От телеграммы за версту несло железной продуманностью. И то, что текст был отпечатан на машинке, и то, что автор укрылся за фамилией Казакова, а в этом мы уже почти не сомневались, – все свидетельствовало о том, что человек, отправляя депешу, предвидел некие отдаленные последствия. При этом представлялось сомнительным, что, идя на почту в понедельник, анонимный корреспондент Лиры Федоровны думал о вторнике. Если этим корреспондентом был тот, кто убил Витю Лютикова, то он воздержался бы посылать столь подозрительную телеграмму. А поскольку он ее все-таки послал, то, значит, в три часа понедельника он еще не планировал убийства. Или телеграмму отправил кто-то другой, к убийству Вити Лютикова отношения не имеющий. Однако в любом случае человек этот не желал показывать своей причастности к авторству. Чего-то он опасался. Здесь начиналась зыбкая зона предположений и догадок. Лейтмотив телеграммы, говорил Лаврухин, – призыв к возвращению. Отправитель, говорил Лаврухин, был действительно взволнован, узнав о смерти Астахова. Но думал он, сочиняя телеграмму, не столько о том, что Астахов умер, сколько о том, что эта смерть снимает некие барьеры между Заозерском и Лирой Федоровной, барьеры, о существовании которых анонимный автор телеграммы был осведомлен. И он поспешил сообщить об этом женщине. Смерть Астахова не огорчила его, а обрадовала, говорил Лаврухин. Поэтому он незаметно для себя и начал телеграмму словечком «возвращайся»…
Лаврухин поморщился, когда Лира Федоровна сказала, что своей задумкой о перемене места жительства она ни с кем не делилась. Она не стала отрицать, что мысль эта зрела давно, но зрела подспудно, не оформляясь в четкое желание, которое побуждало бы к действию. Да, ей надоел Заозерск, но бросить все и уехать просто так, куда глаза глядят, Лира Федоровна не решалась, на такой подвиг она не считала себя способной. Она ждала случая. И дождалась, встретив Ребрикова…
– Но незадолго до отъезда в Крым вы поссорились с Астаховым, – сказал Лаврухин.
Синие глаза не выразили удивления столь глубокой осведомленностью. Они смотрели спокойно и, я не побоялся бы сказать, равнодушно. Лира Федоровна кивнула.
– Да, – сказала она.
Лаврухин снял очки и принялся старательно протирать стеклышки. С минуту продолжалось молчание. Лира Федоровна провела рукой по платью, разглаживая видимую ей одной складку, и вопросительно взглянула на меня. Я мысленно подбодрил ее, но моя мысль до женщины, видимо, не дошла, ибо она явно не собиралась развернуть короткое «да» в более содержательный ответ.
– У вас как будто не было намерения узаконить отношения с Астаховым?
– Да.
– Не можете ли вы объяснить…
– Объяснить? – Она поглядела на Лаврухина так, словно хотела сказать: «Ах, какие глупости вы говорите, вы же взрослый человек, пожилой человек, может, даже отец семейства. Неужели вы, дожив до такого возраста, не уяснили себе, что жизнь сложна и любовь сложна, что не сводятся чувства к четырем действиям арифметики, что есть еще алгебра и высшая математика, что есть и то, что вообще не поддается исчислению. А вы хотите, чтобы я с помощью сложения и вычитания объяснила вам…»
– Что объяснить? – спросила она после паузы.
– Ну вот хотя бы, – сказал Лаврухин, выдвигая ящик стола и доставая оттуда повесть о капитане Хватове. – Не можете ли вы сказать, почему из этой книжки вырван титульный лист? Вы ведь ее держали в руках, когда сообщали Астахову о своем намерении уйти от него.
Сложное часто оборачивается очень простым. Эту великую истину я усвоил еще в институте, а потом жизнь неоднократно подтверждала ее. Но бывает и ложная простота. Тебе кажется, что ты уже добрался до сути, понял все, как вдруг выясняется, что ты ошибся, что все не так, и простое вновь становится сложным.
Лира Федоровна телеграммы не получала. Это подтвердилось.
Но происхождение телеграммы осталось необъясненным.
Лира Федоровна вспомнила, что книжку она действительно держала в руках… Впервые она увидела ее в день ссоры с Астаховым, когда в дом приходил какой-то смешной человек, которого Астахов проводил через минуту без всяких разговоров. Насколько она помнит, титульный лист в книжке был. На обороте листа имелась запись, строчки четыре или пять. Нет, она ее не читала, было не до этого, да и почерк у писавшего был неразборчивый. Второй раз Лира Федоровна видела книжку в день отъезда. В руки она ее не брала, поэтому сказать, был ли титульный лист по-прежнему на месте, она не может.
Никаких других необычных вещей вроде альбома, брактеата и фотографии, изготовленной в заведение Коркина в Санкт-Петербурге во времена оны, Лира Федоровна в квартире Астахова не видела.
Фамилия Дукина ей ни о чем не говорила.
На вопрос о том, известно ли ей, что Астахов интересовался княгиней Улусовой, Лира Федоровна ответила отрицательно.
Все остальное касалось любви, сводилось к любви, объяснялось любовью. В алгебру своих отношений с Астаховым Лира Федоровна не вдавалась. А в рамках двух первых действий арифметики все выглядело просто. Сначала Астахов показался ей достойным внимания. Но вскоре она поняла, что человек он пустой, ненадежный. Возникшее было чувство быстро выродилось в повинность. Она поняла, что ошиблась, но лямку тянула и старалась не показывать окружающим, насколько все плохо, противно и неустойчиво. Собираясь в отпуск, она высказала Астахову то, что думала. Он был ошеломлен, хотел что-то объяснить, но тут некстати притащился Дукин. Астахов вытолкал его и потом, уже спокойно, сказал Лире Федоровне, что она может поступать как ей хочется. «Я тебя провожу», – сказал он. «Зачем?» – спросила она. «Да так, на всякий случай», – ответил он. Последнюю неделю перед отпуском Лира Федоровна прожила у Вали. В день отъезда попросила ее приехать на вокзал. Сама навестила Астахова, забрала кое-какую косметику, которая оставалась в квартире, заказала такси. На вокзале Астахов вел себя так, как будто ничего не случилось, был весел. А когда уже надо было выходить из купе, сделал вид, что целует Лиру Федоровну, и прошептал ей на ухо: «А ты штучка. Но запомни, все будет по-моему».
Что сие означало, Лира Федоровна не поняла. Это была даже не алгебра. От загадочной фразы, шепотом произнесенной Астаховым, повеяло высшей математикой.
А с мужем, сказала Лира Федоровна, она порвала потому, что узнала: Наумов ей изменял с Вероникой Семеновной, хранительницей серой папочки.
Я вытащил из холодильника кусок мяса и уставился на него, раздумывая о том, как поступить: порезать на ломтики и поджарить или сочинить какое-нибудь архивкусное кушанье. Жена пропадала на педсовете – она, как и Валина мама, учительница, только работает в другой школе и Валину маму не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Лаврухин поморщился, когда Лира Федоровна сказала, что своей задумкой о перемене места жительства она ни с кем не делилась. Она не стала отрицать, что мысль эта зрела давно, но зрела подспудно, не оформляясь в четкое желание, которое побуждало бы к действию. Да, ей надоел Заозерск, но бросить все и уехать просто так, куда глаза глядят, Лира Федоровна не решалась, на такой подвиг она не считала себя способной. Она ждала случая. И дождалась, встретив Ребрикова…
– Но незадолго до отъезда в Крым вы поссорились с Астаховым, – сказал Лаврухин.
Синие глаза не выразили удивления столь глубокой осведомленностью. Они смотрели спокойно и, я не побоялся бы сказать, равнодушно. Лира Федоровна кивнула.
– Да, – сказала она.
Лаврухин снял очки и принялся старательно протирать стеклышки. С минуту продолжалось молчание. Лира Федоровна провела рукой по платью, разглаживая видимую ей одной складку, и вопросительно взглянула на меня. Я мысленно подбодрил ее, но моя мысль до женщины, видимо, не дошла, ибо она явно не собиралась развернуть короткое «да» в более содержательный ответ.
– У вас как будто не было намерения узаконить отношения с Астаховым?
– Да.
– Не можете ли вы объяснить…
– Объяснить? – Она поглядела на Лаврухина так, словно хотела сказать: «Ах, какие глупости вы говорите, вы же взрослый человек, пожилой человек, может, даже отец семейства. Неужели вы, дожив до такого возраста, не уяснили себе, что жизнь сложна и любовь сложна, что не сводятся чувства к четырем действиям арифметики, что есть еще алгебра и высшая математика, что есть и то, что вообще не поддается исчислению. А вы хотите, чтобы я с помощью сложения и вычитания объяснила вам…»
– Что объяснить? – спросила она после паузы.
– Ну вот хотя бы, – сказал Лаврухин, выдвигая ящик стола и доставая оттуда повесть о капитане Хватове. – Не можете ли вы сказать, почему из этой книжки вырван титульный лист? Вы ведь ее держали в руках, когда сообщали Астахову о своем намерении уйти от него.
Сложное часто оборачивается очень простым. Эту великую истину я усвоил еще в институте, а потом жизнь неоднократно подтверждала ее. Но бывает и ложная простота. Тебе кажется, что ты уже добрался до сути, понял все, как вдруг выясняется, что ты ошибся, что все не так, и простое вновь становится сложным.
Лира Федоровна телеграммы не получала. Это подтвердилось.
Но происхождение телеграммы осталось необъясненным.
Лира Федоровна вспомнила, что книжку она действительно держала в руках… Впервые она увидела ее в день ссоры с Астаховым, когда в дом приходил какой-то смешной человек, которого Астахов проводил через минуту без всяких разговоров. Насколько она помнит, титульный лист в книжке был. На обороте листа имелась запись, строчки четыре или пять. Нет, она ее не читала, было не до этого, да и почерк у писавшего был неразборчивый. Второй раз Лира Федоровна видела книжку в день отъезда. В руки она ее не брала, поэтому сказать, был ли титульный лист по-прежнему на месте, она не может.
Никаких других необычных вещей вроде альбома, брактеата и фотографии, изготовленной в заведение Коркина в Санкт-Петербурге во времена оны, Лира Федоровна в квартире Астахова не видела.
Фамилия Дукина ей ни о чем не говорила.
На вопрос о том, известно ли ей, что Астахов интересовался княгиней Улусовой, Лира Федоровна ответила отрицательно.
Все остальное касалось любви, сводилось к любви, объяснялось любовью. В алгебру своих отношений с Астаховым Лира Федоровна не вдавалась. А в рамках двух первых действий арифметики все выглядело просто. Сначала Астахов показался ей достойным внимания. Но вскоре она поняла, что человек он пустой, ненадежный. Возникшее было чувство быстро выродилось в повинность. Она поняла, что ошиблась, но лямку тянула и старалась не показывать окружающим, насколько все плохо, противно и неустойчиво. Собираясь в отпуск, она высказала Астахову то, что думала. Он был ошеломлен, хотел что-то объяснить, но тут некстати притащился Дукин. Астахов вытолкал его и потом, уже спокойно, сказал Лире Федоровне, что она может поступать как ей хочется. «Я тебя провожу», – сказал он. «Зачем?» – спросила она. «Да так, на всякий случай», – ответил он. Последнюю неделю перед отпуском Лира Федоровна прожила у Вали. В день отъезда попросила ее приехать на вокзал. Сама навестила Астахова, забрала кое-какую косметику, которая оставалась в квартире, заказала такси. На вокзале Астахов вел себя так, как будто ничего не случилось, был весел. А когда уже надо было выходить из купе, сделал вид, что целует Лиру Федоровну, и прошептал ей на ухо: «А ты штучка. Но запомни, все будет по-моему».
Что сие означало, Лира Федоровна не поняла. Это была даже не алгебра. От загадочной фразы, шепотом произнесенной Астаховым, повеяло высшей математикой.
А с мужем, сказала Лира Федоровна, она порвала потому, что узнала: Наумов ей изменял с Вероникой Семеновной, хранительницей серой папочки.
Я вытащил из холодильника кусок мяса и уставился на него, раздумывая о том, как поступить: порезать на ломтики и поджарить или сочинить какое-нибудь архивкусное кушанье. Жена пропадала на педсовете – она, как и Валина мама, учительница, только работает в другой школе и Валину маму не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47