Вы же не заговорщик, чтобы оружие прятать, а боевой наш товарищ.
Он развернул сверток, протянул Климову новенький офицерский ремень с кобурой.
Климов ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.
— Плохи дела, Мартынов, — Манцев закурил, — уголовники хозяйничают в городе. Что арестованный?
— Пряхин Степан, кличка Зюзя, из тех, кого Керенский по амнистии выпустил.
— Удивительный человек был русский либеральный интеллигент. Керенский — присяжный поверенный, сам участвовал в сложных уголовных процессах, и вдруг амнистия тысячам опаснейших уголовников.
— Гад он, — мрачно сказал Мартынов.
— Нет, Федор, это сложнее, значительно сложнее. Так что Пряхин?
— Работала вчера банда Собана. В ней всего тридцать четыре человека.
— До вчерашнего дня. Теперь двадцать девять. Хорошо учили стрелять господ офицеров.
— Теперь о базе. Меняют ее постоянно после каждого дела. Есть в банде еще один руководитель, Витька Залетный, ростовский налетчик. Его даже Собан боится. Это его идея убивать милиционеров.
Мартынов спал на диване. Старые пружины осели под его большим телом, и казалось, что он лежит в яме. Перед уходом Козлов сильно растопил печку, и в комнате было тепло.
Мартынов снял только сапоги, а ремень с кобурой положил в головах. Телефон он поставил рядом с диваном, чтобы можно было дотянуться сразу. Свет луны падал в комнату, и в ее зыбком свете предметы неестественно вытянулись и расплылись. Мартынов спал, вздрагивая во сне, перегруженный заботами мозг не давал ему полностью отключиться от пережитого днем.
Сначала телефон звякнул коротко и мелодично, как серебряная кавалерийская шпора, потом голос его, набрав силу, стал пронзительным и длинным.
— Мартынов у аппарата! — откашливаясь со сна, крикнул в черный раструб начальник группы.
— Спишь, Федор?
Голос Манцева был по-утреннему свеж и спокоен. И Мартынов еще раз подивился способности зампреда скрывать усталость.
— Есть немного, Василий Николаевич.
— Ты уж извини, что побеспокоил тебя, но на этот раз известие приятное.
— Деникин умер!
— К сожалению, пока жив, а вот человек с Юга у меня.
— Бахтин! — радостно крикнул Мартынов. — Иду.
Он начал натягивать сапоги. Сон как рукой сняло, уж слишком приятным и неожиданным было известие.
Бахтин сидел в кабинете Манцева и курил, в воздухе, прорываясь сквозь махорочную горечь, плыл запах асмоловских папирос.
Одет Бахтин был, как всегда, щеголевато. Даже трость с серебряной ручкой лежала на столе.
— Здравствуйте, Федор Яковлевич, — Бахтин поднялся, улыбаясь, протянул руку.
— С возвращением, Александр Петрович, — Мартынов сжал ее от полноты чувств и удивился, что этот тонкий, слабый на первый взгляд человек ответил ему сильным, коротким рукопожатием, от которого у Мартынова слиплись пальцы.
— Ну и рука у вас, Алексадр Петрович, как у кузнеца.
— Постоянные занятия гимнастикой. Я вам, Федор Яковлевич, подарочек привез, — кивнул головой Бахтин.
Мартынов повернулся: весь угол кабинета был завален картонными папками.
Он взял одну из них. На обложке:
«МВД. Департамент полиции. Третье делопроизводство».
Далее фамилия и имя.
— Это действительно подарок. Как же вам удалось, Александр Петрович?
— Понимаете, Федор Яковлевич, когда душка Керенский выпустил из тюрем всю эту сволочь, немедленно был разгромлен архив сыскной полиции.
Обратите внимание, немедленно. Вполне естественно, что это сделали те, кто не хотел оставлять новой власти свои дагерротипы и дактилоскопические карты. Коль скоро это сделали уголовники, они не уничтожат дела. Я выяснил у бывшей клиентуры, что дела уплыли в Ростов. Остальное, как вы понимаете, чистая техника. Я приехал туда, поступил на работу в градоначальство, кстати был там товарищем начальника сыскной полиции. Нашел дела. Вернул все, что удалось найти, и в Москву.
— Ваш рассказ слишком конспективен, — засмеялся Манцев, — неужели мы не узнаем все?
— Эту леденящую душу историю я расскажу вам за чаем. А сейчас вы хотели обсудить дела насущные.
— Конечно.
— Вот, — Бахтин хлопнул по лежащей на столе папке, — дела людей из банды Собана.
Бахтин раскрыл первую папку:
— Сафонов Николай Михайлович, кличка Собан. Вот справки о судимостях. Много лет каторжных работ. Побеги. Дерзкий и опытный налетчик. Очень осторожен. Сам идет на дело в исключительных случаях и то с наиболее верными людьми. Отправляя подельщиков на дело, меняет квартиру. Потом находит их через связного. Пользуется большим авторитетом в уголовном мире. Какой у него состав банды нынче?
— Около тридцати человек. Но разбиты они на группы, по образу подпольных военных организаций, — сказал Мартынов.
— Меня удивили две вещи: жестокая расправа с милиционерами, что в общем-то не свойственно уголовникам, и эта военная организованность. Потом этот ростовский налетчик Витька Залетный. По описанию ему двадцать шесть — двадцать семь лет. А вот я о таком не слышал. Второе, на Юге мне удалось узнать, что для активизации уголовного подполья в Москву послан офицер добровольческой контрразведки. Кстати, начильник ее, полковник Прилуков, человек весьма опасный.
— Так, — Манцев встал, — а как же святая идея?
— Дорогой Василий Николаевич, на фронте я не был. Но что делается в тылу у белых, видел предостаточно. Это очень напоминает мне самый расцвет распутинщины. Воровство, взяточничество, разврат, казнокрадство. Полное смещение нравственных критериев. Какие ризы! Какая идея! Пир по время чумы. Я думаю, что тыл полностью разложит белую армию. Появление этого Витьки в Москве не случайно.
— Безусловно, — Манцев закурил, — они думают, что активизация уголовников, блатной террор помогут контрреволюции, окопавшейся в Москве. Но ни у Прилукова, ни у его коллег этого не получится. Когда вы, Александр Петрович, сможете подключиться к работе?
— Так я уже подключился, как вы выражаетесь.
— Но дорога…
— Я еще не такой старый, мне еще сорок два.
— Одни говорят еще сорок два, а другие уже сорок два, — засмеялся Манцев.
— Я говорю — «еще».
— Вот и прекрасно.
За стеной Лапшин терзал граммофон. Он заводил его сразу после прихода домой. Особенно Лапшин любил романсы. Вообще Копытин заметил, что вся эта уголовная публика истерична и сентиментальна. Видимо, это и было оборотной стороной жестокости.
Завтра он решил брать квартиру Басова. Хватит, он сам начнет свою операцию.
Он знал Басова, знал и Васильева, вместе с Алексеем Климовым юнкерами бывали у них дома, одно время он даже пытался ухаживать за Катенькой Басовой.
Он вспоминал пасхальные праздники в большой и уютной квартире инженера, но впечатления были абстрактны. Будто не он, а кто-то другой приходил в этот дом, вкусно ел, немного пил, любовался милой, воспитанной барышней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Он развернул сверток, протянул Климову новенький офицерский ремень с кобурой.
Климов ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.
— Плохи дела, Мартынов, — Манцев закурил, — уголовники хозяйничают в городе. Что арестованный?
— Пряхин Степан, кличка Зюзя, из тех, кого Керенский по амнистии выпустил.
— Удивительный человек был русский либеральный интеллигент. Керенский — присяжный поверенный, сам участвовал в сложных уголовных процессах, и вдруг амнистия тысячам опаснейших уголовников.
— Гад он, — мрачно сказал Мартынов.
— Нет, Федор, это сложнее, значительно сложнее. Так что Пряхин?
— Работала вчера банда Собана. В ней всего тридцать четыре человека.
— До вчерашнего дня. Теперь двадцать девять. Хорошо учили стрелять господ офицеров.
— Теперь о базе. Меняют ее постоянно после каждого дела. Есть в банде еще один руководитель, Витька Залетный, ростовский налетчик. Его даже Собан боится. Это его идея убивать милиционеров.
Мартынов спал на диване. Старые пружины осели под его большим телом, и казалось, что он лежит в яме. Перед уходом Козлов сильно растопил печку, и в комнате было тепло.
Мартынов снял только сапоги, а ремень с кобурой положил в головах. Телефон он поставил рядом с диваном, чтобы можно было дотянуться сразу. Свет луны падал в комнату, и в ее зыбком свете предметы неестественно вытянулись и расплылись. Мартынов спал, вздрагивая во сне, перегруженный заботами мозг не давал ему полностью отключиться от пережитого днем.
Сначала телефон звякнул коротко и мелодично, как серебряная кавалерийская шпора, потом голос его, набрав силу, стал пронзительным и длинным.
— Мартынов у аппарата! — откашливаясь со сна, крикнул в черный раструб начальник группы.
— Спишь, Федор?
Голос Манцева был по-утреннему свеж и спокоен. И Мартынов еще раз подивился способности зампреда скрывать усталость.
— Есть немного, Василий Николаевич.
— Ты уж извини, что побеспокоил тебя, но на этот раз известие приятное.
— Деникин умер!
— К сожалению, пока жив, а вот человек с Юга у меня.
— Бахтин! — радостно крикнул Мартынов. — Иду.
Он начал натягивать сапоги. Сон как рукой сняло, уж слишком приятным и неожиданным было известие.
Бахтин сидел в кабинете Манцева и курил, в воздухе, прорываясь сквозь махорочную горечь, плыл запах асмоловских папирос.
Одет Бахтин был, как всегда, щеголевато. Даже трость с серебряной ручкой лежала на столе.
— Здравствуйте, Федор Яковлевич, — Бахтин поднялся, улыбаясь, протянул руку.
— С возвращением, Александр Петрович, — Мартынов сжал ее от полноты чувств и удивился, что этот тонкий, слабый на первый взгляд человек ответил ему сильным, коротким рукопожатием, от которого у Мартынова слиплись пальцы.
— Ну и рука у вас, Алексадр Петрович, как у кузнеца.
— Постоянные занятия гимнастикой. Я вам, Федор Яковлевич, подарочек привез, — кивнул головой Бахтин.
Мартынов повернулся: весь угол кабинета был завален картонными папками.
Он взял одну из них. На обложке:
«МВД. Департамент полиции. Третье делопроизводство».
Далее фамилия и имя.
— Это действительно подарок. Как же вам удалось, Александр Петрович?
— Понимаете, Федор Яковлевич, когда душка Керенский выпустил из тюрем всю эту сволочь, немедленно был разгромлен архив сыскной полиции.
Обратите внимание, немедленно. Вполне естественно, что это сделали те, кто не хотел оставлять новой власти свои дагерротипы и дактилоскопические карты. Коль скоро это сделали уголовники, они не уничтожат дела. Я выяснил у бывшей клиентуры, что дела уплыли в Ростов. Остальное, как вы понимаете, чистая техника. Я приехал туда, поступил на работу в градоначальство, кстати был там товарищем начальника сыскной полиции. Нашел дела. Вернул все, что удалось найти, и в Москву.
— Ваш рассказ слишком конспективен, — засмеялся Манцев, — неужели мы не узнаем все?
— Эту леденящую душу историю я расскажу вам за чаем. А сейчас вы хотели обсудить дела насущные.
— Конечно.
— Вот, — Бахтин хлопнул по лежащей на столе папке, — дела людей из банды Собана.
Бахтин раскрыл первую папку:
— Сафонов Николай Михайлович, кличка Собан. Вот справки о судимостях. Много лет каторжных работ. Побеги. Дерзкий и опытный налетчик. Очень осторожен. Сам идет на дело в исключительных случаях и то с наиболее верными людьми. Отправляя подельщиков на дело, меняет квартиру. Потом находит их через связного. Пользуется большим авторитетом в уголовном мире. Какой у него состав банды нынче?
— Около тридцати человек. Но разбиты они на группы, по образу подпольных военных организаций, — сказал Мартынов.
— Меня удивили две вещи: жестокая расправа с милиционерами, что в общем-то не свойственно уголовникам, и эта военная организованность. Потом этот ростовский налетчик Витька Залетный. По описанию ему двадцать шесть — двадцать семь лет. А вот я о таком не слышал. Второе, на Юге мне удалось узнать, что для активизации уголовного подполья в Москву послан офицер добровольческой контрразведки. Кстати, начильник ее, полковник Прилуков, человек весьма опасный.
— Так, — Манцев встал, — а как же святая идея?
— Дорогой Василий Николаевич, на фронте я не был. Но что делается в тылу у белых, видел предостаточно. Это очень напоминает мне самый расцвет распутинщины. Воровство, взяточничество, разврат, казнокрадство. Полное смещение нравственных критериев. Какие ризы! Какая идея! Пир по время чумы. Я думаю, что тыл полностью разложит белую армию. Появление этого Витьки в Москве не случайно.
— Безусловно, — Манцев закурил, — они думают, что активизация уголовников, блатной террор помогут контрреволюции, окопавшейся в Москве. Но ни у Прилукова, ни у его коллег этого не получится. Когда вы, Александр Петрович, сможете подключиться к работе?
— Так я уже подключился, как вы выражаетесь.
— Но дорога…
— Я еще не такой старый, мне еще сорок два.
— Одни говорят еще сорок два, а другие уже сорок два, — засмеялся Манцев.
— Я говорю — «еще».
— Вот и прекрасно.
За стеной Лапшин терзал граммофон. Он заводил его сразу после прихода домой. Особенно Лапшин любил романсы. Вообще Копытин заметил, что вся эта уголовная публика истерична и сентиментальна. Видимо, это и было оборотной стороной жестокости.
Завтра он решил брать квартиру Басова. Хватит, он сам начнет свою операцию.
Он знал Басова, знал и Васильева, вместе с Алексеем Климовым юнкерами бывали у них дома, одно время он даже пытался ухаживать за Катенькой Басовой.
Он вспоминал пасхальные праздники в большой и уютной квартире инженера, но впечатления были абстрактны. Будто не он, а кто-то другой приходил в этот дом, вкусно ел, немного пил, любовался милой, воспитанной барышней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20