Голос ее был все еще резкий:
— Извините, мужчины, что заставила вас так долго ждать. Теперь ваш пирог готов.
Отец так пялился на свою порцию, будто боялся ее. От него потребовалось настоящее усилие, чтобы взять вилку и подцепить кусочек. Он его пожевал, проглотил, скосил глаза на мать, а после поднял их на Шейна, сидевшего напротив.
— Замечательный пирог, — сказал он.
Теперь и Шейн наколол вилкой кусочек. Он его внимательно осмотрел. Он положил его в рот и принялся жевать с жутко серьезным видом.
— Да, — сказал он. В лице у него появилась добродушная усмешка, подтрунивание — такое явное, что и слепой не прозевал бы. — Да. Это самый лучший кусок пня, какой мне в жизни пробовать доводилось.
Что бы могло значить такое глупое замечание? Но мне некогда было удивляться, уж больно странно отреагировали на него отец с матерью. Они оба уставились на Шейна, у них просто челюсти отвалились. А потом отец захлопнул рот и начал смеяться, и так он смеялся, что его шатало на стуле.
— Господи, Мэриан, так он же прав! Ты тоже это сделала!
А мать только глаза переводила с одного на другого. Измученное выражение сошло с ее лица, щеки раскраснелись, глаза стали теплые и мягкие, как положено, и она смеялась так, что слезы катились. И тут мы все набросились на пирог, и на всем свете только одно было плохо — что его так мало.
4
Когда я проснулся на следующее утро, солнце уже забралось довольно высоко в небо. Я очень долго не мог заснуть накануне вечером, потому что мысли у меня были переполнены событиями и сменяющими друг друга переживаниями. Я никак не мог разложить по полочкам поведение этих взрослых, не мог понять, почему вещи, в общем-то не очень значительные, вдруг стали для них такими важными.
Я лежал у себя в постели и думал про нашего гостя. Как он там на койке в сарае? Мне казалось просто невозможным, чтобы это был тот самый человек, которого я впервые увидел, когда он, суровый и холодный в своем темном одиночестве, приближался по нашей дороге. Что-то такое в отце, не слова, не поступки, а самая главная суть его человеческого духа, дошла до нашего гостя и сказала ему что-то, и он на это ответил и чуть-чуть приоткрыл себя перед нами. Он был такой далекий и неприступный даже когда находился здесь, прямо рядом с тобой. И, в то же время, он был ближе, чем мой дядя, брат матери, который приезжал к нам прошлым летом…
И еще я думал о том, как он подействовал на отца и мать. При нем они стали живее, ну, да, оживились, как будто хотели показать ему, какие они есть. Я это понимал и одобрял, потому что сам испытывал такое же желание. Но меня поражало и озадачивало, что человек, такой глубокий и полный жизни, с такой готовностью откликающийся на чувство отца, вынужден идти одиноким путем из какого-то закрытого и охраняемого прошлого.
И вдруг меня будто что-то толкнуло, и я понял, как уже поздно. Дверь в мою комнатушку была закрыта. Наверное, мать ее закрыла, чтобы я мог спать без помех. Я просто с ума сошел, когда подумал, что они уже закончили завтрак и наш гость уехал, а я его даже и не увидел. Я кое-как натянул на себя одежду, не вспомнив даже про пуговицы, и кинулся к дверям.
Но они еще сидели за столом. Отец попыхивал трубкой. Мать и Шейн допивали последние чашки кофе. Все трое были какие-то смирные и тихие. А тут я вылетел из своей комнаты, как ошпаренный, — они так и уставились на меня.
— Боже мой, — сказала мать. — Ты так ворвался, будто за тобой гонятся. Что это с тобой?
— Я просто подумал, — выпалил я, мотнув головой в сторону гостя, — что вдруг он уже уехал, а про меня забыл!
Шейн слегка покачал головой, глядя прямо на меня.
— Ну, как я мог тебя забыть, Боб! — И сел чуть повыше в кресле. Потом повернулся к матери, и в голосе его прозвучали шутливые нотки. — И, конечно, я не забуду вашу еду, мэм. Если вы вдруг заметите, что слишком уж много народу заглядывает к вам в обеденное время, так это случится из-за одного благодарного человека, который будет нахваливать ваши фланелевые лепешки вдоль всей дороги.
— Н-ну, это идея! — вмешался отец, как будто обрадовался, что подвернулась безопасная тема для разговора. — Устроим из нашего дома пансион. Мэриан будет набивать людям желудки своей стряпней, а я буду набивать себе карманы ихними денежками. На мой вкус, здорово удобное разделение обязанностей!
Мать на него фыркнула. Но ей такие разговоры были приятны, она начала накладывать мне на тарелку завтрак, а сама все улыбалась, слушая, как они развивают эту идею. И сама к ним присоединилась, угрожая, что поймает отца на слове и заставит его все время чистить картошку и мыть посуду. Вот так они веселились, хотя я чувствовал какую-то натянутость за этими легкими шуточками. И еще чувствовалось, как естественно и просто этот Шейн сидит тут и разговаривает, вроде он совсем уже член семьи. И от него не было ни капли неудобства, которое всегда приносят с собой иные гости. А с ним ты просто чувствовал, что должен хорошо себя вести и чуть больше следить за своими манерами и речью. Но вовсе не лезть из кожи. Просто быть спокойным и приветливым.
Но вот наконец он поднялся, и я знал, что он собирается уехать от нас, и мне жуть как хотелось остановить его. Однако это сделал за меня отец.
— Вы, конечно, такой человек, у которого могут быть причины спешить. Но, присядьте, Шейн. Есть у меня вопрос к вам…
Отец внезапно стал очень серьезным. Шейн, стоящий перед ним, так же внезапно стал далеким и настороженным. Но все же опустился обратно на стул.
Отец посмотрел прямо ему в глаза.
— Вы спасаетесь… бежите от чего-то?
Шейн долго смотрел на тарелку, стоящую перед ним. Мне показалось, что по его лицу проскользнула тень печали. Потом он поднял глаза и посмотрел прямо на отца.
— Нет. Я не бегу ни от чего. В том смысле, что вы подразумевали.
— Это хорошо. — Отец наклонился вперед и продолжал, постукивая по столу пальцем, чтобы подчеркнуть свои слова. — Послушайте, Шейи. Я не ранчер. Теперь вы, когда мое хозяйство посмотрели, это уже поняли. Я — фермер. Немного скотовод, может быть. Но по-настоящему — фермер. Именно фермером я решил сделаться, когда перестал пасти за деньги чужих коров. Я хотел быть фермером, я им стал, и тем горжусь. Начал я неплохо. Это хозяйство не такое большое, какое я хочу завести со временем. Но уже сейчас здесь столько работы, что одному человеку никак не справиться, если делать все толком. Был у меня молодой парнишка, но он сбежал… после того, как схлестнулся однажды в городе с парой людей Флетчера… — Отец говорил быстро, и ему пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух.
Шейн следил за его словами с напряженным вниманием. Когда отец остановился, он повернул голову и посмотрел в окно, через всю долину, на горы, шагающие вдоль горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Извините, мужчины, что заставила вас так долго ждать. Теперь ваш пирог готов.
Отец так пялился на свою порцию, будто боялся ее. От него потребовалось настоящее усилие, чтобы взять вилку и подцепить кусочек. Он его пожевал, проглотил, скосил глаза на мать, а после поднял их на Шейна, сидевшего напротив.
— Замечательный пирог, — сказал он.
Теперь и Шейн наколол вилкой кусочек. Он его внимательно осмотрел. Он положил его в рот и принялся жевать с жутко серьезным видом.
— Да, — сказал он. В лице у него появилась добродушная усмешка, подтрунивание — такое явное, что и слепой не прозевал бы. — Да. Это самый лучший кусок пня, какой мне в жизни пробовать доводилось.
Что бы могло значить такое глупое замечание? Но мне некогда было удивляться, уж больно странно отреагировали на него отец с матерью. Они оба уставились на Шейна, у них просто челюсти отвалились. А потом отец захлопнул рот и начал смеяться, и так он смеялся, что его шатало на стуле.
— Господи, Мэриан, так он же прав! Ты тоже это сделала!
А мать только глаза переводила с одного на другого. Измученное выражение сошло с ее лица, щеки раскраснелись, глаза стали теплые и мягкие, как положено, и она смеялась так, что слезы катились. И тут мы все набросились на пирог, и на всем свете только одно было плохо — что его так мало.
4
Когда я проснулся на следующее утро, солнце уже забралось довольно высоко в небо. Я очень долго не мог заснуть накануне вечером, потому что мысли у меня были переполнены событиями и сменяющими друг друга переживаниями. Я никак не мог разложить по полочкам поведение этих взрослых, не мог понять, почему вещи, в общем-то не очень значительные, вдруг стали для них такими важными.
Я лежал у себя в постели и думал про нашего гостя. Как он там на койке в сарае? Мне казалось просто невозможным, чтобы это был тот самый человек, которого я впервые увидел, когда он, суровый и холодный в своем темном одиночестве, приближался по нашей дороге. Что-то такое в отце, не слова, не поступки, а самая главная суть его человеческого духа, дошла до нашего гостя и сказала ему что-то, и он на это ответил и чуть-чуть приоткрыл себя перед нами. Он был такой далекий и неприступный даже когда находился здесь, прямо рядом с тобой. И, в то же время, он был ближе, чем мой дядя, брат матери, который приезжал к нам прошлым летом…
И еще я думал о том, как он подействовал на отца и мать. При нем они стали живее, ну, да, оживились, как будто хотели показать ему, какие они есть. Я это понимал и одобрял, потому что сам испытывал такое же желание. Но меня поражало и озадачивало, что человек, такой глубокий и полный жизни, с такой готовностью откликающийся на чувство отца, вынужден идти одиноким путем из какого-то закрытого и охраняемого прошлого.
И вдруг меня будто что-то толкнуло, и я понял, как уже поздно. Дверь в мою комнатушку была закрыта. Наверное, мать ее закрыла, чтобы я мог спать без помех. Я просто с ума сошел, когда подумал, что они уже закончили завтрак и наш гость уехал, а я его даже и не увидел. Я кое-как натянул на себя одежду, не вспомнив даже про пуговицы, и кинулся к дверям.
Но они еще сидели за столом. Отец попыхивал трубкой. Мать и Шейн допивали последние чашки кофе. Все трое были какие-то смирные и тихие. А тут я вылетел из своей комнаты, как ошпаренный, — они так и уставились на меня.
— Боже мой, — сказала мать. — Ты так ворвался, будто за тобой гонятся. Что это с тобой?
— Я просто подумал, — выпалил я, мотнув головой в сторону гостя, — что вдруг он уже уехал, а про меня забыл!
Шейн слегка покачал головой, глядя прямо на меня.
— Ну, как я мог тебя забыть, Боб! — И сел чуть повыше в кресле. Потом повернулся к матери, и в голосе его прозвучали шутливые нотки. — И, конечно, я не забуду вашу еду, мэм. Если вы вдруг заметите, что слишком уж много народу заглядывает к вам в обеденное время, так это случится из-за одного благодарного человека, который будет нахваливать ваши фланелевые лепешки вдоль всей дороги.
— Н-ну, это идея! — вмешался отец, как будто обрадовался, что подвернулась безопасная тема для разговора. — Устроим из нашего дома пансион. Мэриан будет набивать людям желудки своей стряпней, а я буду набивать себе карманы ихними денежками. На мой вкус, здорово удобное разделение обязанностей!
Мать на него фыркнула. Но ей такие разговоры были приятны, она начала накладывать мне на тарелку завтрак, а сама все улыбалась, слушая, как они развивают эту идею. И сама к ним присоединилась, угрожая, что поймает отца на слове и заставит его все время чистить картошку и мыть посуду. Вот так они веселились, хотя я чувствовал какую-то натянутость за этими легкими шуточками. И еще чувствовалось, как естественно и просто этот Шейн сидит тут и разговаривает, вроде он совсем уже член семьи. И от него не было ни капли неудобства, которое всегда приносят с собой иные гости. А с ним ты просто чувствовал, что должен хорошо себя вести и чуть больше следить за своими манерами и речью. Но вовсе не лезть из кожи. Просто быть спокойным и приветливым.
Но вот наконец он поднялся, и я знал, что он собирается уехать от нас, и мне жуть как хотелось остановить его. Однако это сделал за меня отец.
— Вы, конечно, такой человек, у которого могут быть причины спешить. Но, присядьте, Шейн. Есть у меня вопрос к вам…
Отец внезапно стал очень серьезным. Шейн, стоящий перед ним, так же внезапно стал далеким и настороженным. Но все же опустился обратно на стул.
Отец посмотрел прямо ему в глаза.
— Вы спасаетесь… бежите от чего-то?
Шейн долго смотрел на тарелку, стоящую перед ним. Мне показалось, что по его лицу проскользнула тень печали. Потом он поднял глаза и посмотрел прямо на отца.
— Нет. Я не бегу ни от чего. В том смысле, что вы подразумевали.
— Это хорошо. — Отец наклонился вперед и продолжал, постукивая по столу пальцем, чтобы подчеркнуть свои слова. — Послушайте, Шейи. Я не ранчер. Теперь вы, когда мое хозяйство посмотрели, это уже поняли. Я — фермер. Немного скотовод, может быть. Но по-настоящему — фермер. Именно фермером я решил сделаться, когда перестал пасти за деньги чужих коров. Я хотел быть фермером, я им стал, и тем горжусь. Начал я неплохо. Это хозяйство не такое большое, какое я хочу завести со временем. Но уже сейчас здесь столько работы, что одному человеку никак не справиться, если делать все толком. Был у меня молодой парнишка, но он сбежал… после того, как схлестнулся однажды в городе с парой людей Флетчера… — Отец говорил быстро, и ему пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух.
Шейн следил за его словами с напряженным вниманием. Когда отец остановился, он повернул голову и посмотрел в окно, через всю долину, на горы, шагающие вдоль горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38