастера.
1 2 3 4