обнаружил несколько кустов крыжовника, в мелких зеленых ягодках. Всю свою добычу сложил у ручья, рядом с остатками пеммикана.
Больше он ничего не мог делать: нога все распухала и давила на палочки и кожаные ремешки, боль нестерпимо отдавалась в мозгу. Разорванные краями кости ткани воспалились и распирали кожу, надувая ее дурной жидкостью. Он забыл про костер, тот прогорел и потух. Он повалился наземь. Стал кататься по земле, цепляясь за пучки травы. И затих, уставясь в небо. Сознание то оставляло его, то возвращалось, и часы проносились над ним:
Густые тени овладели каньоном. Вечерние ветерки забродили на плато, тихо вздыхая в вышине. Медвежонок лежал неподвижно, боль в ноге стучала в лад ударам сердца, и жар горел в крови. Где-то в горах завыл волк, глухо, скорбно, протяжно, безответно. Не было слышно ни звука. Снова завыл волк, вой его стоном разнесся на кромке ветров и затих вдали. Больше ничего не слышно, только тихие вздохи ветров в пустынном небе.
Тьма залила каньон. Медвежонок лежал неподвижно. От боли мозг с тупым остервенением бился о кости черепа. Гвоздило, словно дубинкой. Все глубже и глубже погружался он во тьму.
Над плато заходили ночные ветерки; не спускаясь по обрыву, рассылали в трещины пронырливые сквознячки, которые гулко пересмеивались между собой. И Майюны утесов каньона выплыли, как туман, оттуда, где хоронились, и стали искать его, и обратились в кроликов, и отыскали его. Скакали и хохотали, насмехаясь над ним, заливаясь странным, бередящим смехом, что ужаснее любого другого звука. Длинные уши торчком. Смех звенит в ночи:
— Поглядите-ка, он борется с воспалением, которое внутри, ему страшно. — Их уши вытянулись, словно столбы восходящего дыма, смех звенит. — Воспаление не только в ноге, страхом воспалена его душа.
Боль мерно надвигалась, Майюны смеялись, и в самой глубине его существа, где таилась жизнь, нарастал гнев, который накатил и заполнил его целиком. Оглушительный крик прорвался наружу:
— У меня во рту — смех моего храброго отца. Я плюю его вам в лицо!
Майюны запрыгали, растворились в тумане, а он сидел и сжимал нож, тот нож, что рассек ему уши и не был чужим для его плоти, тот нож, что знал руку Стоящего Всю Ночь; Медвежонок размахнулся и вонзил лезвие в распухшую ногу. Невыносимая боль промчалась по телу, словно вопль, он быстро повернул нож, расширяя надрез, вытащил нож, и дурная жидкость, густая и зловонная, ударила фонтаном. Он на руках дополз до ручья. Растянулся на берегу, опустил правую ногу в поток, и прохладная, быстрая вода сомкнулась над ней:
Вода, наследие зимних снегов на вершинах, сбегала с высоких холмов маленькими ручейками. Крошечные струйки соединялись и стекали вниз, встречая за время долгого спуска много других. Вода, прозрачная и холодная, без конца освежалась чистым воздухом, играя и бурля у порогов, бурно вскипая вокруг камней. Она бежала вниз и выходила на равнину. Здесь вода замедляла бег, текла лениво меж влажных своих берегов, сооружая, перестраивая и постоянно перекраивая крошечные песчаные отмели с волнистым, точно покрытым рябью, дном, и спокойно переливалась через край обрыва, собираясь внизу в небольшое озерцо. Вытекая из озерца, она бежала по ложу каньона, мягко извиваясь, и исчезала в расщелине, в нижнем, более широком конце. Свежая, прозрачная, холодная вода омывала правую ногу Медвежонка и бежала дальше, унося с собой недомогание плоти.
Три дня пробыл Медвежонок на том месте у ручья. Он очень ослаб. Пил прозрачную воду. Ел пищу из заготовленной им маленькой кучки. Много спал. Он часто погружал правую ногу в холодную свежесть ручья и увидел, что она начала заживать. Обследовав все пространство каньона, со всех сторон, он увидел, что повсюду поднимались отвесные утесы.
Рано утром, в первый же из этих дней, он увидел бизонов; лохматые, горбатые фигуры посреди невысокого кустарника и куп деревьев, в нижнем, более широком конце каньона, где росли самые лучшие травы. Сосчитал. Один старый бык и один молодой, пять коров, четыре теленка — всего одиннадцать. Когда Он их увидел, сердце его запрыгало, исполнившись надежды. Как только он наберется сил, он пойдет по их следу, и они покажут, как выбраться из каньона. Но к вечеру третьего дня им овладело беспокойство. Бизоны всегда оставались тут, все в том же числе, все те же бизоны. Они бродили в нижнем конце каньона. Забредали порой и вверх по течению, неподалеку от того места, где расположился Медвежонок, и, когда он кричал и махал руками, фыркали и удалялись. Но они всегда оставались тут.
Утром четвертого дня он снял повязку с правой ноги, переставил палочки и снова перевязал. Взял остальные тонкие кожаные ремешки, сплел из них тоненькую веревочку. На одном конце сделал небольшую петлю и надел на щиколотку правой ноги, на другом — большую петлю, ее набросил на грудь, справа под мышку и на левое плечо. Когда он, опираясь на толстую папку, встал во весь рост, веревка поддерживала ногу, не давая коснуться земли. Он крепко сжимал палку обеими руками, выбрасывал ее вперед и, навалившись на нее всей тяжестью, прыгал на левой ноге. На берегу оставались странные следы: след мокасина, потом маленькая круглая ямка в мягкой земле, вновь след мокасина и опять маленькая круглая ямка. Теперь он не тащился низко над землей. Ступал прямо, как и подобает мужчине.
Он пошел напрямик до ближнего каменистого обрыва и пошел вдоль него в обход по каньону. Это заняло целый день. Он двигался медленно и часто отдыхал; сосал корни, которые захватил с собой. Бизоны смотрели на него долгим взглядом. Наблюдали за ним, и вновь щипали траву, и держались на расстоянии. Они не боялись, не приходили в ярость — просто проявляли осторожность в отношении новой, незнакомой им жизни.
Он вышел к расщелине, где исчезал ручей. Расщелина была мала, и поток заполнял ее почти целиком. Ступая по воде, человек мог протиснуться в нее всего на несколько футов — дальше камень стиснет его.
Он вышел к озерцу и водопаду в верхнем конце каньона. Вода падала отвесно с высокого уступа скалы. В воздухе стояло облачко брызг, в котором плавали радуги. Очень красиво. Но камень — и рядом с водопадом, и за ним — был гладок и вздымался отвесно, как и другие стены каньона.
Он совершил полный круг. Нигде не нашел он тропы, ведущей наверх, на высокогорное плато. Нигде не было места, где мужчина — даже мужчина на двух крепких ногах — мог вскарабкаться на край высокого обрыва. Выхода не было.
Медвежонок сидел на стесанном сверху валуне у озерца и водопада. С этого возвышения ему открывался весь каньон. Правая нога чесалась, и то, что она чесалась, было хорошо. Значит, нога быстро заживала. На нем была лишь набедренная повязка, торс обхватывал пояс мужества, на котором крепилась набедренная повязка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Больше он ничего не мог делать: нога все распухала и давила на палочки и кожаные ремешки, боль нестерпимо отдавалась в мозгу. Разорванные краями кости ткани воспалились и распирали кожу, надувая ее дурной жидкостью. Он забыл про костер, тот прогорел и потух. Он повалился наземь. Стал кататься по земле, цепляясь за пучки травы. И затих, уставясь в небо. Сознание то оставляло его, то возвращалось, и часы проносились над ним:
Густые тени овладели каньоном. Вечерние ветерки забродили на плато, тихо вздыхая в вышине. Медвежонок лежал неподвижно, боль в ноге стучала в лад ударам сердца, и жар горел в крови. Где-то в горах завыл волк, глухо, скорбно, протяжно, безответно. Не было слышно ни звука. Снова завыл волк, вой его стоном разнесся на кромке ветров и затих вдали. Больше ничего не слышно, только тихие вздохи ветров в пустынном небе.
Тьма залила каньон. Медвежонок лежал неподвижно. От боли мозг с тупым остервенением бился о кости черепа. Гвоздило, словно дубинкой. Все глубже и глубже погружался он во тьму.
Над плато заходили ночные ветерки; не спускаясь по обрыву, рассылали в трещины пронырливые сквознячки, которые гулко пересмеивались между собой. И Майюны утесов каньона выплыли, как туман, оттуда, где хоронились, и стали искать его, и обратились в кроликов, и отыскали его. Скакали и хохотали, насмехаясь над ним, заливаясь странным, бередящим смехом, что ужаснее любого другого звука. Длинные уши торчком. Смех звенит в ночи:
— Поглядите-ка, он борется с воспалением, которое внутри, ему страшно. — Их уши вытянулись, словно столбы восходящего дыма, смех звенит. — Воспаление не только в ноге, страхом воспалена его душа.
Боль мерно надвигалась, Майюны смеялись, и в самой глубине его существа, где таилась жизнь, нарастал гнев, который накатил и заполнил его целиком. Оглушительный крик прорвался наружу:
— У меня во рту — смех моего храброго отца. Я плюю его вам в лицо!
Майюны запрыгали, растворились в тумане, а он сидел и сжимал нож, тот нож, что рассек ему уши и не был чужим для его плоти, тот нож, что знал руку Стоящего Всю Ночь; Медвежонок размахнулся и вонзил лезвие в распухшую ногу. Невыносимая боль промчалась по телу, словно вопль, он быстро повернул нож, расширяя надрез, вытащил нож, и дурная жидкость, густая и зловонная, ударила фонтаном. Он на руках дополз до ручья. Растянулся на берегу, опустил правую ногу в поток, и прохладная, быстрая вода сомкнулась над ней:
Вода, наследие зимних снегов на вершинах, сбегала с высоких холмов маленькими ручейками. Крошечные струйки соединялись и стекали вниз, встречая за время долгого спуска много других. Вода, прозрачная и холодная, без конца освежалась чистым воздухом, играя и бурля у порогов, бурно вскипая вокруг камней. Она бежала вниз и выходила на равнину. Здесь вода замедляла бег, текла лениво меж влажных своих берегов, сооружая, перестраивая и постоянно перекраивая крошечные песчаные отмели с волнистым, точно покрытым рябью, дном, и спокойно переливалась через край обрыва, собираясь внизу в небольшое озерцо. Вытекая из озерца, она бежала по ложу каньона, мягко извиваясь, и исчезала в расщелине, в нижнем, более широком конце. Свежая, прозрачная, холодная вода омывала правую ногу Медвежонка и бежала дальше, унося с собой недомогание плоти.
Три дня пробыл Медвежонок на том месте у ручья. Он очень ослаб. Пил прозрачную воду. Ел пищу из заготовленной им маленькой кучки. Много спал. Он часто погружал правую ногу в холодную свежесть ручья и увидел, что она начала заживать. Обследовав все пространство каньона, со всех сторон, он увидел, что повсюду поднимались отвесные утесы.
Рано утром, в первый же из этих дней, он увидел бизонов; лохматые, горбатые фигуры посреди невысокого кустарника и куп деревьев, в нижнем, более широком конце каньона, где росли самые лучшие травы. Сосчитал. Один старый бык и один молодой, пять коров, четыре теленка — всего одиннадцать. Когда Он их увидел, сердце его запрыгало, исполнившись надежды. Как только он наберется сил, он пойдет по их следу, и они покажут, как выбраться из каньона. Но к вечеру третьего дня им овладело беспокойство. Бизоны всегда оставались тут, все в том же числе, все те же бизоны. Они бродили в нижнем конце каньона. Забредали порой и вверх по течению, неподалеку от того места, где расположился Медвежонок, и, когда он кричал и махал руками, фыркали и удалялись. Но они всегда оставались тут.
Утром четвертого дня он снял повязку с правой ноги, переставил палочки и снова перевязал. Взял остальные тонкие кожаные ремешки, сплел из них тоненькую веревочку. На одном конце сделал небольшую петлю и надел на щиколотку правой ноги, на другом — большую петлю, ее набросил на грудь, справа под мышку и на левое плечо. Когда он, опираясь на толстую папку, встал во весь рост, веревка поддерживала ногу, не давая коснуться земли. Он крепко сжимал палку обеими руками, выбрасывал ее вперед и, навалившись на нее всей тяжестью, прыгал на левой ноге. На берегу оставались странные следы: след мокасина, потом маленькая круглая ямка в мягкой земле, вновь след мокасина и опять маленькая круглая ямка. Теперь он не тащился низко над землей. Ступал прямо, как и подобает мужчине.
Он пошел напрямик до ближнего каменистого обрыва и пошел вдоль него в обход по каньону. Это заняло целый день. Он двигался медленно и часто отдыхал; сосал корни, которые захватил с собой. Бизоны смотрели на него долгим взглядом. Наблюдали за ним, и вновь щипали траву, и держались на расстоянии. Они не боялись, не приходили в ярость — просто проявляли осторожность в отношении новой, незнакомой им жизни.
Он вышел к расщелине, где исчезал ручей. Расщелина была мала, и поток заполнял ее почти целиком. Ступая по воде, человек мог протиснуться в нее всего на несколько футов — дальше камень стиснет его.
Он вышел к озерцу и водопаду в верхнем конце каньона. Вода падала отвесно с высокого уступа скалы. В воздухе стояло облачко брызг, в котором плавали радуги. Очень красиво. Но камень — и рядом с водопадом, и за ним — был гладок и вздымался отвесно, как и другие стены каньона.
Он совершил полный круг. Нигде не нашел он тропы, ведущей наверх, на высокогорное плато. Нигде не было места, где мужчина — даже мужчина на двух крепких ногах — мог вскарабкаться на край высокого обрыва. Выхода не было.
Медвежонок сидел на стесанном сверху валуне у озерца и водопада. С этого возвышения ему открывался весь каньон. Правая нога чесалась, и то, что она чесалась, было хорошо. Значит, нога быстро заживала. На нем была лишь набедренная повязка, торс обхватывал пояс мужества, на котором крепилась набедренная повязка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29